и  Джермантауне  и  падения
Филадельфии.
   - Поступившие депеши, сир, - отвечал Вержен, -  с  полной  очевидностью
доказывают,  что  речь  идет  не  о  каких-то  непроверенных  слухах,  что
капитуляция английского полководца и всей его армии - несомненный факт.
   И он заговорил о необходимости как можно  скорее  заключить  договор  с
американцами. Он снова перечислил доводы в  пользу  такого  союза;  доводы
были веские, доводов было много, любого из них хватило бы за глаза. Пришла
пора осуществить мечту, которую Луи лелеял с первого дня своего правления,
- мечту о том, что Франция положит начало веку справедливости,  свободы  и
человеческого достоинства.  Пришло  время  восстановить  престиж  Франции,
упавший после мира шестьдесят третьего года. Тут вмешался Морена.  Союз  с
Америкой улучшит  и  финансовое  положение  Франции.  Теперь,  несомненно,
удастся завоевать новые рынки,  а  если  повезет,  то,  может  быть,  даже
вернуть Канаду. Опять взял слово  Вержен.  Если  же  Франция  упустит  эту
возможность, сказал он, и не заключит пакт в самом ближайшем  будущем,  то
уставшие от войны колонии, чего доброго, подпишут мир с метрополией, а это
грозило бы Франции потерей владений в Вест-Индии.
   Один министр подхватывал доводы другого. Снова  эти  господа  одолевают
его  аргументами,  он  знал,  что  так  будет.  Аргументы  у  них  веские,
неопровержимые, но интуиция, внутренний голос, глас божий,  говорили  ему:
"Не слушайся, не слушайся их, Луи, король Франции".
   Он недовольно молчал. Затем, внезапно, разразился упреками:
   - Вы не сдержали слова, месье, вы от меня отступились. Вы  обещали  мне
помогать американцам так, чтобы они держались, но не побеждали. А  теперь,
извольте видеть, мятежники берут в плен английского генерала со  всей  его
армией. К чему это приведет? Что подумает мой народ?
   - Ваш народ, сир, - неожиданно смело ответил Вержен,  -  радуется,  что
Англия потерпела такое грандиозное фиаско.
   Старик Морена одобрительно закивал головой, и Вержен прибавил:
   - Вашему народу, сир, показались бы непонятными дальнейшие проволочки с
пактом.
   В глубине души Луи вынужден был согласиться с Верженом. Что  верно,  то
верно: все думают, как эти министры. Как Туанетта.
   Туанетта. Она явится очень скоро, наверно, даже  сегодня  утром,  чтобы
напомнить ему об его обещании. "Если мятежники добьются военного  успеха",
- обещал он. Военный успех - понятие растяжимое.  Перестрелка  у  какой-то
Саратоги - это еще не победа, это не может быть победой, во всяком случае,
нужно дождаться более точных сведений.
   Он снова склонился над картой. "Все рады, - думал он, - в том  числе  и
мой ментор. Глупцы, слепые глупцы, они не понимают, о чем идет  речь".  Со
злобным удовлетворением он окончательно установил, что никакой Саратоги на
карте нет.
   - Вы виноваты в этом несчастье, месье, - бранился  он.  -  Революция  -
заразная болезнь духа. Нельзя было пускать к нам этих  прокаженных,  этого
Франклина. Я опасался их, я медлил, но вы меня уговорили.  А  вам,  месье,
следовало бы обладать  гораздо  более  глубоким,  чем  у  меня,  сознанием
опасности. Вы старше.
   Гнев короля ничуть не смутил министров.  Луи  одобрил  их  американскую
политику, это было записано в протоколах.
   - Мы должны действовать, сир, - настаивал Вержен.
   - Напрасно вы стараетесь меня ошеломить, месье, - оборонялся Луи. -  Вы
делаете вид, будто за одну ночь изменилось положение во Франции и во  всем
мире.
   - Оно действительно изменилось, - ответил Морена.
   - Разве не остаются в силе, - горячился Луи, -  прежние  доводы  против
союза? Разве моя армия вооружена сегодня лучше, чем вчера? Разве моя казна
стала полнее?
   - Ваша армия, сир, - отвечал Вержен, - лучше не  стала,  но  английская
армия стала хуже, и кредитоспособность Англии понизилась.
   - Я не дам вовлечь себя в авантюру, - упорствовал Луи, - я  воевать  не
стану.
   - Ни один серьезный политик,  -  примирительно  заметил  Морепа,  -  не
выскажется за немедленное обострение вражды.
   - Наше предложение, сир, - подхватил Вержен, - сводится  к  следующему.
Мы пошлем Франклину поздравление с победой и намекнем  ему,  что  согласны
возобновить обсуждение предложенного  им  договора  о  дружбе.  Отсюда  до
заключения пакта и до начала войны еще очень далеко,  так  что  мы  успеем
неплохо вооружиться.
   Из предложения министра Луи выхватил одно слово, к которому прицепился.
   - "Намекнем", - передразнил он Вержена. - Я должен мятежнику на  что-то
намекать?
   Он подошел к Вержену вплотную и выпученными от злости глазами  заглянул
ему в лицо.
   - Вы всерьез предлагаете своему королю, мосье, - закричал он фальцетом,
- бегать за вашим доктором Франклином? И не подумаю.
   Вержен, покраснев, промолчал. Морепа также молчал. И  Луи  сразу  стало
жаль, что он обидел своих верных советчиков.
   - Поздравление - еще куда ни шло, - уступил он.  -  Но  больше  ничего.
Любой дальнейший шаг оскорбил бы наше достоинство.
   Переглянувшись,  министры  поняли  друг  друга  без  слов.  Они  решили
удовлетвориться достигнутым. Можно в  конце  концов  дать  понять  доктору
Франклину, что настал момент  вернуться  к  его  предложению  о  договоре.
Доктор - человек, с которым можно найти  общий  язык.  Министры  попросили
разрешения удалиться, откланялись.
   Луи был еще под впечатлением неприятного разговора с министрами,  когда
пришла Туанетта.
   Она сияла. Эта победа - перст божий. Теперь  ясно,  что  она  поступила
умно, дружески побеседовав с вождем мятежников и расположив его  в  пользу
Франции. Теперь этот старик оказался важным союзником, с помощью  которого
можно будет наголову разбить заклятого  врага.  Ее  внутренний  голос,  ее
габсбургская интуиция подсказали ей правильный путь.
   - Поздравляю вас,  сир,  -  воскликнула  она.  -  Разве  это  не  самое
счастливое событие за все время нашего правления?
   - Конечно, - без подъема сказал Луи,  -  унижению  англичан  нельзя  не
порадоваться. Но нельзя забывать, что  такая  победа  придаст  еще  больше
наглости мятежным умам  внутри  моего  государства.  Недовольные  поднимут
теперь головы по всей Европе. Если, конечно, это в самом  деле  победа,  -
прибавил он недоверчиво. - Покамест это еще не установлено, мадам.
   Туанетта сразу поняла, куда  он  клонит.  Он  не  хочет  признать,  что
условие, при котором входит в силу его обещание, выполнено.
   - Как бы то ни было, сир, - сказала она,  -  мне  кажется,  что  настал
момент напомнить вам об одном обещании.
   - Менее всего, - отвечал Луи, - свойственно мне отказываться  от  своих
слов. Однако я обязан проверить, выполнены ли предварительные условия.
   Он говорил решительнее, чем она ожидала;  ей  пришлось  удовлетвориться
таким ответом.
   Оставшись один, Луи  сразу  поник.  Он  понимал,  что  все  это  только
оттяжка, что выхода у него нет. "Principiis  obsta",  сопротивляться  надо
было с самого начала. Шаг за  шагом,  он  дал  себя  втянуть  в  нехорошую
историю, и теперь на нем вина,  и  господь  лишил  его  своей  милости.  В
Реймсе, в день своего помазания, он прикоснулся рукой к тремстам недужным,
и больше половины из  них  выздоровело.  Теперь,  конечно,  дар  исцеления
никогда к нему не вернется. Темная тень Франклина пала на него  и  на  его
страну.
   И душу излить некому. Разве только своему ментору. Тот  умен  и  желает
ему добра. Но, к сожалению, у ментора нет души. "Клянусь душой, если она у
меня есть". Луи вспоминал эти слова с  содроганием.  Но,  положа  руку  на
сердце, во всем виноват он сам. Видя лучшее, он  снова  и  снова  позволял
склонять себя к худшему. И он еще дал Туанетте  это  безумное,  нечестивое
обещание. И нельзя даже обижаться на нее за то, что она  его  потребовала.
Она не знает, что творит. Она слепа. Все они слепы, и вот они наваливаются
на него, зрячего, а их много, они сильнее, чем он,  и  они  свалят  его  в
пропасть.
   Он давно  уже  собирал  высказывания  великих  писателей,  восхваляющие
порядок и авторитет. Сейчас он извлек эти заметки. Они начинались  звучным
стихом Гомера: "Нет в многовластии блага; один  пусть  правителем  будет".
Много выписок было из Платона. Например,  то  место,  где  Сократ  говорит
Главку (*59) о неизбежном вырождении всякой демократии: "Никто  никому  не
повинуется, и люди в конце концов перестают уважать законы,  как  писаные,
так и неписаные, не желая никому ни в чем подчиняться". Даже  из  опасного
"Духа законов" Монтескье он выписал одну сентенцию:  "Народ  либо  слишком
тороплив,  либо  слишком  медлителен.  Иногда  он  тысячеруким   исполином
опрокидывает все вверх дном, иногда ползет тысяченогой гусеницей". По мере
того как Луи читал эти записки, досада и гнев его возрастали. С  такими-то
людьми предстоит вступить в союз, с  таким-то  народом,  с  "республикой",
"демократией", или как там это называется, - одним словом, с государством,
по природе своей обреченным на гибель.
   Впрочем, не требовалось обращаться к мудрости  предков,  чтобы  увидеть
всю  противоестественность  союза,  который  ему  хотят   навязать.   Ведь
американцы сами громогласно заявили о своих  принципах,  заявили  со  всей
наглостью, на какую только  способны  носители  зла.  В  своей  Декларации
независимости они  выступили  только  против  одного  короля,  против  его
английского кузена; но на уме у них другое, дай им волю - они не  оставили
бы на земле вообще никакой божественной власти.  Один  из  них  прямо  это
сказал,  и  они,  придя  в  восторг,  стали  изучать  его  ядовитую  книгу
благоговейнее, чем слово божие. Луи вызвал звонком  мосье  де  Сет-Шена  и
велел ему  отыскать  книгу  Томаса  Пейна,  озаглавленную  "Common  Sense"
["Здравый смысл" (англ.)] и хранившуюся в шкафу вредных книг.
   Лицо его помрачнело; непослушными руками  листал  он  настольную  книгу
народа, союзником которого его вынуждали  стать.  "Королевская  власть,  -
читал  он,  -  есть  хитроумнейшее  изобретение  дьявола  для   насаждения
идолопоклонства. Мы увеличили зло самовластья, сделав его  наследственным;
если самовластие как таковое  обедняет  нас  самих,  то,  признав  за  ним
наследственность, мы совершаем грех перед потомством.  Ибо  часто  природа
дарит человечеству осла вместо льва. Что должен делать король,  кроме  как
вести войны да раздавать чины? И за это он получает восемьсот тысяч фунтов
стерлингов в год, и в  придачу  его  почитают,  как  бога.  Разве  простой
смертный не более полезен для общества, чем все коронованные  бездельники,
вместе взятые?"
   Нет, нельзя требовать от христианнейшего короля союза  на  жизнь  и  на
смерть  с  народом,  исповедующим  подобные   принципы.   Луи   подчеркнул
прочитанные фразы. Позвонил мосье де Сет-Шену.
   - Поставьте книгу на место, - сказал он  свирепо,  -  и  хорошенько  ее
заприте. Эта книга - рассадник всякого зла.
   Он сам проверил, хорошо ли заперт шкаф.
   Замок, который он смастерил собственными руками,  работал  исправно.  С
озабоченным видом стоял Луи перед шкафом. Пейна можно запереть.  Но  когда
французские солдаты возвратятся из Америки, не привезут ли они с собой эту
подлую книжонку и эти зловредные идеи?
   Его осенило; эта гнусная, мерзкая книжка навела его на  хорошую  мысль.
Он вступит в союз не с мятежниками, а со своим английским кузеном - против
мятежников. Они вместе разобьют бунтарей, и  в  виде  компенсации  за  это
Англия возвратит ему Канаду. Он создаст священный союз; он  и  два  других
властителя, еще не зараженных современными идеями, Георг и  Мария-Терезия,
объединятся и не допустят революции. Они  сумеют  образумить  американские
колонии Англии. Если объединиться, это не так трудно.  И  на  будущее  это
будет отличный урок мятежникам.
   Он приосанился. Он вообразил себя таким, каким написал его Дюплесси. Он
составил великий план, достойный короля Франции, достойный его предков.
   Но разве он,  Луи,  годится  для  таких  дел?  Разве  портрет  Дюплесси
действительно  передает  его  сущность?  Он  боялся,  что   художник   его
идеализировал, что в душе он, Луи,  совсем  другой.  И,  может  быть,  его
предки тоже не были такими, каковы они на картинах, может быть,  они  тоже
идеализированы своими художниками.
   Глупости. Людовик Великий отважился быть таким, каким он  изображен  на
портрете. У того хватило мужества отменить Нантский эдикт (*60)  и  задать
жару еретикам. А он, нынешний Людовик, поддался уговорам Тюрго  и  уже  во
время коронации опустил в присяге обет истреблять еретиков огнем и мечом.
   Он был слаб с самого начала. Ему не  под  силу  ударить  по  мятежникам
тройственным союзом. Он представил себе, как реагировал бы Морена  на  его
величественный проект. Старик ухмыльнулся бы и добродушным,  успокаивающим
тоном сказал бы: "Это благородные мечты, сир, мечты Александра".


   В тот же  понедельник  американские  эмиссары  собрались  снова,  чтобы
обсудить, какие выгоды из победы  при  Саратоге  можно  извлечь  здесь,  в
Версале.
   Артур Ли предложил заявить Вержену, что сейчас как раз наступил момент,
когда Англия пойдет на любые условия, и что  если  Версаль  немедленно  не
заключит союза с Америкой, то он останется на бобах. Франклин  был  против
этого. Прибегать к подобным угрозам, по его мнению, следовало лишь в самых
крайних случаях. Чем меньше американцы  будут  усердствовать,  тем  лучших
условий они добьются.
   Ли  стал  возражать.  Бездеятельность  принесла   уже   немало   вреда.
Преступление  -  упустить  и  эту  великолепную  возможность   нажать   на
французов.
   Франклин, ничего не ответив, перевел глаза на Сайласа Дина, который  до
сих пор молчал. У этого большого, полного, представительного человека  был
сегодня мрачный, подавленный вид. Судно, доставившее во  Францию  молодого
Остина  и  его  приятные  новости,  принесло  Дину  невеселую  почту.  Его
отзывали, отзывали назад, в Америку. Хотя происки Артура  Ли  должны  были
подготовить его к такому удару, сейчас он был возмущен до глубины души. Он
первый американец, защищавший на этом континенте интересы своей страны,  и
он хорошо их  защищал.  Это  он,  установив  счастливый  контакт  с  мосье
Бомарше, направил в Америку непрерывный поток оружия и снаряжения.  И  вот
вместо благодарности приходит это злосчастное письмо,  отзывающее  его  из
Франции и не скрывающее недоверия к  нему  и  недовольства  Конгресса  его
деятельностью.
   Повинуясь молчаливому приглашению Франклина, он взял слово и высказался
по вопросу о том, как  поступить  -  подхлестнуть  министра  или  выждать.
Обычно он относился к мнению Франклина  с  величайшим  уважением  и  почти
никогда ему не возражал, но сегодня он встал на сторону Артура Ли. Он тоже
считал целесообразным заявить  версальскому  правительству,  что  Конгресс
серьезно  задумывается   над   крайне   благоприятными   условиями   мира,
предлагаемыми Англией. Сайласу Дину было некогда. Он не хотел возвращаться
в Америку, не поставив своей подписи и печати на вожделенном договоре.  Он
не мог больше сдерживать себя и ждать. У него не было времени.
   О том, что Сайласа Дина отзывают, Франклин знал  из  своей  почты.  Ему
было жаль Дина, он понимал его торопливость и нетерпение. Но он был твердо
убежден, что  скрытые  угрозы  пока  еще  неуместны.  Эмиссары  официально
известили о победе премьер-министра и графа Вержена, и  Франклин  попросил
своих коллег дождаться хотя бы ответа на это извещение. Ли и Дин  в  конце
концов уступили, хотя вполне убедить их ему не удалось.
   Спокойствие Франклина было искренним и глубоким. Сейчас, после известия
о победе, он просто не понимал, как мог он  поддаться  тревоге  и  панике.
Посла ухода Дина и Ли он сидел, полузакрыв глаза, в своем удобном  кресле.
На лице его уже не было напряжения. Усталый, довольный,  опустошенный,  он
готов был сейчас ждать много недель, даже месяцев.
   Вильям спросил, не пора ли приняться за работу; почта  доставила  массу
дел. Доктор, однако, покачал массивной головой и сказал: "Не сегодня,  мой
мальчик". Вильям удалился.
   Оставшись один, Франклин с наслаждением предался  праздности.  Он  стал
рыться в обильной почте и, откладывая в сторону  деловые  письма,  отобрал
только  ту  корреспонденцию,  которая  могла  его  позабавить.  "Vive   la
bagatelle", - думал он.
   Вот,  например,  ему  прислали  многочисленные  воззвания,  с  которыми
начинал свой поход находившийся теперь в плену генерал Бергойн. Франклин с
удовольствием читал длинный  манифест,  обращенный  к  населению  Америки.
Обещая тем, кто вернется к своему королю, пощаду и помощь, генерал  грозил
уничтожить   всех,   кто   будет   продолжать   бессмысленное,    безумное
сопротивление. Против последних, говорилось в манифесте, он вышлет  тысячи
своих индейцев, ибо он вправе перед богом и перед  людьми  обрушить  любую
кару  государства   на   закоренелых   злодеев,   поставивших   себя   вне
человечества.  В  почте  Франклина  оказалось  также  воззвание   генерала
Бергойна к индейцам. Там генерал писал: "В согласии с вашими обычаями,  по
которым подобные  трофеи  считаются  почетными,  вам  разрешается  снимать
скальпы с убитых врагов". Ответ индейцев гласил: "Мы любим нашего отца  по
ту сторону большой воды; эта любовь и верность отточила наши топоры".
   В уютной тишине Пасси Франклин внимательно читал литературную продукцию
генерала Бергойна и индейцев.  Затем  он  принялся  писать  сам.  Злорадно
ухмыляясь, он сочинил газетный отчет.
   При налете на отряд англичан, говорилось в  этом  отчете,  американский
капитан Джерриш захватил богатые трофеи, в том числе восемь больших ящиков
со  скальпами  американцев.  Скальпы  находились  на  пути  к  губернатору
английской Канады, который должен был  отправить  их  в  Лондон.  Франклин
приводил дословный текст письма английского офицера, сопровождавшего  этот
груз. Он написал:
   "По настоянию вождя племени сенека, посылаю  вашему  превосходительству
восемь ящиков надлежащим  образом  осмоленных,  высушенных,  натянутых  на
обручи  и  символически  расписанных   скальпов.   Объяснительный   список
прилагается. Ящик N_1 содержит  43  скальпа  солдат  Конгресса,  павших  в
различных стычках. Они  натянуты  на  черные  обручи,  внутренняя  сторона
окрашена в красный цвет; черное пятно на красном фоне означает,  что  люди
убиты пулями. Кроме того, вы найдете 62 скальпа крестьян, убитых  в  своих
домах; обручи красного цвета, внутренняя  сторона  -  коричневая;  мотыга,
обведенная черным кружком, показывает, что убийство произошло ночью.  Ящик
N_4 содержит 102 скальпа крестьян,  причем  18  из  них  отмечены  желтыми
мазками в знак того, что пленники были сожжены заживо.  Вы  найдете  всего
только 67 совершенно седых скальпов; большинство крестьян, судя  по  цвету
волос, были людьми молодыми, что, конечно, увеличивает  заслугу  индейских
воинов. Ящик N_5 содержит 88 женских скальпов  -  волосы  длинные,  обручи
синие,  на  желтом  фоне  кожи  черные  изображения  ножа  или  топора,  в
зависимости от того, каким орудием были убиты женщины. Ящик  N_7  содержит
211 скальпов девушек - маленькие желтые обручи, на  белом  фоне  -  топор,
дубинка, нож.
   Одновременно  с  этими  ящиками  старейшины  направляют  вам  следующее
послание: "Отец, мы посылаем тебе много скальпов, чтобы ты видел, какие мы
хорошие друзья, и просим  тебя  отправить  эти  скальпы  за  большую  воду
великому вождю, чтобы он  глядел  на  них  и  радовался,  убедившись,  что
подарки его достались людям, чуждым неблагодарности".
   Прочитав написанное, Франклин остался доволен собой  и  собственноручно
напечатал свой отчет в виде заметки из "Бостон индепендент кроникл". Затем
он отправил эту заметку в журнал "Аффер дель Англетер э  дель  Америк",  а
также в "Курье дель Эроп", в "Газет де Лейд", "Газет Франсез  д'Амстердам"
и "Курье дю Ба-Рен".
   Его предположение, что Версаль зашевелится сам, оправдалось. Уже  через