шь,
грязь, одиночество, голод, болезни, жалкая смерть. Старик понял, что зашел
слишком далеко. Он слегка расправил плечи, тряхнул  могучей  головой,  так
что его волосы рассыпались по воротнику, и, чуть повысив голос, сказал:
   - Но все-таки дело пойдет. Пойдет, пойдет. Ca ira!
   Фелисьен  и  Вероника,  самые  молодые  среди  собравшихся,  слушали  и
смотрели. Им случалось видеть портреты Франклина, они знали изречение:  "У
неба он вырвал молнию, у тиранов - скипетр". Он был точно такой,  как  его
портреты, и совсем другой. Его присутствие возвышало и  подавляло.  У  них
замерло сердце  от  страха,  когда  он  говорил  о  жестоком  и  горестном
однообразии войны, об одинокой, бесславной смерти. Они  воспрянули  духом,
когда он решил рассеять тоску. Они прочли все, что можно было прочесть  об
Америке, они расспросили всех, кого  можно  было  о  ней  расспросить.  Но
сегодня они впервые почувствовали: вот он, этот новый, свободный  мир.  Он
поднимается во весь рост, на него ополчились все силы старого мира, но  он
не даст себя одолеть. Обоим подросткам передалась  спокойная  уверенность,
которой дышало большое лицо старика.



3. ЛУИ И ТУАНЕТТА

   Веселая, торжественная процессия следовала  через  зеркальную  галерею.
Впереди шли гвардейские офицеры, затем Луи и  Туанетта,  затем  господа  и
дамы из свиты; эта яркая, блестящая толпа  двигалась  между  двумя  рядами
застывших  в  низком  поклоне  людей  и  повторялась  в  зеркалах  сотнями
отражений. Не так просто было участвовать в такой процессии: по скользкому
паркету приходилось шагать очень осторожно, почти не поднимая ног; к  тому
же мужчинам мешали шпаги, а дамам невероятно широкие  юбки.  Но  участники
шествия не испытывали затруднений, у них был большой опыт,  и  все,  кроме
толстого  короля,  неуклюже  переваливавшегося  с  боку  на  бок,   шагали
по-королевски - торжественно и легко. Этот путь - к  мессе  и  с  мессы  -
молодому Луи случалось проделывать бессчетное число раз, но всегда он явно
его затруднял.  Со  смущенной  улыбкой  на  жирном  мальчишеском  лице  он
неуверенно передвигал свои тяжелые ноги, и стоявшие  шпалерами  придворные
не на шутку опасались, как бы король не упал и не  свалил  кого-нибудь  из
свиты.
   Рядом с королем Туанетта казалась особенно легкой и грациозной.  Многие
из тех, кто сейчас  глядел  на  нее,  неоднократно  злословили  по  адресу
надменного,  порочного,  изломанного  создания,  чужачки,  не  на  радость
прекрасной Франции покинувшей свою Вену. Но  сейчас,  при  виде  Туанетты,
этой  высокой,  тонкой,  ослепительно  молодой  женщины,  полной  девичьей
прелести, и в то же время настоящей дамы, злословие  умолкало.  Оставалось
только смотреть и смотреть. Кружева платья открывали  благородную  белизну
шеи, плеч, рук и груди, линии стройного стана  поражали  своей  нежностью,
из-под крылатых темно-русых бровей, освещая продолговатое, овальное  лицо,
глядели лучистые,  ярко-синие  глаза,  над  очень  высоким  лбом  блестели
прекрасные, пепельные, высоко поднятые  волосы;  слегка  изогнутый  нос  и
полная, чуть отвисшая нижняя губа не портили этого лица, они не давали ему
казаться умиротворенно-скучным. Так, поразительно легкой походкой, рослая,
но грациозная, по-детски приветливая и в то же  время  надменная,  шагала,
нет, не шагала - парила дочь Марии-Терезии, сестра императора Иосифа, жена
короля Франции - Туанетта.
   Посылая улыбки направо и налево, величественная и прелестная, проходила
она мимо толпы придворных - красивая, сияющая, молодая королева.
   Однако мысли, скрывавшиеся  за  этим  ясным  лбом,  никак  нельзя  было
назвать приятными. Минувшей ночью Туанетте не удалось выспаться. На вечере
у принцессы Роган она засиделась за картами и много проиграла. Граф  Мерси
и аббат Вермон, советчики, навязанные ей матерью,  конечно,  уже  об  этом
узнали. Теперь они станут ее упрекать и, может быть, даже доложат обо всем
матери в Вену. Кроме того, после этого проигрыша касса ее будет  пуста,  и
ей снова придется просить у Луи денег.
   У принцессы  Роган  было  много  гостей,  некоторых  из  них  вовсе  не
следовало там принимать - в этом граф Мерси и аббат правы. Среди людей,  с
которыми ей пришлось вчера есть и играть за одним столом, какого только не
было сброда. Эти оба маркиза, попеременно державшие банк, де Дрене и де ла
Вопольер, наверно, сами присвоили себе свои титулы, да и этот мистер  Смит
из Манчестера, индийский выскочка, тоже личность  весьма  сомнительная;  и
если герцог де Фронсак утверждает, что эти господа порой полагаются  более
на свою ловкость, чем на  фортуну,  то  в  этом,  по-видимому,  есть  доля
правды.
   Ей  следовало  прекратить  игру  около  полуночи.  Так  она  и   хотела
поступить, она даже поднялась. Но тут принц Карл, ее  деверь,  посоветовал
ей  отыграться.  И  вот  тогда-то,   после   полуночи,   она   проигралась
по-настоящему. Зато она изведала сильные ощущения;  ведь,  честно  говоря,
если самое прекрасное на свете - это огромный выигрыш, то на втором  месте
- огромный проигрыш.
   Но дальше так продолжаться не может, это безрассудно, ей  уже  двадцать
один год, пора взять себя в руки. Она твердо решила, что  сегодня  вечером
играть не будет. Она только покажется в кругу своих  друзей,  -  они  ведь
поднимут ее на смех,  если  она  не  явится.  Но  как  бы  принц  Карл  ни
уговаривал ее взять реванш, как бы ни было это  заманчиво,  она  останется
непоколебима. Никакая сила в мире не заставит ее сесть за карты.
   У покоев королевы кортеж рассеялся. Туанетта  приказала  раздеть  себя.
Оставшись одна, она глубоко, по-детски,  вздохнула,  потянулась  и  громко
зевнула.
   Через три часа  начнется  одевание  к  ужину.  До  этого  ей  предстоит
обсудить с архитектором Миком планы разбивки садов в Трианоне. Кроме того,
ее желает видеть аббат Вермон; этот, конечно, станет читать ей нотации  от
имени матери. У нее останется не больше часа на отдых. Нет, она не  примет
ни аббата, ни архитектора. Она поспит, она проспит все эти три часа, чтобы
к вечеру отдохнуть и устоять перед соблазнами ломберного стола.
   Она  сидела  в  своей  просторной  парадной   спальне.   За   тяжелыми,
драгоценными занавесками полога монументально возвышалась кровать.  Сейчас
эта  очень  молодая,   очень   здоровая,   очень   жизнерадостная,   очень
легкомысленная и очень красивая женщина в пеньюаре до предела устала.  Она
с  отвращением  глядела  на  парадное  ложе.  Она  думала  о   церемониях,
совершавшихся около этого ложа каждое  утро  и  каждый  вечер,  когда  она
вставала и когда ложилась, о  фрейлинах,  которые,  строго  блюдя  этикет,
подавали ей кто рубашку, кто чулки, кто таз  для  умывания;  каждую  нужно
одарить приветливым взглядом или приветливым словом,  и  за  всяким  твоим
движением следит добрая сотня глаз.
   Шаловливо улыбаясь, Туанетта сунула ноги в ночные туфли и  на  цыпочках
вышла из парадной спальни. Быстро  миновала  один  темный  коридор,  затем
другой.  Коридоры  были  запутанные,  но  она  хорошо  ориентировалась   в
лабиринте огромного здания. Она вбежала в одну  из  бесчисленных  "боковых
комнат";  эта  всегда  пустовавшая  комната  должна  была,  если  Туанетта
забеременеет,  служить   местом   ночлега   для   дежурной   фрейлины.   О
существовании этой комнаты мало кто знал, и никому не пришло бы  в  голову
искать в ней королеву. Туанетта захлопнула дверь  и  заперлась  на  засов.
Затем она сбросила пеньюар и, совершенно голая, легла на узкую, совсем  не
роскошную кровать. Потянулась, сладко зевнула, повернулась на другой  бок,
поджала ноги. Она уснула крепким, глубоким сном, а у  дверей  ее  парадной
спальни аббат и архитектор дожидались приема.


   Когда Туанетта вошла в покои  принцессы  Роган,  собачки,  как  всегда,
приветствовали ее тявканьем, а попугай - криком. Принцесса не  разлучалась
со своими собачками Шери,  Эме  и  Жужу  и  терпеливо  сносила  бормотанье
попугая Мосье. Попугай  выкрикивал  всегда  одно  и  то  же:  "Les  amants
arrivent" - "любовники идут", - больше он ничему не научился; он был очень
стар, говорили, что он жил еще во  времена  регентства  (*21)  и  вырос  в
знаменитом среди высшей аристократии  доме  свиданий,  где  и  выучил  эту
фразу.
   Было поздно, гости давно собрались, и партия  в  фараон  уже  началась.
Игроки не  стали  прерывать  своего  занятия:  в  кругу  своих  друзей  из
Сиреневой лиги Туанетта отменила церемониал.
   Навстречу Туанетте поднялись ее ближайшая подруга Габриэль  Полиньяк  и
принцесса Роган.
   - Вот и ты, Туанетта, - сказала своим мягким, ленивым и теплым  голосом
Габриэль.
   Принцесса же Роган стала многословно упрекать Туанетту за столь поздний
приход; опоздав, она кое-чего лишилась.  В  бесцветных  глазах  истеричной
принцессы была сегодня какая-то особенная одержимость; со смесью досады  и
торжества она рассказала, что у  нее  опять  было  видение.  Под  жалобное
завыванье собачки Эме перед принцессой  снова  предстал  один  из  великих
мертвецов. На этот раз ее посетил кардинал Ришелье, и она с ним  говорила.
Присутствие  мертвого  кардинала  заметили  все  собравшиеся;  для   менее
проницательных  достаточно  ясным  знаком  послужило  поведение   собачек,
испуганно уступивших дорогу покойнику и в страхе поджавших хвосты. Попугай
тоже   нахохлился   и   умолк.    Принцесса    пожелала,    чтобы    гости
засвидетельствовали ее рассказ.
   - Не правда ли, господа,  нам  всем  казалось,  что  перед  нами  живой
кардинал? - спросила она.
   - Это было сладостно-жутко, - отозвался  из-за  огромного  стола  своим
мощным голосом граф Жюль Полиньяк, муж Габриэль. - Принцесса,  несомненно,
беседовала с  кардиналом,  -  продолжал  он,  скрывая  иронию  под  хорошо
разыгранной серьезностью, - но,  пожалуй,  у  мертвого  преосвященства  не
столь значительный вид, как у живого.
   Как и вся Сиреневая лига, Туанетта снисходительно относилась к причудам
принцессы Роган - к ее зверинцу и к ее видениям. Однако  в  этих  видениях
было что-то странно притягательное для свободомыслящих  друзей  принцессы,
которые, правда, подтрунивали над нею, но  любили  обсуждать  высказывания
мертвецов и сами чуть-чуть верили в подобные чудеса.
   У принцессы Роган было красивое, худощавое, поблекшее лицо  с  большими
беспокойными  глазами;  в  ее  речах  и  жестах   чувствовалась   какая-то
фанатическая горячность. Муж,  которого  она  страстно  любила,  грубо  ею
помыкал, и принцесса искала прибежища у мертвецов. Она была богата и часто
устраивала в своем доме, всегда полном собак и кошек, пышные приемы. Умные
замечания, которые обычно делала принцесса, могли кого угодно поставить  в
тупик. Для своих друзей она не жалела  ни  денег,  ни  времени,  и  обычно
недоброжелательное общество Парижа и Версаля относилось к ее чудачествам с
благодушной насмешливостью.
   С Туанеттой поздоровался принц Карл.
   - Вы прекрасно сделали, милая свояченица, что последовали моему совету,
- сказал он. - Итак, давайте возьмем реванш.
   Принцу Карлу, младшему брату короля, едва исполнилось двадцать  лет.  В
отличие от своих непомерно толстых старших братьев, Луи и  принца  Ксавье,
Карл был красив и строен; повеса, готовый на любую проказу, принц Карл был
непременным участником, даже вдохновителем развлечений Туанетты.
   Туанетта покосилась на карточный  стол,  прислушалась  к  тихому  звону
монет, к глухому шелесту открываемых карт. Но она совладала с собой.
   - Нет, - сказала она, - сегодня я не стану  играть.  Я  пришла  только,
чтобы всех вас увидеть. У меня был трудный день - месса, прием послов.  Но
я все-таки пришла. - И она окинула зал сияющим взором.
   Однако вскоре она почувствовала,  что  не  в  силах  долее  глядеть  на
соблазны карточного стола. Обняв  за  плечи  свою  подругу  Габриэль,  она
повела ее в соседнюю комнату - маленький кабинет.
   Маркиз де Водрейль, самый видный из мужчин  Сиреневой  лиги,  несколько
обособившись от остальных  гостей,  сидел  на  диване  рядом  с  невесткой
Габриэль Дианой Полиньяк, сестрой графа Жюля. Глядя на обеих дам, медленно
и грациозно пересекавших большой зал,  он  хотел  было  бросить  им  вслед
любезно-шутливую  фразу,  но  тут  же  нашел,   что   это   безвкусно,   и
удовлетворился  тем,  что  проводил  их  насмешливой  улыбкой  и   жадным,
продолжительным взглядом. Непринужденно беседуя с Дианой  Полиньяк,  он  с
опытностью знатока снова мысленно сравнивал Туанетту и Габриэль.  Туанетта
молода и весела, лицо ее по-детски  беззаботно  отражает  каждое  душевное
движение; как и всегда, Водрейля привлекало и злило удивительно  надменное
выражение, которое придавали этому детскому лицу габсбургские черты - чуть
отвисшая нижняя губа и орлиный изгиб носа. У  Габриэль  такой  же  высокий
лоб,  как  у  Туанетты,  но  из-за  черных   бровей   ее   синие,   широко
расставленные, слегка заспанные глаза кажутся гораздо более яркими,  линия
ее чуть задранного носа обворожительна, а черные как смоль волосы  придают
лицу  этой  двадцативосьмилетней  женщины  особую  белизну.   Бесчисленные
поклонники Габриэль восхищаются  "небесной  чистотой"  ее  лица.  Водрейль
усмехнулся, подумав о том, что скрывается за этой ангельской наружностью.
   Туанетта и  Габриэль  расположились  в  маленьком  кабинете.  Портьера,
отделявшая кабинет от гостиной, была отдернута, так что оттуда их  видели.
Поэтому Туанетта старалась владеть своим лицом и все время сохранять самую
любезную улыбку; но из улыбавшегося рта  лились  горькие  жалобы.  Хорошо,
если от нее этого требуют, она готова быть благоразумной и  отказаться  от
игры. Но разве это не позор, что у нее,  королевы,  нет  никакой  свободы?
Каждый ее шаг скован дурацким этикетом, и даже в редкие свободные часы она
не вправе делать то, что ей хочется. А за все лишения, за все насилие  над
собой ей платят одними упреками. Право же, последней торговке рыбного ряда
живется лучше, чем королеве Франции.
   Габриэль Полиньяк нежно провела рукой по прекрасному плечу Туанетты, по
ее длинным, полноватым, очень белым пальцам.
   - Ты согласилась бы поменяться положением с торговкой? -  спросила  она
низким, ленивым голосом.
   Туанетта рассмеялась звонко, по-детски.
   - Что за мысли у тебя, Габриэль, - сказала она.
   Через незавешенную дверь они видели  Водрейля.  Он  все  еще  болтал  с
Дианой Полиньяк. Остроносая, с темным, худым лицом, некрасивая,  она  была
самой умной не только из Полиньяков, но из всей Сиреневой лиги.
   - Почему, собственно, он  так  с  ней  носится?  -  опросила  Туанетта.
Габриэль ничего не ответила, ее большие глаза медленно обвели  Водрейля  и
Диану. Туанетта знала, да и все знали, что Водрейль любовник Габриэль,  но
об этом подруги почти никогда не  говорили.  Сегодня  Туанетта  неожиданно
спросила:
   - Тебе никогда не случается ревновать, Габриэль?
   Габриэль, все еще глядя на Водрейля и Диану, медленно и с большой силой
погладила плечо Туанетты и сказала:
   - Никого мне не нужно, кроме тебя, Туанетта.
   - Но почему же в самом деле он говорит  только  с  Дианой?  -  еще  раз
спросила Туанетта.
   Немного помолчав, Габриэль ответила:
   - Я думаю, у него какие-то заботы. Нам он  из  гордости  не  показывает
этого, а с Дианой можно говорить о чем угодно, потому что она некрасива.
   Туанетта знала, что  это  за  заботы,  на  которые  намекала  Габриэль.
Франсуа Водрейль был богат, но богатство растекалось у него между пальцев.
Диана Полиньяк  находила,  что  Туанетте  следует  вновь  учредить  старую
придворную должность - "интенданта зрелищ и увеселений королевы". Туанетте
необходим такой интендант, маркиз де Водрейль как  нельзя  более  подходит
для этой роли, а должность интенданта означает весьма высокое жалованье.
   Туанетта задумалась. Назначение Водрейля - это лишние шестьдесят  тысяч
ливров  в  ее  бюджете.  У  Луи  и  министра  финансов  Неккера  вытянутся
физиономии; да и австрийские советчики, посол Мерси и аббат Вермон,  снова
начнут твердить, что дружба с Габриэль обходится ей слишком дорого.  Самое
удивительное, что Габриэль никогда ни о чем не просила для себя; у нее  не
было никаких потребностей. Когда Туанетта, покоренная ангельской  красотой
этого прелестного лица, впервые ее  заметила,  Габриэль  была  бедна,  так
бедна, что большую часть года ей приходилось жить в своем убогом поместье,
в провинции, выезжая в Версаль  всего  на  две-три  недели,  чтобы  только
показаться при дворе. Но Габриэль не тяготилась своей бедностью.  Туанетте
пришлось прибегать ко всяким уловкам, чтобы  уговорить  ее  взять  деньги,
необходимые ей и ее близким для жизни в  Версале.  Однако  Полиньяки  были
большим изголодавшимся семейством, и непритязательная, когда  речь  шла  о
ней самой, Габриэль не могла отказать  своему  мужу,  графу  Жюлю,  и  его
сестре  Диане,  требовавшим,  чтобы  она  рассказала   своей   подруге   о
бедственном положении семьи. В конце концов  она  пошла  к  Туанетте  и  с
легким румянцем на  кротком,  спокойном  лице,  глядя  на  подругу  своими
сонными,  обворожительными  глазами,  казавшимися  в  тот  день  какими-то
особенно детскими и большими,  намекнула  на  стесненное  положение  своих
родных. Туанетта не могла примириться с мыслью, что  ее  любимой  Габриэль
приходится сталкиваться с какими-то денежными затруднениями; для нее  было
высшим, ни с чем не сравнимым блаженством  утешить  подругу  и  помочь  ее
близким. Недавно Мерси  подсчитал,  что  она  выбросила  Полиньякам  более
полумиллиона   ливров   ежегодного   дохода.   Это   и   впрямь   отдавало
расточительством и легкомыслием. Но неужели она позволит каким-то  нелепым
цифрам помешать единственному своему счастью - дружбе с Габриэль?
   - Ты права, - сказала она, - нужно что-то предпринять для нашего  друга
Франсуа. Но ведь если я попрошу его стать моим интендантом, он  откажется.
Он ужасный гордец.
   - Если кто-либо другой сделает ему  подобное  предложение,  -  ответила
Габриэль, - он с негодованием его отвергнет. Только вы, Туанетта, можете с
ним об этом поговорить.
   Между тем Водрейль покинул Диану и направился  через  зал  к  кабинету.
Никто другой не отважился  бы  помешать  интимной  беседе  королевы  с  ее
подругой, маркиз же вошел в кабинет с самым непринужденным видом и  подсел
к дамам.  Он  сказал,  что  восхищается  стойкостью  Туанетты,  так  долго
подавляющей свое желание возобновить игру.
   Это он, Франсуа Водрейль, был истинным главой Сиреневой лиги. В салонах
Версаля и Парижа душой  кружка  слыл  молодой  принц  Карл;  но  руководил
принцем не кто иной, как Водрейль.  Ни  сам  принц,  ни  другие  этого  не
замечали: Водрейль действовал умно и старался оставаться в тени. Но  хотел
того маркиз или нет, он обращал на себя внимание. В  полном  волевом  лице
этого тридцатилетнего человека с  чувственным,  дерзким  ртом,  с  карими,
немного хмурыми, глядящими из-под густых, совершенно черных бровей глазами
и прекрасно вылепленным лбом  было  что-то  очень  мужественное.  Водрейля
занимали интеллектуальные вопросы, он дружил  почти  со  всеми  более  или
менее известными парижскими  писателями  и  считался  лучшим,  незаменимым
исполнителем ролей в любительских спектаклях,  которые  устраивала  высшая
знать. С его именем было связано бесконечное множество  слухов  и  толков.
Далеко за пределами  Парижа  говорили,  что  сильнее  всех  других  мужчин
Франции на воображение женщин действуют актер Лекен,  писатель  Бомарше  и
маркиз де Водрейль.
   - Вы правы, Франсуа, - сказала Туанетта, - и в самом деле, удивительно,
что я не играю. Наши развлечения так однообразны, что  только  и  остается
играть. Теперешние мои  празднества  и  увеселения  устраиваются  неумело.
Пожалуй, они даже  примитивнее  шенбруннских  (*22),  которые  я  помню  с
детства. У моей доброй Кампан, да и у Ламбаль не хватает выдумки.  Мы  как
раз сейчас говорили об этом с Габриэль. Я хотела бы восстановит