из-за  зеленого  стола,  влюбленные
прерывали галантную болтовню, и все  собирались  вокруг  чтеца.  Когда  же
интерес достигал высшей точки, Пьер произносил, улыбаясь: "Так,  а  теперь
довольно", - и захлопывал рукопись. Холеными ловкими пальцами завязывал он
серебряные тесемки переплета,  и  ничто  не  могло  заставить  его  читать
дальше.
   - Комедию надо смотреть на сцене, господа, - говорил он. - Разве  я  не
прав? Я писал эту пьесу не для того, чтобы ее слушали, а для  того,  чтобы
ее играли.
   И все возмущались королем, который  из  тупого,  брюзгливого  упрямства
запретил  двору  и  всему  Парижу  наслаждаться   прелестной,   остроумной
комедией.
   Так Пьер прочитал несколько сцен из "Фигаро" в салоне мадам де  Жанлис,
затем у принцессы Ламбаль и еще несколько - у принцессы  Роган.  И  всякий
раз, когда зрители входили во вкус  и  требовали  продолжать,  продолжать,
продолжать, Пьер прерывал чтение.
   Но одну сцепу он читал повсюду  -  четвертую  сцену  второго  акта.  Он
называл ее "Разговор по-испански", в подражание прекрасной картине Ванлоо.
Это была сцена, в которой Керубино поет романс. И Пьер  пел  свой  романс,
мурлыкал его, помогая себе жестами и мимикой. Романс приводил слушателей в
восторг.
   Из аристократических салонов романс, а с ним  название  и  слава  новой
пьесы распространились по городу.
   - Что это? - спрашивали слушатели.
   - Это из  новой  пьесы  мосье  де  Бомарше,  из  "Фигаро",  -  говорили
камердинеры.
   И разносчики тоже говорили:
   - Это из "Фигаро"  мосье  де  Бомарше,  из  комедии,  которую  запретил
король.
   И в кабачках и кофейнях говорили тоже:
   - Это из "Фигаро", которого король не хочет нам показать.
   "Que mon coeur, mon coeur a de peine", - напевали парижане. "Фигаро", -
говорили  они.  "Бомарше",  -  говорили  они.  "Нам  опять  запретили  его
смотреть", - твердили они.
   Когда Пьера пригласили к герцогине де Ришелье,  третьей  жене  дряхлого
герцога, - она была молода, и герцог  женился  на  ней,  главным  образом,
назло своему  сыну,  -  среди  многочисленных  гостей  было  много  важных
духовных  лиц.  Герцогиня  в  самых  лестных  выражениях  попросила  Пьера
прочитать несколько сцен из его нашумевшей комедии.
   - Разговор по-испански, - предложила она, -  и  сцену,  в  которой  паж
прячется. Герцог де Гин говорил мне, что стоит ему вспомнить о ней, как он
начинает смеяться.
   Пьер  отказывался.  Ссылался  на  присутствие  архиепископа  и   других
прелатов, которых он, чего доброго, заставит уйти. Но монсеньер де Вирье с
шутливым негодованием спросил, уж не считает  ли  мосье,  что  духовенство
этого века состоит сплошь  из  монахов,  облаченных  во  власяницы.  Разве
кардинал Бибьена не просил Макиавелли (*90) прочесть ему  "Мандрагору"?  И
разве папский легат Киджи не присутствовал при чтении Мольером  "Тартюфа"?
И Пьер стал читать, и прелаты слушали его с не меньшим удовольствием,  чем
все остальные. Они тоже смеялись, и аплодировали,  и  напевали:  "Que  mon
coeur, mon coeur a de peine". Монсеньер Вирье погрозил Пьеру пальцем.
   - Вы проказник, мой милый, - сказал он.
   И все поражались, что Луи запретил такую веселую комедию.
   - Он слишком строг, этот молодой король, - находил монсеньер де  Говон,
- он не понимает слабости плоти.
   В то время в Париже  находился  российский  престолонаследник,  великий
князь  Павел.  Наследник  и   его   супруга,   принцесса   Вюртембергская,
путешествовали инкогнито, под именем графа и графини Северных.  В  Версале
их принимали с великой пышностью. Водрейлю и  его  друзьям  было  нетрудно
обратить внимание русской четы на Бомарше. Они уже видели  "Цирюльника"  в
Санкт-Петербурге. Великая княгиня с наслаждением читала писания Бомарше.
   Встреча  была  устроена  в  салоне  Габриэль  Полиньяк.  Пьер  очаровал
русских. Великая княгиня, а также  ее  первая  фрейлина  и  подруга,  тоже
немка, пришли в восторг. Писатели, которых им  представляли  до  сих  пор,
были угловаты, застенчивы, неразговорчивы, а этот, - он считался одним  из
самых знаменитых  современных  писателей,  -  так  весел  и  мил.  Да,  он
галантней, чем самый галантный придворный, у него всегда наготове любезный
ответ. Решительно ничто не выдавало, что он был в  союзе  с  предводителем
американских мятежников. Они настойчиво просили Пьера прочесть им пьесу. К
сожалению, он не захватил с собой рукописи, но возможно, что она в карете.
Послали за рукописью, искали, нашли. Дамы были увлечены ею  еще  до  того,
как Пьер приступил к чтению. Они слушали с  восторгом.  Их  смех  заглушал
смех других слушателей.
   Первая фрейлина великой княгини, баронесса Оберкирх, рассказала  Пьеру,
что в Германии она была на представлении пьесы, главным действующим  лицом
которой был он, мосье де Бомарше. Актер, игравший его, был по сравнению  с
оригиналом, конечно, очень неуклюж, но пьеса в целом ее  захватила.  Темой
пьесы послужило  приключение,  которое  произошло  у  Бомарше  с  испанцем
Клавито и которое он так красочно запечатлел  в  своих  "Мемуарах".  Автор
пьесы - молодой  писатель,  который  сейчас  вызывает  большой  интерес  в
Германии; фамилия его Гете. Подумав, Пьер вежливо заметил, что  слыхал  об
этой драме, однако он умолчал о том, что знает и презирает  это  бездарное
сочинение.
   Великому князю Павлу пришла в голову идея: а  что,  если  пьесу  Пьера,
которая  наталкивается  на  такие   преграды   в   Париже,   поставить   в
Санкт-Петербурге? Во всяком случае, он расскажет своему директору театров,
мосье де Бибикову, о новой комедии и попросит его  связаться  с  мосье  де
Бомарше для ее постановки.
   Пьер просиял. Как хорошо  получилось,  что  великий  князь  сделал  это
предложение в присутствии его,  Пьера,  коллег  -  Шанфора,  Мармонтеля  и
Седена. Значит, молодчина Гюден был прав. Он,  Пьер,  распространил  славу
Франции по всему земному шару, до самого  Северного  полюса:  он  воистину
преемник Вольтера.


   Тем  временем  пришло  известие  о  морском  сражении,  состоявшемся  у
бретонских берегов, вблизи острова, который французы  называли  Уэссан,  а
англичане Юшантшан. Сначала говорили, что это большая победа,  потом,  что
бой  окончился  вничью,  наконец,  выяснилось,  что  имело  место   скорей
поражение, чем победа.
   В Версале  существовало  две  теории  ведения  войны.  Согласно  одной,
требовалось вторжение в Англию, согласно другой - отправка экспедиционного
корпуса в Америку. Луи был противником обоих проектов.  Однако  ему  легче
было примириться с экспедицией в далекую страну, чем с планом вторжения  в
Англию. После упущенной победы близ  Уэссана  мысль  о  попытке  вторжения
стала ему еще ненавистней.
   Водрейль был безусловным сторонником теории  вторжения  и  считал,  что
именно он призван возглавить это предприятие. Ошибки и  глупости,  которые
наделали герои Уэссана,  усилили  его  возмущение  тем,  что  его  обрекли
бессмысленно торчать  при  дворе.  Больше  всего  злился  он  на  министра
Монбарея. Неспособность Монбарея принимать  смелые  решения  была  главной
причиной этого поражения. Никогда Монбарей не поручит командования  такому
отважному человеку, как он, Водрейль. Монбарея необходимо удалить.
   Но  для  этого  существовал  один-единственный  путь  -   вмешательство
Туанетты.
   В свое время, когда Водрейль желал обладать Туанеттой, он без стеснения
потребовал бы у нее помощи. Но теперь, когда он охладел к ней, ему  стоило
больших усилий обратиться к ней с просьбой. Однако пост главнокомандующего
в большом походе стоил этих усилий.
   С тех  пор  как  Туанетта  забеременела,  она  была  всецело  поглощена
заботами о себе и о своем дофине. Она и представить  себе  не  могла,  что
кто-нибудь,  невзирая  на  ее  положение,  может  обратиться   к   ней   с
политическими делами. Поэтому, когда Водрейль тихо, но настойчиво попросил
ее уделить ему несколько минут в "боковой комнате" для разговора  наедине,
она подумала, что ей предстоит  выслушать  объяснение  в  любви.  Туанетта
согласилась не сразу, она заставила просить себя, но любопытство  ее  было
задето, и, сказав себе, что подвергает терпение Водрейля слишком жестокому
испытанию, она наконец сдалась.
   Она ждала его  в  "боковой  комнате",  где  Водрейль  не  раз  осязаемо
добивался ее любви. Теперь она стояла перед зеркалом. Друзья уверяли,  что
беременность не изменила ее, что она стала только  спокойней,  счастливее.
И, пытаясь узнать, правда ли это,  она  вглядывалась  в  свои  черты,  как
вглядываются в неразборчивый почерк.
   В  зеркале  она  увидала  приближавшегося  Водрейля.   При   виде   его
мужественного  лица,  которое  выдавало  едва  сдерживаемое  волнение,  ее
охватил страх, желание и нежность, граничащая с жалостью.  Она  улыбнулась
ему в зеркало, увидела, как он поклонился. Он  осторожно  поцеловал  ее  в
напудренное плечо.
   Наконец она обернулась.
   - В чем дело, Франсуа? - спросила она неуверенным  голосом.  Она  почти
страстно ждала, что  он  обрушится  на  нее  с  нетерпеливыми,  отчаянными
упреками, и хотела ответить приветливо и утешительно, сказать,  что  ждать
осталось недолго.
   - Мне нелегко, мадам, - начал он, - нарушить ваше счастливое  неведение
и подвергнуть вас беспокойству, которое может вредно отразиться  на  вашем
здоровье.
   Туанетта  была  неприятно  поражена.  Слова  эти  не  были  похожи   на
предисловие к объяснению в любви.
   - Но, к сожалению, - продолжал Водрейль, - я  вынужден  так  поступить.
Дело идет о ваших насущнейших интересах, мадам.
   - Ничего не понимаю, - промолвила Туанетта.
   - Вы подтрунивали над героями Уэссана, мадам, - пояснил Водрейль, - и с
полным основанием. Но поражение это вовсе не так смешно. Не  обольщайтесь!
Насмешки и  возмущение  парижан  направлены  не  только  против  тех,  кто
командовал флотом, но в первую очередь против вас.
   Однако Туанетта не  была  расположена  терять  равновесие.  Она  только
удивленно, скучающе помотала головкой и покачала ножкой.
   - Регулярно  через  день,  -  продолжал  Водрейль  еще  настойчивей,  -
появляются злобные пасквили, направленные против вас. Наша жалкая  военная
политика вменяется в вину вам. Вас упрекают в том, что вы держите армию  в
бездействии, чтобы использовать ее в интересах Габсбургов.
   Туанетта пожала плечами.
   - Я не желаю  больше  слушать  этой  чепухи,  Франсуа,  -  сказала  она
небрежно. - У меня нет настроения, - и улыбнулась  задумчивой,  счастливой
улыбкой.
   - Вы должны выслушать меня, мадам, - крикнул Водрейль прежним,  грозным
голосом, который она так любила и которого так боялась. - Я требую,  чтобы
вы вышли из состояния приятной вам апатии.
   Туанетта наконец возмутилась.
   - Что это вам вздумалось? - спросила она  гневно.  -  Моя  политика  не
Австрия и не Америка, моя политика - только дофин. Оставьте меня в покое.
   - И не подумаю, - ответил Водрейль. - Война,  которая  сейчас  ведется,
ваша война. Это наша война, и вашего дофина тоже. Не будьте так  трусливы,
- прикрикнул он на нее. - Не прячьтесь так позорно от действительности.  -
Он грубо схватил ее за руку.
   Туанетта боялась его глаз, его рук. Она заплакала.
   - Я думала, - причитала она, - что, по крайней мере, сейчас вы оставите
меня в покое, я думала, что вы дадите мне спокойно выносить ребенка.
   Слезы безобразили лицо Туанетты. Водрейль рассматривал  ее  критически,
безжалостно. Лицо ее расплылось.  Она  ему  больше  не  нравилась.  Он  не
понимал, почему так долго, так страстно желал ее. Она должна добиться  для
него командования, это самое меньшее, что она должна сделать в награду  за
его долгое, дурацкое ожидание.
   - Благодарность, - сказал он с горечью, -  никогда  не  принадлежала  к
добродетелям вашей династии. Я отказался от  своей  мечты  отправиться  на
поле брани, уехать в Америку, пусть даже в  скромном  чине  полковника,  я
отказался ради вас, мадам. Я пожертвовал  призванием  солдата  ради  славы
вашего Трианона. А вы  не  можете  исполнить  даже  самой  маленькой  моей
просьбы. Неужели вы не понимаете, что дело идет  о  вас  самих,  обо  всей
Франции? Вы же видите, к чему это приводит, когда трусов и идиотов  ставят
во главе армии и флота. Сражение возле Уэссана! Я не в  силах  долее  быть
свидетелем этого. Я мужчина и француз. Я требую назначить меня командующим
вооруженными силами в Бретани.  Обездолив  меня  в  любви,  -  добавил  он
мрачно, - дайте мне, по крайней мере, возможность утолить жажду  славы  на
войне.
   - Вы сами во всем виноваты, Франсуа, - сказала Туанетта. -  Вы  уволили
Сен-Жермена и посадили на его место этого Монбарея. А теперь  Монбарей  не
отдает вам Бретани.
   - Монбарей, - презрительно сказал Водрейль,  -  такие  колючие  сорняки
надо вырывать, не долго думая. - И, видя, что Туанетта молчит, он добавил:
- Я ничего не имею против того, чтобы болваны занимали ответственные посты
в мирное время. Но во время  войны  военным  министром  следует  назначать
такого человека, который в  состоянии  отличить  географическую  карту  от
узора на ковре.
   Туанетта быстро поднялась. Она решилась.
   - Послушайте, Франсуа, - сказала королева, - мне очень  хочется  помочь
вам, но в моем положении я вынуждена соблюдать  осторожность.  Спросите  у
Лассона, мне нельзя волноваться. Я непременно поговорю с Луи,  но  только,
когда почувствую, что мне это не повредит.
   С этим он и ушел.


   Хотя конфликт между Австрией и Пруссией из-за баварского наследства все
обострялся, в Вене не рассчитывали  на  помощь  Туанетты.  Правда,  Иосифу
очень хотелось написать сестре язвительное письмо  и  напомнить  ей  о  ее
долге, но старая императрица запретила ему это.  Она  требовала,  чтобы  с
положением Туанетты считались.
   Тем временем король Фридрих вторгся в Богемию. Тогда Мария-Терезия сама
написала полное горечи письмо Туанетте. Она понимает, писала  императрица,
что ее дорогой зять за собственными  сложными  делами  забыл  об  Австрии.
Однако теперь она, императрица, без всякой вины втравлена в новую войну  с
исконным своим врагом. Ее  подданным  снова  суждено  терпеть  несказанные
муки, а ей остается только проводить  ночи  в  слезах  и  в  молитвах.  Ее
дорогая дочь поймет, что в такой беде она вынуждена обратиться к ней.
   Императрица поручила также своим эмиссарам в Париже  внушить  Туанетте,
чтобы она серьезно  и  настойчиво  поговорила  с  Луи  и  убедила  его  не
усугублять зло своей нерешительностью. Пусть они внушат  ей,  что  следует
говорить и о чем  молчать.  Но  в  приписке  старая  императрица  все-таки
попросила: "Только не говорите с девочкой  чересчур  сурово,  мой  дорогой
маркиз, помните о положении моей дочери и будьте мягки и осторожны в своих
наставлениях".
   Узнав о  вторжении  Фридриха  в  Богемию,  Туанетта  всполошилась.  Еще
ребенком она слышала  жалобы  и  проклятья  по  адресу  прусского  тирана,
который принес столько горя всему миру, а  габсбургским  землям  особенно.
Пора бы уж ему угомониться, после того как он похитил у ее  доброй  матери
Силезию; а он в своей неуемной алчности опять  напал  на  бедную  женщину.
Туанетте было жаль мать, и гордость ее страдала, оттого что она не  сумела
предотвратить беды.
   Мерси и аббат Вермон застали ее в слезах. Все ее обиды на  Иосифа  были
забыты. С печалью и жалостью вспоминала она своего брата, своего "Зепля".
   - Разве это не ужасно, месье? - то и дело спрашивала она  послов  своей
матери. - Разве не ужасно все, что сделал нам этот злой старик?
   Аббат Вермон открыл свой огромный рот.
   - Ваша обязанность, мадам - произнес он, -  вмешаться.  Это  бесспорный
случай, предусмотренный четвертым пунктом договора  о  союзе:  на  Австрию
напали. Вы должны объяснить  вашему  августейшему  супругу,  что  он,  как
союзник и партнер по семейному пакту, обязан прийти на помощь  императору.
Христианнейший король не может безучастно взирать на то, как ваша  мать  и
ваш брат подвергаются нападению прусского тирана.  Вашим  родным  навязали
войну, мадам. Христианнейший  король  не  вправе  оставлять  вас  и  ваших
близких в беде.
   Тут вмешался Мерси и попросил Вермона не волновать Туанетту.
   - Вы же видите, мой дорогой аббат, - сказал  Мерси,  -  наших  увещаний
вовсе не требуется. - И с отеческой заботливостью посоветовал Туанетте:  -
Не пускайтесь, прошу вас, в  долгие  объяснения  с  августейшим  супругом.
Пусть только ваш вид, только ваше положение повлияют на короля. Плачьте  и
уповайте на мягкое сердце монарха и на провидение.
   Туанетта обещала сделать все, что в ее силах.
   Из разговоров своих друзей она знала, что  Франции,  по  горло  увязшей
сейчас в войне с Англией, нечего и думать об участии в прусско-австрийском
конфликте. Туанетта  твердо  решила  сделать  все  от  нее  зависящее,  но
боялась, что все будет напрасно, и в  глубине  души  примирилась  с  этим.
Однако, как ни печально было случившееся, каждое несчастье  имеет  и  свои
хорошие стороны. Если Луи не может помочь ей,  матери  своего  ребенка,  в
таком жизненно важном деле, значит,  он  должен  чем-то  ее  вознаградить.
Значит, сейчас представляется случай удовлетворить патриотическое  желание
Франсуа и отстранить Монбарея.
   Все тщательно продумав, она направилась к Луи.
   Луи воспринял весть  о  том,  что  Фридрих  занял  Богемию,  с  мрачным
удовлетворением. Вот его шурин Иосиф и пожинает бурю, которую посеял.  Тем
но менее ему было жалко  шурина.  Он  охотно  помог  бы  Иосифу,  даже  из
благодарности за  то,  что  тот  посоветовал  ему  сделать  благодетельную
операцию; и в то же время Луи был рад, что из-за своей  собственной  войны
он не может послать войска Австрии.
   Луи ждал, что Туанетта начнет наседать  на  него,  жаловаться,  бранить
его, и решил снести все без возражений. Так он и повел себя.  В  ответ  на
все ее речи он только твердил:
   - Что я могу сделать? Что я должен сделать?
   - Все, - отвечала она. - Одна ваша подпись, и ваши войска выступят.
   И так как он не трогался с места и только с  несчастным  видом  молчал,
она, как ей посоветовал Мерси, разразилась слезами. Луи смотрел на нее, на
мать своего ребенка, трогательную в ее горе, и сам чуть не плакал. Тем  не
менее он остался верен своему решению и лишь беспомощно повторял:
   - Я виноват во всем, сознаюсь. Мне нечего вам возразить, но что я  могу
сделать? - И в сильнейшем беспокойстве он попросил: - Не думайте  об  этой
глупой войне, думайте только о вашем положении. Вы должны  успокоиться.  Я
пошлю за Лассоном.
   Но она с раздражением отмахнулась от него и жалобно сказала:
   - Вот видите, вы даже с этим не считаетесь, с  нашим  ребенком.  Вы  не
желаете дать мне пустяковую подпись. Вы ничего не делаете ни для меня,  ни
для моего ребенка. А ведь это в ваших  же  интересах  выступить  вместе  с
Иосифом. Моя мать  никогда  не  посоветовала  бы  ничего,  что  может  вам
повредить.
   Он молчал и сопел с самым несчастным видом.
   - Но я не могу, Туанетта, - сказал он кротко.  -  Поймите  же  наконец.
Ведь я воюю с Англией.
   Вот тут-то она и перешла в наступление.
   - Вы воюете с Англией! - сказала она с издевкой. - Что  это  за  война?
Одни полумеры, одни поражения. Да и чего можно ждать от  вашего  Монбарея,
от этого продажного труса и болвана.
   - Мне тоже было бы приятней, - мрачно и многозначительно напомнил он, -
если бы у нас был Сен-Жермен. Но он умер, умер от огорчений.
   Туанетта, словно не слыша, сердито проговорила:
   - Любой другой будет лучше вашего Монбарея.
   Уже с самого начала конфликта с Англией на Луи наседали со всех сторон,
требуя  отставки  Монбарея.  Ему  прожужжал  этим  уши  Вержен,   генералы
жаловались на то, что министр им только мешает, мосье Неккер был  возмущен
расточительностью Монбарея и  тем,  что  он  передоверил  все  дела  своим
фаворитам.
   Но Луи противился отставке Монбарея, потому  что  министр  помогал  ему
оттягивать  военные  дейст