янии.  Наконец   он   приказал
похоронить кошку сегодня же  в  Версальском  парке.  Он  не  желал,  чтобы
графиня  видела  ее  труп.  Он  лично  присутствовал  при  погребении.  На
следующий день он послал Гаспара и Серафину  в  Париж  осторожно  сообщить
графине о случившемся.
   Графиня тотчас же бросила свой дворец и все дела и вернулась со слугами
обратно. Она, обычно в любой ситуации  находившая  скептические  и  меткие
слова, на этот раз потеряла всякое самообладание. Ее кошка, ее Гри-Гри!  И
виной всему, как обычно, был Жан-Фредерик, старый дурак. Внутренний  голос
советовал ей взять кошку с собой, но Жан-Фредерик помешал этому.  А  потом
он допустил, чтобы кошка попала в руки  этому  болвану  и  варвару,  этому
королю божьей немилостью.
   В самых недвусмысленных выражениях она высказала Морепа  прямо  в  лицо
все, что думала о нем и о его молодом воспитаннике.
   - Я не потерплю этого больше, мосье, - объявила она, устремив  на  него
грозный, ледяной взгляд своих черных, быстрых глаз.  -  Если  вам  угодно,
можете отравлять остаток своих дней пустым тщеславием. Я еще в цвете лет и
дольше терпеть не намерена. Никак не пойму, как может человек,  обладающий
разумом, состоять на службе у варвара и болвана.
   Старик онемел.
   - Но, дорогая, я почтительнейше попросил бы  вас...  -  пробормотал  он
наконец. - Вы говорите о короле Франции и Наварры!
   - Да, мосье, - отвечала графиня, - я говорю именно об  этом  варваре  и
болване. О вашем ученике, о  вашем  Телемаке.  Ну  и  шедевр  создали  вы,
Ментор, Аристотель.  Кровожадного  идиота,  который  преследует  все,  что
достойно любви.
   - Я надеялся,  -  робко  промолвил  Морепа,  -  что  для  вас  послужит
некоторым утешением то обстоятельство,  что  кошка  погибла  от  руки  его
величества.
   Но графиня не слушала его.
   - Что сделала моя Гри-Гри вашему королю? - простонала  она.  -  Бросать
раскаленными щипцами в кошку! На это он мастер, ваш ученик, больше  ни  на
что. Нечего  сказать,  прекрасный  плод  вы  взлелеяли.  Можете  гордиться
подвигами своего воспитанника. Он преследовал моего Франклина, он бросил в
тюрьму моего Туту, он запретил лучшую комедию  во  Франции,  он  убил  мою
Гри-Гри. Что же еще должен  сделать  ваш  питомец,  чтобы  у  вас  наконец
открылись глаза? - Она выпрямилась. - Если в вас  сохранилась  хотя  капля
достоинства, Жан-Фредерик, - потребовала графиня, - вы подадите в отставку
и удалитесь от этого двора, где убивают невинных тварей.  Уедем  в  Париж,
чтобы не  жить  под  одной  кровлей  с  тираном.  Но  сначала  удалимся  в
Поншартрен,  -  мне  необходимо  уединение,  чтобы  прийти  в  себя  после
случившегося.
   В Поншартрене Морепа жил долгие годы своего  изгнания.  Воспоминание  о
нем повергло его в еще большую печаль. Он провел тяжелую ночь.
   - Важное известие, ваше превосходительство, важное  известие!  -  сияя,
заявил ему на следующее утро Вержен.
   - Неужто испанцы выиграли сражение? - безучастно спросил Морепа.
   - Нечто гораздо более важное и радостное, - ликовал Вержен.  -  Австрия
сдается. - И,  потрясая  письмом,  он  сообщил,  что  мосье  де  Бретейль,
французский  посланник  в  Вене,  прислал  ему  секретное  сообщение,  что
Мария-Терезия от своего имени и имени своего сына  просит  христианнейшего
короля выступить посредником для заключения  мира  с  Пруссией.  Габсбурги
готовы   отказаться   от   всех   притязаний   баварского    договора    и
удовольствоваться крошечной территорией по течению реки Инн.
   Да, это было, несомненно, важным  сообщением.  Позиция  Франции  станет
гораздо  сильнее,  если  союзная   Австрия   откажется   от   злосчастной,
безнадежной войны и, следовательно, развяжет себе руки. Для Луи,  которого
чрезвычайно угнетала австрийская война, это будет огромным облегчением,  и
он, разумеется, согласится пойти на уступки  в  других  вопросах.  Теперь,
безусловно, можно будет добиться от него согласия на американский заем.
   - Пойдемте сейчас же, ваше превосходительство, - весело говорил Вержен,
торопя Морепа.
   - Ступайте один, друг мой, - мрачно ответил  Морепа.  -  Сегодня  я  не
расположен лицезреть монарха.
   Вержен был так увлечен своими новостями, что только теперь заметил, как
расстроен его коллега.
   - Боже мой, что с вами? - спросил он.
   Морепа рассказал. У Вержена отлегло  от  сердца,  однако  он  изобразил
сочувствие и многословно выразил свое соболезнование коллеге.
   Но Вержен был ловким дипломатом и  в  любой  беде  всегда  умел  видеть
хорошие стороны. В осторожных выражениях намекнул он Морепа, что  как  раз
сейчас, когда венценосец нанес ему такую обиду, он может извлечь из  этого
большую выгоду.


   Луи, веселый, разрумянившись от мороза, только что  вернулся  с  охоты,
когда Вержен сообщил ему добрую весть. Толстое,  добродушное  лицо  короля
сияло довольством. Просто великолепно, что его шурин,  римский  император,
взялся за ум. Итак, Иосиф готов удовольствоваться территорией на Инне. Вот
это благоразумно, это по-деловому. Территория  на  реке  Инн  -  крошечная
область, просто символическое  завоевание,  в  котором  Фридрих  Прусский,
конечно, не откажет императору.
   - Территория по реке  Инн,  -  разъяснил  он  деловито,  гордясь  своей
памятью, - представляет  собою  всего  один  населенный  пункт,  достойный
упоминания, да и он не имеет значения. Там всего  несколько  сот  жителей,
тысячи не наберется. Это маленький городишко под названием Браунау.
   Луи бросился к географическим картам и очень обрадовался, найдя  в  них
подтверждение своим словам.
   Выступить посредником при заключении мира было как раз подходящим делом
для  Людовика  Шестнадцатого.  К  вящему  удивлению  своего  министра,  он
принялся напевать старую песню, которая была популярна  в  кабачках  и  на
рынках сорок лет назад, в дни заключения мира 1735 года (*102).

   - Вот и мирное время настало, -
   Императору молвил король. -
   И пора всех бесчинств миновала,
   И катиться отсюда изволь.
   Вот и мир, о мой сир,
   На-ка, выкуси, сир,
   Диридам, диридам, диридум-дум.

   Подумав о своем шурине Иосифе,  план  которого  потерпел  столь  жалкое
крушение, Луи ощутил  даже  нечто  вроде  злорадства.  Но  оно  тотчас  же
уступило место более возвышенным чувствам. Именно теперь, когда  он  очень
скоро станет отцом,  Луи  испытывал  глубокую  благодарность  к  человеку,
который посоветовал ему сделать  операцию.  Ему  было  жаль  честолюбивого
Иосифа, неудачливого завоевателя мира. И  в  то  же  время  он  глубоко  и
искренне радовался за Иосифа, который снимет с  себя  наконец  бремя  этой
преступной войны да еще получит новую территорию и город Браунау на  Инне.
Но самое главное, и это было особенно приятно Луи,  его  августейшая  теща
освободится от военных забот.
   Он был готов сделать все, что в  его  силах,  только  бы  ликвидировать
конфликт между Габсбургами и Пруссией. Но ему было ясно, что Иосиф  теперь
особенно  обидчив  и  что  с   ним   следует   обходиться   с   величайшей
деликатностью. Мир был не за горами, но стоило сделать один неверный шаг -
и все могло сорваться.
   -   Что   же   посоветуете   вы   предпринять   прежде   всего,    ваше
превосходительство? - спросил он своего министра.
   Вержен очень хорошо знал, как воздействовать на Мерси  и  на  прусского
посланника. Но он никак не хотел упустить представившуюся благодаря  этому
посредничеству великолепную возможность  -  добиться  согласия  короля  на
американский заем. Вержен был осторожен, он хотел  действовать  наверняка.
Уж теперь-то тупой и неподатливый Луи не  ускользнет  от  него.  Но  чтобы
уломать  его,  необходима  помощь  оскорбленного  Морепа.  Поэтому  Вержен
попросил короля дать ему время на обдумывание столь тонкого дела. Если ему
будет дозволено, он завтра или послезавтра вместе со своим коллегой Морепа
доложит королю о мерах, которые необходимо принять.
   Не успел Вержен произнести  имя  Морена,  как  Луи  заметил  отсутствие
своего министра. Обычно столь важные известия  оба  первых  его  советника
сообщали ему вдвоем.
   - А где же Морепа? - спросил он с удивлением. - Почему  не  пришел  мой
ментор? Где вы его оставили?
   - Граф очень удручен, - осторожно заметил Вержен.
   Луи в недоумении заморгал глазами.
   - Удручен? Чем же он удручен? - спросил растерянно король.
   -  Тем,  что  кошка...   сир,   -   ответил   Вержен   очень   тихо   и
многозначительно.
   Луи все еще не понимал.
   - Что за кошка? - спросил он. - Что общего имеют  кошки  с  австрийской
войной? Ничего не понимаю.
   -  Я  имею  в  виду  кошку  Гри-Гри,  сир,   -   объяснил   Вержен,   -
...единственную   радость   графини.   Ее   ранили   каким-то    кузнечным
инструментом, щипцами, если только меня правильно информировали.
   Луи наконец понял.
   - Так это кошка Морепа пробралась в мою  кузницу?  -  спросил  он.  Ему
стало не по себе. - И серьезно она ранена?
   - Если меня правильно информировали, сир, кошка сдохла.
   - Ну, и натворил я дел, - жалобно проговорил Луи. Он был очень огорчен.
   - Откровенно говоря, сир, я еще никогда не  видел  моего  друга  Морепа
столь подавленным.
   - Могу себе представить, - горестно заметил Луи в глубоком раскаянии. -
Графиня - дама энергичная. - Он вспомнил о своем настроении,  когда  делал
что-нибудь, вызывавшее неудовольствие Туанетты. - Ну конечно,  ему  теперь
не по себе,  бедняжке.  Ужасно,  что  кошка  сдохла.  Я  хотел  ее  только
прогнать, а она возьми да  подохни.  Знаете  что,  Вержен,  -  сказал  он,
оживляясь. - Я должен искупить свою вину.  Сейчас  же  пойду  к  Морепа  и
выражу соболезнование моему ментору.
   И, не откладывая, он тотчас же направился к Морена.
   К тому времени Морепа уже придумал наказание своему воспитаннику. Он не
был мстителен, но не желал выносить на своих плечах все  последствия  горя
графини и решил возложить часть этого бремени на Луи. Кроме того,  он  был
политиком,  гибким  государственным  деятелем,  обладавшим  чуть   ли   не
шестидесятилетним опытом. И если ему не удастся извлечь  из  смерти  кошки
пользу для мирового прогресса, то тут уж сам сатана замешан.
   Ясно  одно  -  он  должен  заставить  Луи  почувствовать  всю   глубину
несчастья, в котором тот  повинен,  и,  немедленно  использовав  раскаяние
молодого монарха, заставить его подписать американский заем.
   Но  этого  недостаточно  для  отмщения.  Вержен  прав.  Чтобы  добиться
двадцати пяти миллионов для  доктора  Франклина,  достаточно  использовать
счастливое обстоятельство  -  окончание  австро-прусской  войны.  Убийство
кошки требовало более серьезного искупления. Когда графиня перечисляла все
грехи строптивого Луи, она,  кроме  его  плохого  отношения  к  Франклину,
упомянула и обо всех обидах, нанесенных монархом их общему  подопечному  -
Пьеру Бомарше. Прогрессивного политика Морена и без того злило, что ему до
сих пор не удалось добиться публичной  постановки  "Фигаро".  Теперь  Луи,
помимо всего прочего, будет вынужден снять запрет  с  этой  очаровательной
комедии.
   Итак, когда смущенный Луи вошел к Морена, старик уже точно знал, что  и
как он потребует. То обстоятельство, что  Луи  явился  сам  и  так  скоро,
утвердило министра в намерении настаивать и  на  подписании  займа,  и  на
постановке "Фигаро".
   Закутанный в платки и шали, Морена поднялся с места.
   - Сидите, сидите, ваше превосходительство, - сказал Луи.
   Но старик  продолжал  стоять.  Он  глубоко  поклонился  и  с  горестным
выражением лица промолвил:
   - Благодарю вас, сир, что вы удостоили меня своим посещением. Я слышал,
что император Римский просит  вас  выступить  посредником  при  заключении
мира. Примите мои верноподданнейшие поздравления, сир.
   - Благодарю, благодарю, ваше превосходительство, -  быстро  и  смущенно
проговорил Луи. - Сядьте, прошу вас, -  настойчиво  повторил  он.  -  Я  с
огорчением узнал, что вы плохо себя  чувствуете.  Ваш  старый  мучитель  -
ревматизм...
   - Не столько ревматизм, - мрачно ответил Морепа, -  сколько  горе.  Моя
дорогая графиня очень тяжело переживает потерю кошки.
   - Искренне сожалею, - сказал Луи, - что кошка отправилась на тот  свет.
Понимаете, она вдруг оказалась в моей кузнице, подняла невероятный  шум  и
перевернула все вверх дном.
   - Понимаю, сир, - сказал Морепа. - Гри-Гри была очень  благовоспитанной
кошкой, но в чужих покоях она, возможно, повела себя дурно. Как бы там  ни
было, такого жестокого наказания она не заслужила.
   -  Поверьте,  я  не  хотел  причинить  ей  зла,  -  сказал   совершенно
расстроенный Луи. - Вы знаете меня, поверьте мне. Я хотел выгнать кошку, и
только. Я страшно опечален тем, как все обернулось.
   - Благодарю за участие, сир, - сказал Морена, - оно послужит  утешением
графине.
   - Я сам выражу соболезнование мадам де Морена, - заметил Луи, - и устно
и письменно. И  прошу  вас  поставить  небольшой  памятник  кошке  на  мои
средства.
   - Я знаю, сколь вы великодушны, сир, - поблагодарил Морепа.
   Полагая, что принес достаточное количество  извинений,  Луи  счел  себя
вправе прекратить неприятный разговор.
   -  Что  вы  скажете  по  поводу  великой  новости  из  Вены?  Разве  не
замечательно, что Иосиф решил проводить такую похвальную, такую  умеренную
политику? Вержен обещал мне, любезный граф, переговорить с вами  по  этому
поводу. Вы должны будете сразу же встретиться с Мерси и написать в Вену  и
в Потсдам.
   - Я сделаю все, что в моих силах, - несколько сухо ответил Морепа. - Но
большую часть хлопот я, очевидно, переложу на коллегу Вержена. Боюсь, что,
даже собрав все свои силы, я буду мало полезен. Я устал и  подавлен.  Меня
удручает не только горе моей дорогой графини, я угнетен и тем, что решение
вопроса о займе для Америки  все  оттягивается  и  оттягивается.  Как  раз
сейчас, когда мы хотим утвердить наш авторитет  в  Вене  и  Потсдаме,  эти
дворы должны быть твердо уверены, что наш  монарх  действует  энергично  и
целеустремленно. Но наша позиция в вопросе о займе  едва  ли  способствует
такому впечатлению.  Наши  союзники  нуждаются  в  займе,  мы  с  коллегой
Верженом дали  им  соответствующее  обещание.  Это  известно  всем,  и  то
обстоятельство, что наши обещания до сих  пор  не  выполнены,  безусловно,
создает впечатление, что правительство колеблется и  не  способно  принять
решение. Такое впечатление мешает нашей политике. Даже наше предполагаемое
посредничество может  сорваться  из-за  дальнейшего  промедления.  Фридрих
хорошо знает людей, а граф Мерси хитер. Переговоры станут трудными...
   Луи, недовольный, молчал.  Старый  министр  подождал  немного  и  снова
заговорил тихо, но настойчиво:
   - Я уже немолод, сир. Я не в силах заниматься австрийской проблемой, не
в силах выполнять свои обязанности так, как мне бы хотелось,  если  голова
моя полна американских забот.
   Луи слушал с бессильной злобой. В умно составленных  фразах  Морепа  он
слышал угрозу. Старик сердился только потому, что Луи убил кошку. Если  он
не утвердит заем, старик уйдет в отставку.
   Луи знал, что в конце  концов  ему  придется  уступить  в  американском
вопросе. Все в нем восставало  против  этого  нового  поражения.  Миллиард
долга! Эта грандиозная, невиданная цифра  будет  достигнута  в  первые  же
месяцы нового года. Здесь, на стене, в комнате его премьер-министра, нагло
висит портрет проклятого бунтаря. Куда бы ни пришел Луи - он всюду  висит.
Его первый советник не постеснялся подарить этот портрет Туанетте.  И  Луи
вынужден терпеть возмутительное изображение в комнате своей королевы.  Вот
он  смотрит  на  него,  этот  ненавистный   Франклин,   холодно,   строго,
высокомерно и торжествующе. Смотрит поверх него и сквозь него.
   Необычайная  усталость  охватила  внезапно   этого   молодого   тучного
человека, непреоборимое  желание  избавиться  от  необходимости  постоянно
держать себя в руках, бороться, спорить.
   - Ну, хорошо, ну, ладно, -  промолвил  он.  -  Я  еще  раз  поговорю  с
Неккером.  По-видимому,  я  соглашусь  на  заем.  Но  только  после  родов
королевы, - неожиданно заключил Луи. - И при этом деньги  не  должны  идти
Конгрессу,  -  я  не  хочу  иметь  ничего  общего  с  этими  негодяями   и
спекулянтами. Все суммы должны переводиться лично генералу Вашингтону.  По
крайней мере, они пойдут тогда на нужды  войны,  а  не  на  всякие  темные
махинации частных лиц.
   - Благодарю вас, сир, - сказал Морепа и тут же прибавил: -  Но  раз  вы
находитесь в столь милостивом расположении духа, разрешите мне  поделиться
с вами еще одной заботой, которая не дает мне уснуть.
   Взгляд  Луи  выразил  неудовольствие.  Разве  двадцати  пяти  миллионов
недостаточно за дохлую кошку? Старик требовал слишком много.
   - Настроение парижан, - сказал он, - неблагоприятно для  нас.  Парижане
считают, что наши военные успехи не соответствуют высоким военным налогам.
Надо что-то предпринять, сир, чтобы поднять настроение.  С  самых  древних
времен для этого существуют только два средства: хлеб и зрелища. Раз мы не
можем дать парижанам больше хлеба, мы должны дать им больше комедий.
   Луи сразу понял, куда  гнет  Морепа.  Речь  шла,  разумеется,  об  этом
непокорном Кароне и его непристойной пьесе. Сначала старик надоедал ему  с
доктором Франклином, теперь пристает к нему с сьером Кароном. Он, Луи, сам
виноват. Раз уж он посадил этого типа в исправительное заведение,  значит,
нужно было оставаться твердым и не выпускать его оттуда. И, уж  во  всяком
случае, не разрешать издания его подлой комедии.
   Но, по крайней мере, публичного представления он, Луи, не разрешал. И в
этом он останется тверд, сколько бы ни жаловался и ни  грозил  его  старый
ментор.  "Никогда",  -  сказал  он  однажды,  и  он  никогда  не  разрешит
публичного представления.
   - Очевидно, вы говорите о постановке этого пресловутого "Фигаро",  ваше
превосходительство? - деревянным голосом проговорил Луи, и  его  маленький
двойной подбородок задрожал. - Тогда я должен обратить  ваше  внимание  на
то, что на  спектакле,  поставленном  покойным  Водрейлем,  присутствовали
исключительно придворные господа и дамы. Их  испортить  трудно.  И  только
поэтому я разрешил спектакль. Но с самого начала я заявил, что не потерплю
публичного спектакля. Я не  позволю  отравлять  мой  народ  ядом  дерзкого
непослушания и омерзительного  разврата.  Господь  устранил  самого  ярого
защитника пьесы, Водрейля. Меня  удивляет,  ваше  превосходительство,  что
теперь вы задались тщеславной мыслью занять его место.
   Таких резких слов  Луи  никогда  еще  не  говорил  своему  ментору.  Он
полагал, что Морепа сразу же отступит.  Но  Морепа  решил,  что,  если  не
использовать сейчас блестящей возможности протолкнуть прогрессивную пьесу,
ему никогда уже не удастся этого сделать, и  он  оставит  по  себе  плохую
память в грядущих поколениях. И поэтому он не уступил. Он,  правда,  и  не
противоречил. Он сидел, закутанный в свои платки  и  шали,  слабый,  очень
старый, согбенный от забот и горя, и, словно живой укор, печально  смотрел
в жирное, взволнованное лицо своего монарха.
   Луи, совершенно подавленный, изнемогал. Однако  он  попытался  овладеть
собой и сказал:
   -  Вспомните,  прошу  вас,  ваше  превосходительство,  что   я   сказал
"никогда".
   Но в этом "никогда" не было уже  ни  достоинства,  ни  силы,  и  Морена
понял, что победил.
   - Вот этого-то вы и не должны были говорить, сир, - заметил он с мягким
упреком. - Но раз вы сказали,  значит,  вы  должны  изменить  сейчас  свое
слово. Есть обстоятельства, которые сильнее, чем слово короля.
   Луи засопел.
   - Я удивлен, что слышу это из ваших  уст,  ваше  превосходительство,  -
сказал он.
   Но Морепа ответил с необычайным мужеством:
   - Быть может, это скорбь придает мне смелости, сир.
   Несчастный Луи, которому еще раз напомнили о  его  преступлении,  уныло
сидел в кресле.
   - Запрет пьесы обо