Вернувшись   вместе   с
Конгрессом, они водворили книги, картины и прочие дорогие отцу вещи в  дом
на Маркет-стрит. Теперь,  писала  она,  говорят,  что  над  городом  снова
нависла угроза. Тори, всякие Шиппены,  Кирсли,  Стенсбери,  снова  подняли
головы, республиканцы же, готовясь к новому бегству, сбывают  с  рук  свою
недвижимость; многие из них уже бежали. Что касается ее, то  на  этот  раз
она не даст себя запугать. На этот раз она останется и  оставит  на  месте
отцовские вещи; она уверена, что все будет хорошо.
   Франклин  ясно  представлял   себе   дочь   Салли,   полную,   крепкую,
светловолосую, орудующую своими большими, сильными,  ловкими  руками.  Вот
кто обладает здравым смыслом; вот кто по-настоящему бесстрашен - она и  ее
муж Ричард Бейч. Их отвага - это отвага людей,  лишенных  воображения.  Но
именно поэтому их решение остаться никак не может служить  доказательством
безопасности Филадельфии.
   Многие его друзья, писала  Салли,  продали  за  бесценок  свои  дома  и
бежали. Печаль наполнила сердце Франклина. Он представил себе свой любимый
город. Самый большой в Америке, хотя и не очень большой. Париж в  двадцать
раз больше. У его города сельский вид. В нем  мало  мощеных  улиц,  в  нем
больше садов и зелени,  чем  строений.  И  все  же  это  красивый,  яркий,
здоровый город. Большая часть его населения живет в явном достатке. Здесь,
в  Париже,  гораздо  чаще  встречаются  люди  в  бархате   и   шелку,   но
приглядываться  к  их  одежде  не  стоит:   как   правило,   это   обноски
привилегированных, наряды с чужого плеча. Такой  прикрашенной  бедности  в
Филадельфии не знают. Карет там тоже меньше; ленивцы, вроде  него  самого,
пользуются паланкинами. Зато в Филадельфии меньше грязи и нищеты,  там  не
знают тесноты, вони и отчаянного убожества, которые ему  случалось  видеть
во многих парижских кварталах. Там и бедняки живут среди садов, как  он  в
Пасси. Нелегко было, наверно, его друзьям покидать свой прекрасный  город.
Нелегко и  ему  думать,  что  вот  сейчас,  может  быть,  сию  минуту,  по
Маркет-стрит  маршируют  английские  офицеры,  а  в  кофейне  Джеймса,   в
"Сити-Таверн"   и   в   харчевне    "Индейская    королева"    хозяйничают
красномундирное английское солдатье и болваны гессенцы. Старое его  сердце
сжималось от негодования, и  даже  мысль  о  гречневой  и  маисовой  муке,
заботливо присланной ему Салли, чтобы он не оставался  без  своих  любимых
блюд, не могла отвлечь его от горьких раздумий.
   Артур Ли и Сайлас Дин, наверно, тоже получили частную информацию. Можно
не сомневаться, что они сегодня же явятся, явятся поспешно, с возмущенным,
важным  и  озабоченным  видом.  Они   пристанут   к   нему   с   дурацкими
предложениями, потребуют каких-то действий. Он понимает их нетерпение, ему
самому  надоело  сидеть  сложа  руки.  Но  ничего  другого  не   остается.
Образовался  порочный  круг:  из-за  плохого  военного   положения   нужен
немедленный союз с Францией, а  чтобы  добиться  от  Версаля  союза,  надо
сначала улучшить военное положение.
   Франклин внушал себе, что на старости лет он стал мудрее и примирился с
медлительностью   исторического   прогресса.   Но   терпение   его    было
поверхностно, долгое ожидание превращалось в долгую  муку.  Жизнь  шла  на
убыль, а дело, которому он посвятил остаток своих дней, не двигалось.  Ему
казалось, что он походит на изображение  святого  Георгия;  тот  тоже  без
устали скачет вперед, но остается на том же месте. В конечной победе он не
сомневался. Независимость Америки гарантирована историей, и в этом есть  и
его заслуга. Он видел обетованную землю. Но он боялся, что умрет, так и не
вступив на нее.
   В такие печальные мысли и был погружен Франклин, когда в  его  кабинет,
спеша поведать свою идею, деловито вошел доктор Дюбур.
   До сих пор, заявил он, самый большой и  лучший  капитал  Америки  лежал
втуне.
   - Что же это за капитал? - пожелал узнать Франклин.
   - Ваша популярность, - торжествующе отвечал Дюбур,  энергично  указывая
на Франклина тростью. И,  не  обращая  внимания  на  скептическую  усмешку
своего друга, он заявил, что если Франция до сих пор не заключила союза  с
Соединенными   Штатами,   то   объясняется   это,   как   всем   известно,
сопротивлением  короля.  До  сих  пор  американцы  имели  дело  только   с
министрами. Но сломить это сопротивление министры, при всей  своей  доброй
воле, не в силах. Сделать это в состоянии только один человек, австриячка,
Мария-Антуанетта. Нужно добиться  ее  расположения  или  по  меньшей  мере
свидания с нею.
   Франклин испытующе заглянул Дюбуру в глаза и ласково сказал:
   - Займитесь-ка лучше своими каперами, старина.
   Ничуть не смутившись, Дюбур стал защищать свой план. При всем  уважении
к своему другу он может похвастаться одним преимуществом: прожив всю жизнь
в Париже, он улавливает дух Версаля лучше, чем Франклин. Он  знает,  какой
это идол для двора, а в особенности для ближайшего  окружения  австриячки,
Сиреневой лиги, - мода.
   - Вы сейчас в моде, доктор Франклин, - сказал  он  многозначительно.  -
Попытайтесь встретиться с королевой.  Увидите,  что  игра  стоит  свеч,  -
пообещал он с самоуверенным видом.
   - Узнаю старого романтика Дюбура, - добродушно  отозвался  Франклин.  -
Может быть, вы помните, что даже с либералом Иосифом мне так и не  удалось
встретиться?
   - Туанетта -  женщина,  -  горячился  Дюбур,  -  мода  для  нее  важнее
политики.
   - Легко сказать - увидеть королеву, - покачал головой Франклин. - Может
быть, в Париже американская делегация и популярна, но двор воротит от  нас
нос. Чтобы увидеться с мосье де Верженом, да какое там, даже  с  мосье  де
Жераром, я должен являться с черного хода.
   На старом, дряблом, морщинистом лице Дюбура показалась лукавая, озорная
улыбка.
   - А почему бы, - спросил он, - вам  не  явиться  с  черного  хода  и  к
королеве? Насколько  мне  известно,  Луи  приступил  к  своим  супружеским
обязанностям совсем недавно, так что Мария-Антуанетта только сейчас  стала
женщиной. В этот период, - объяснил он с видом искушенного соблазнителя, -
женщины чрезвычайно эмоциональны и склонны к экстравагантным поступкам. От
версальского двора можно ждать чего угодно. Почтенный  друг,  -  взмолился
Дюбур, - послушайтесь меня один раз в жизни. Поверьте мне, что самое умное
- это сразу взять быка за рога.
   Маленькие, запутанные интриги,  вроде  той,  которую  сейчас  предложил
Дюбур, бесконечно претили старому мудрецу Франклину. Он  верил  в  великий
имманентный смысл истории, и ему казалось  нелепым  ускорять  исторические
события такими дешевыми маневрами, до которых только  и  может  додуматься
впавший на старости лет в  детство  Дюбур.  С  другой  стороны,  занимаясь
естествознанием,  Франклин  убедился,  что  иногда   какое-то   крошечное,
случайное наблюдение дает толчок к великим революционным открытиям.  Всего
вероятнее, что "проект" Дюбура - просто пустая затея,  которую  невозможно
осуществить и которая,  даже  если  ее  исполнить,  делу  не  поможет.  Но
Франклин привык сначала  пробовать,  а  уж  потом  отказываться.  Чем  он,
собственно,  рискует,  если   действительно   попытается   встретиться   с
габсбургской королевой? Конечно, о том, чтобы "добиться ее  расположения",
как это представляет себе его наивный друг, не может быть и речи. Но  есть
немало влиятельных  лиц,  сочувствующих  Америке  и  не  выражающих  своих
симпатий только из-за враждебно-нейтральной позиции королевской четы. Если
он встретится с королевой, поговорит с ней, может быть,  самый  этот  факт
придаст смелости таким людям? И разве старик Морена не  говорил,  что  он,
Франклин, недооценивает практического значения своей популярности?  Зачем,
в самом деле, зарывать в землю свой талант? Ли и Сайлас Дин заклинают  его
что-то предпринять. Если  он  попытается  встретиться  с  австриячкой,  он
продемонстрирует им свою добрую волю, и они хотя бы на время оставят его в
покое. Да и положение Соединенных Штатов,  к  сожалению,  таково,  что  не
приходится пренебрегать самыми авантюрными проектами.  Надо  хвататься  за
любое средство спасения, будь то даже хвост дьявола.
   - Если вы возлагаете на это такие надежды, дружище, - сказал он,  -  то
я, конечно, обдумаю ваше предложение. Во всяком случае, благодарю  вас.  -
Глядя на просиявшее лицо Дюбура, Франклин с сожалением  отметил,  что  оно
приобретает все новые и новые черты маски Гиппократа.
   В присутствии Дюбура Франклин поделился его идеей с господами  Сайласом
Дином и Артуром Ли.
   Ли тотчас же с большим жаром отверг это предложение. Эмиссар свободного
народа, заявил он сурово, не должен унижаться до  лести  деспотам.  Сайлас
Дин, напротив, пришел в восторг. Непонятно, заявил он, как это они до  сих
пор не попытались повлиять на Версаль таким способом, и хотя он  вообще-то
терпеть не мог врага и хулителя Бомарше доктора Дюбура,  на  этот  раз  он
назвал его мысль колумбовым яйцом (*52).
   Артур Ли надменно заявил, что, к счастью, недостойный  проект  отпадает
сам собой. После неудачи с венским  фараоном  он,  Ли,  не  видит  пути  к
осуществлению встречи с  парижской  диктаторшей.  Дюбур  возразил,  что  к
королеве, инкогнито общающейся со всякого рода людьми, такая персона,  как
Франклин, сумеет найти доступ. Сайлас Дин, плутовски улыбаясь, сказал:
   - Если кто-нибудь в состоянии устроить подобную встречу, то это  прежде
всего человек, который уже не раз выручал нас из  беды,  -  это  наш  друг
Бомарше.
   Дюбур недовольно фыркнул. На это он не рассчитывал. Он,  Дюбур,  указал
способ вытащить карету из грязи, и  тут  же  опять  появляется  назойливая
муха.
   - Только и слышишь от вас "Бомарше", - сказал он с досадой.
   - В том-то и беда, что больше надеяться не на кого, - отвечал,  пожимая
плечами, Сайлас Дин.
   Артур Ли сказал:
   - Вот видите, господа, куда мы сразу скатываемся, едва только допускаем
возможность таких недостойных компромиссов.  Чтобы  польстить  диктаторше,
нам нужна помощь спекулянта.
   Франклин миролюбиво заметил:
   - Хочешь выточить костяной набалдашник - не бойся вони.
   Отведя в сторону Сайласа Дина, он поручил ему поговорить с Бомарше.
   - Только не сообщайте ему, - прибавил доктор, - что эта просьба исходит
от меня. Неприятно,  если  после  неудачи  с  Иосифом  новая  затея  также
провалится, а скрытность как  раз  не  самое  сильное  качество  мосье  де
Бомарше.  Пусть  это  будет  услуга,  которую  он  оказывает  вам   лично.
Представьте ему наш проект как вашу собственную идею.
   - Мне не нужны лавры доктора Дюбура, - помедлив, ответил Сайлас Дин.
   - Доктор Дюбур обладает присущей ученым  скромностью,  -  успокоил  его
Франклин, - я все возьму на себя.
   - Хорошо, - согласился Сайлас Дин. - Я рад, - не преминул он прибавить,
- что наконец-то и вы оценили нашего debrouillard'а.


   Когда на следующее утро  Сайлас  Дин  заговорил  с  Пьером,  тот  сразу
догадался, кто его послал.
   - Скажите, уважаемый, - спросил он просто, без обиняков, - вы пришли по
поручению нашего великого друга из Пасси?
   Сайлас Дин залился краской, вытер пот и поспешил заверить:
   - Нет, это моя идея.
   - Значит, у вас бывают смелые идеи, - признал Пьер.
   - Благодарю вас, - отвечал польщенный Дин.
   Пьер был глубоко удовлетворен. Предположения, возникшие у него 4  июля,
блистательно подтвердились. Франклин понял, что без помощи  Пьера  Бомарше
независимость Америки недостижима.
   Задача, стоящая перед ним, чрезвычайно соблазнительна. Королеву Франции
нужно против ее воли свести с вождем  мятежников.  Тут  требуется  интрига
вроде тех, которые он заваривал в своих пьесах. Он уже видел, каким  путем
действовать. И снова, как обычно в таких случаях, он помчался с наполовину
готовым планом к своей приятельнице Дезире.
   И вот они сидели рядом, эти изворотливые, живучие дети парижской улицы,
и  думали,  как  сыграть  шутку  со  своими   высокомерными   версальскими
покровителями. Ясно, что  кратчайший  путь  идет  через  Водрейля.  Дезире
любила своего друга Франсуа, он был щедр, и  она  не  сомневалась,  что  в
случае любой ее ссоры  с  "Театр  Франсе"  маркиз  окажет  ей  действенную
помощь. Но иногда  он  держался  с  ней  беспощадно  высокомерно,  и  было
заманчиво  использовать  его  как  слепое  орудие   в   большой   интриге,
направленной против его собственного класса.
   Оба были убеждены, что  стоит  только  Водрейлю,  признанному  фавориту
королевы, серьезно  этого  захотеть,  как  она  согласится  встретиться  с
Франклином. Дезире считала, что сейчас как раз наиболее подходящий момент,
чтобы заинтересовать маркиза их планом. Он явно готов принять предложенное
ему интендантство и ищет только какой-нибудь сенсации, которая бы показала
двору и городу,  что  Водрейль,  несмотря  ни  на  что,  остается  прежним
Водрейлем, не желающим считаться ни с прихотями Луи, ни с его политикой.
   Заручившись поддержкой Дезире, Пьер отправился к маркизу и поведал ему,
что после работы над "Фигаро" он, Пьер, ни о чем не  может  думать,  кроме
театра; все, с чем он ни сталкивается, он воспринимает только как материал
для сцены. Он пытался "обыграть"  даже  старика  Франклина.  Американец  в
коричневом меховом кафтане  и  железных  очках  -  чудесный  персонаж  для
комедии,  этакий  бесхитростный,  старый  герой,  мудрый,  трогательный  и
немного смешной. Однако соорудить вокруг него пьесу чертовски  трудно.  Уж
на что  он,  Пьер,  горазд  на  подобные  выдумки,  а  даже  он  не  видит
правдоподобной возможности свести героя и его антагонистов таким  образом,
чтобы они могли обмениваться задиристыми, остроумными репликами. Старик из
Филадельфии - это один полюс, Версаль, двор - другой, и  хотя  между  ними
расстояние всего в несколько миль, их разделяет целый океан, так что  дать
их в рамках одной пьесы совершенно невозможно. Жаль,  что  фигура  старика
Франклина остается, так сказать, монологической  и  что  построить  вокруг
него комедию, по-видимому, не удастся.
   Они сидели за завтраком, Водрейль  рассеянно  ел  и  рассеянно  слушал.
Однако Пьер, всегда очень чуткий к реакции  собеседника,  понял,  что  эта
рассеянность - напускная. Его  не  смутило,  что  маркиз  не  поддерживает
разговора. Он знал, что внушил маркизу то, что намеревался внушить.
   Он был так уверен в успехе, что, возвращаясь в карете домой,  дал  волю
своей фантазии. Он представил себе, как Франклин приходит к нему на  улицу
Конде, в его прекрасный кабинет, и благодарит  его,  Пьера,  -  благодарит
степенно, чуть насмешливо - иначе уж он не может, этот старик. А потом  из
Пасси посылается в  Конгресс  письмо,  прославляющее  фирму  "Горталес"  и
требующее немедленного удовлетворения справедливых и давнишних  притязаний
заслуженной фирмы. И написано это письмо им  самим.  Пьером,  а  подписано
Вениамином Франклином. А потом флот торгового дома "Горталес  и  Компания"
возвращается из Америки, судно  приходит  за  судном,  и  каждое  привозит
векселя, и каждое  привозит  товары,  огромные  груды  товаров,  достойную
награду за его идеализм и за его хитрость.
   Водрейль тоже был очень доволен. Этот сын часовщика, этот шут, сам того
не подозревая, дал ему великолепную идею, идею, которой  он,  маркиз,  так
долго, так настойчиво ждал. Столкнуть американца с Версалем - это чудесно,
это как раз та сенсация, которая ему нужна. Конечно, для  какого-то  мосье
Карона такая штука - несбыточная мечта. Если  тот  задумает  что-нибудь  в
этом духе, он сразу же наткнется на стену. Иное дело  маркиз  Водрейль.  У
него, Франсуа Водрейля, есть крылья, чтобы перемахнуть через стену. Свести
вождя мятежников с влиятельной при дворе фигурой? Что  может  быть  проще!
Нужно только обладать смелостью  и  фантазией  природного  аристократа,  и
тогда ничего не стоит свести его не просто  с  влиятельной  фигурой,  а  с
самой влиятельной, с той самой.
   Водрейль составил дерзкий, веселый и простой план действий.  Это  будет
аристофановская, достойная  Водрейля  забава,  проказа,  которая  разозлит
толстяка и даст двору хорошую пищу для разговоров.
   Предпосылкой к встрече - это сразу же стало ясно - послужит празднество
в его имении Женвилье, своего рода бал-маскарад, так что  Туанетта  сможет
явиться  инкогнито  и  поговорить  с  мятежником.  Остается  только  найти
подходящий предлог, чтобы пригласить старика.  Пожалуй,  пусть  это  будет
спектакль, пьеса, имеющая какое-то отношение к квакерскому бунту.
   Он мысленно  перебирал  все  написанное  для  театра.  Искал,  находил,
отвергал, нашел.
   Был такой старый, уважаемый драматург  Антуан-Марен  Лемьер.  Он  писал
полные  благородного  пафоса,  хотя  и   скучноватые   пьесы   в   стихах,
изобиловавшие  бунтарскими  выпадами  против  нетерпимости  духовенства  и
деспотизма правителей. Обычно действие  этих  пьес  происходило  в  давние
времена и в весьма отдаленных странах, например, в древней  Персии  или  в
древней Индии, так что цензура  после  некоторых  колебаний  разрешала  их
ставить. Но вот Лемьер написал "Вильгельма Телля", и цензор заявил, что не
потерпит  изображения  на  сцене  мятежа,  разыгрывающегося  на  временной
дистанции менее чем в тысячу лет, а на пространственной - менее чем в  две
тысячи миль. Запрет вызвал бурную реакцию, автор  пожаловался  королю,  но
Луи утвердил решение своего цензора. Поставить эту пьесу у  себя  в  замке
для    небольшого,    избранного    круга     гостей,     в     исполнении
аристократов-любителей,  а  не  профессиональных  актеров  -  такая  мысль
показалась Водрейлю храброй и пикантной, иронической  и  революционной.  К
тому же этот спектакль - отличный предлог, чтобы пригласить и американца и
Туанетту.
   Он посвятил в свой план ближайших друзей -  принца  Карла,  Полиньяков,
Роган. Объяснил им, что в замысел его входит не политическая демонстрация,
а чисто эстетический, развлекательный эффект. Само собой  разумеется,  что
ни  старика  Лемьера,  ни  его  бравых  швейцарцев,  ни   добропорядочного
квакерского патриарха нельзя принимать всерьез. Аристократы, так  сказать,
похлопывают мятежников по плечу,  понимающе  подтрунивают  над  ними.  При
таком снисходительно-насмешливом отношении к спектаклю это будет проделка,
достойная Сиреневой лиги.
   Друзьям Водрейля проект понравился и вскоре захватил их не  менее,  чем
самого маркиза. Было решено  придать  увеселению  вид  бала-маскарада,  на
котором  постановка  "Вильгельма  Телля"  точно  так  же,  как  балет  или
фейерверк, представляет собой всего лишь один из  множества  аттракционов.
Подготовка к спектаклю велась втайне, чтобы  зрелище  было  неожиданным  и
потому особенно пикантным. Поначалу  принц  Карл  хотел  играть  и  Телля,
который стреляет, и габсбургского наместника, в которого тот  стреляет.  В
конце концов  он  остановился  на  Телле;  роль  мрачного  австрийца  дали
красивому, грубоватому графу Жюлю, которому она очень подходила.  Габриэль
Полиньяк  обрадовалась   возможности   предстать   в   виде   благородной,
свободолюбивой, близкой к природе швейцарки и тотчас же начала  совещаться
с мадемуазель Бертен. Единственную развлекательную роль, роль мальчика,  у
которого его отец, Вильгельм Телль, выстрелом  сшибает  с  головы  яблоко,
Водрейль поручил профессиональной актрисе Дезире Менар.
   Диана Полиньяк вызвалась разжечь любопытство Туанетты, чтобы  заставить
ее принять приглашение. Она по секрету рассказала королеве,  что  Водрейль
собирается поставить в своем Женвилье нашумевшего "Вильгельма Телля" мосье
Лемьера и не знает, следует ли приглашать Туанетту. Туанетта  поняла,  что
Франсуа хочет показать, каким он будет  оригинальным  интендантом;  она  и
сама была не прочь невинно подшутить над добряком Луи  и  поэтому  немного
обиделась, узнав, что друзья сомневаются в ее храбрости.
   Когда Туанетта после этого встретилась с Водрейлем,  она  спросила  его
полушутливо-п