страстно желал поставить свою подпись под договором,  достижение  которого
стоило ему стольких трудов и нравственных сил. И вот теперь ему приходится
опасаться, что не сегодня-завтра его сменит  новый  эмиссар  Конгресса,  и
тогда даже этой чести его лишат.
   Жалобы разочарованного американца были настолько горьки,  что  в  конце
концов  Пьеру  пришлось  его  утешать.  Главная  их  цель,  сказал   Пьер,
достигнута, в этом он уверен.  Великий  день  заключения  договора  не  за
горами.    Сайлас    Дин,    несомненно,    приложит    руку    к    этому
всемирно-историческому документу. А потом он без труда докажет  Конгрессу,
что обвинения его жалкого врага не что иное, как злостная клевета. Досадно
только, что Артур Ли, по-видимому, тоже подпишет договор  и  испортит  тем
самым благородную хартию.
   Во время этих разглагольствований Пьера осенила  одна  мысль.  Если  уж
денег от Конгресса ему не удается добиться, то он, по крайней мере, вправе
претендовать  на  то,  чтобы  присутствовать  на  торжественной  процедуре
подписания договора, достигнутого как-никак не без его, Пьера, участия.
   - Гражданин Бомарше, - заключил он с подъемом, - хочет быть  свидетелем
момента, когда гражданин Франклин скрепит  своей  подписью  договор  между
Америкой и Францией.
   Ободренный речами Пьера, Сайлас Дин отвечал, что желание  Пьера  вполне
справедливо, и обещал вовремя передать Франклину просьбу Бомарше.
   Между тем дела Пьера как будто поправлялись. Уже  в  день  разговора  с
Сайласом  Дином  он  получил   из   Америки   известия,   сверх   ожидания
благоприятные. После победы при Саратоге,  писал  Поль,  виды  на  платежи
улучшились. Уже со следующим судном он сможет послать товаров на сумму  от
ста восьмидесяти тысяч до двухсот тысяч ливров. Но главное, он добился  от
Конгресса полного признания заслуг мосье де Бомарше,  а  следовательно,  и
принципиального согласия на оплату его счетов; Пьер  убедится  в  этом  из
официального письма, которое, возможно, уйдет с тем же судном.
   На   следующий   день   действительно   пришло   письмо,    подписанное
председателем Конгресса Джоном Джеем. Оно гласило: "Многоуважаемый сударь,
Конгресс Соединенных Штатов признает  Ваши  исключительные  заслуги  перед
ним, выражает  Вам  благодарность  и  заверяет  Вас  в  своем  совершенном
почтении. Конгресс сожалеет о недоразумениях и неудачах,  жертвой  которых
Вы   оказались,   помогая   Соединенным   Штатам.   Стечение    несчастных
обстоятельств до сих пор мешало  Конгрессу  выполнить  свои  обязательства
перед Вами, однако он немедленно примет меры, чтобы погасить  накопившуюся
задолженность. Благородные чувства и широта взглядов, которые  единственно
и руководствуют  Вашими  поступками,  служат  величайшим  Вам  украшением.
Своими редкими талантами Вы снискали уважение этой  молодой  республики  и
безраздельную признательность Нового Света".
   Сердце  Пьера  учащенно  забилось.  Он  торжествовал,  оттого  что   не
покорился Шарло.
   Так как в кассах его не было ни  одного  су,  он  попытался  с  помощью
письма председателя Джона Джея поправить свои финансы.
   Он поехал к Вержену, чтобы, сославшись на письмо, попросить у него  еще
один, последний миллион.
   Вержен принял его любезно. В беседах, которые министр  вел  с  королем,
пытаясь склонить Луи к  союзу  с  Америкой,  он  пользовался  аргументами,
заимствованными из докладных записок Пьера  по  американскому  вопросу,  и
поэтому был благодарен их находчивому,  хорошо  владевшему  пером  автору.
Когда Пьер попросил о новой  ссуде,  министр  ответил,  что,  конечно,  не
годится оставлять в беде старого друга. Пьер протянул Вержену письмо Джона
Джея, чтобы доказать,  что  скоро  фирме  "Горталес"  уже  не  надо  будет
прибегать к помощи королевской казны. Вержен принялся  читать,  и  Пьер  с
ревнивой гордостью стал следить за его любезным, слегка насмешливым лицом.
   К своему удивлению и испугу, он увидел, как менялось лицо  Вержена,  по
мере того, как тот читал. От любезности и иронии не осталось и следа, лицо
выражало только ледяную неприступность.
   Потрясенный Пьер  понял,  какую  непростительную  ошибку  он  совершил.
Конечно  же,  Вержен  ожидал,  что  подобное  письмо   получит   он   сам,
ответственный министр, а не его агент, его подручный, его орудие. Как  это
его, Пьера, знатока людей, угораздило показать человеку,  от  которого  он
зависит, что Новый Свет считает своим заслуженным пособником в Европе его,
Пьера, а не министра иностранных дел христианнейшего короля.
   Вержен возвратил ему письмо.
   - Ну, что ж, - сказал он, - поздравляю вас,  мосье.  Выходит,  что  нам
незачем больше стараться вам помогать.
   В его словах и тоне, которым они были произнесены, была та высокомерная
вежливость, которую Пьер  так  ненавидел  в  аристократах  и  которой  так
восхищался.
   Он стал лихорадочно думать, как бы загладить свой промах. Он уже давно,
сказал он наконец, собирается обратиться к министру с большой просьбой: не
позволит ли тот назвать одно из его, Пьера, судов, первое,  которое  будет
спущено на воду, "Граф Вержен".
   - Я думаю, - ответил министр, - что вашим партнерам больше  понравится,
если вы назовете судно собственным именем или именем  кого-либо  из  ваших
друзей.
   Пьеру оставалось только удалиться. Уже стоя, он снова заговорил о  цели
своего  прихода.  Если  он  верно  понял  графа,  сказал  Пьер,  он  может
рассчитывать  на  дальнейшую  поддержку  со  стороны   правительства   его
величества, покамест Конгресс не произведет обещанных платежей.
   - Какую сумму вы хотели получить? - холодно спросил Вержен.
   Пьер намеревался потребовать один или два миллиона.
   - Четыреста тысяч ливров, - сказал он.
   - Вы шутите, мосье, - ответил Вержен. - Я велю  выдать  вам  сто  тысяч
ливров. Но я всерьез надеюсь, что впредь вы не будете посягать  на  тайный
фонд его величества.
   С почетным письмом Джона Джея в кармане и  со  страстной  ненавистью  к
важным господам в сердце отправился Пьер домой.
   На полпути он велел повернуть и поехал в Пасси.
   Прочитав письмо, Франклин почтительно покачал большой головой.
   - Вот как, - сказал он, - наверно, вам было приятно его получить.
   Про себя он  подумал,  что  если  уж  Конгресс  не  скупится  на  такие
прекраснодушные заявления, значит, он  считает  их  своего  рода  зачетным
платежом и что виды мосье Карона на получение наличных в ближайшие  месяцы
очень и очень туманны.
   Пьер заговорил о своих заботах. Поставляя оружие для Саратоги, он почти
разорился, и теперь ему нужен кредит, чтобы дождаться обещанных Конгрессом
денег. Не сможет ли Франклин дать ему некоторую сумму под залог товаров  и
векселей,  о  которых  пишет  Конгресс?  О  своих  нуждах  он  говорил   в
юмористическом тоне, полагая, что такой тон  лучше  всего  подействует  на
старого любителя анекдотов и  шутника.  Ловко  имитируя  жест  нищего,  он
заключил: "Date oboluin Belisario".
   Франклин подумал, что мосье Карон не совсем безосновательно привел  эту
ходячую фразу - "Подайте милостыню Велизарию": подобно великому Велизарию,
Бомарше довел себя до нищенства своей деятельностью на благо  государства.
Однако позерство, с которым этот хорошо,  даже  щегольски  одетый  человек
клянчил деньги, глубоко претило Франклину. Он  смог  бы  отчитаться  перед
Конгрессом, выдав Пьеру сравнительно небольшую сумму в счет  причитавшихся
тому платежей,  но  разве  он  сам  не  испытывает  постоянных  финансовых
затруднений? И в конце концов не его обязанность улаживать  денежные  дела
Бомарше.
   - Понимаю ваше положение, достопочтенный друг, - сказал  он.  -  Но,  к
сожалению, мы, эмиссары Соединенных Штатов, не  банкиры.  Мы  нарушили  бы
имеющиеся у нас инструкции, взяв на себя подобные функции. К тому же после
благоприятного письма Конгресса вы вполне можете рассчитывать на то, что в
ближайшее время все ваши труды будут полностью вознаграждены.  -  Франклин
говорил мягко, сочувственно, но слова его звучали непреклонно.
   Пьер откланялся.
   Он сидел в своем огромном доме, в своем роскошном кабинете, и перед ним
лежало почетное письмо.
   - Все слова, слова. Каприс, - сказал он собаке и запер письмо в  ларец,
где лежали рукописи, квитанции, документы, любовные письма.


   Ответ мадридского двора пришел  раньше  и  оказался  определеннее,  чем
хотелось Луи. Карл сообщал, что хотя Испания временно воздержится от союза
с английскими колониями в Америке, франко-американский пакт не  только  не
вызывает возражений, но и представляется желательным.
   Теперь  Луи  лишился  главного  довода,   и   Туанетта   осаждала   его
требованиями выполнить наконец данное  им  обещание.  Ему  снова  пришлось
созвать совет с ее участием.
   Можно серьезно  опасаться,  заявил  Морепа,  что  американцы,  если  их
слишком долго водить за нос, в конце концов примут предложения англичан.
   - Мы должны, - сказал  Вержен,  -  немедленно  потребовать  от  доктора
Франклина  гарантии,   что   он   отклонит   любые   предложения   Англии,
предусматривающие воссоединение колоний с метрополией.
   - С какой стати мосье Франклин даст  нам  такое  обещание?  -  надменно
пожимая плечами, спросила Туанетта.
   - Путь для этого нашелся бы, - ответил Морепа.
   Вержен пояснил:
   - Если бы мы могли сообщить американцам, что король обязуется заключить
с ними союз, доктор Франклин, несомненно, также согласился бы связать себя
словом.
   Он адресовал эти слова Туанетте. Она поглядела на Луи. Все молчали.
   - Можно ли верить слову мятежника? - спросил наконец с  неудовольствием
Луи.
   - Конечно, это не честное королевское слово, -  заметил  Морена,  -  но
доктор Франклин пользуется во всем мире репутацией надежного человека.
   - Другого пути действительно нет, - повторил Вержен.
   - Вы слышите, сир? - спросила Туанетта. -  Пожалуйста,  выскажитесь,  -
наседала она.
   Луи повертелся на стуле, посопел. Потом промямлил:
   - Ну, хорошо, ну, ладно.
   Остальные облегченно вздохнули.
   Заметив это, он поспешно добавил:
   - Но я не связываю себя никакими сроками,  так  и  знайте,  месье.  Это
только принципиальное обещание. И, пожалуйста, соблюдайте  осторожность  в
переговорах с мятежниками. Не делайте никаких опрометчивых шагов.  Помните
об этом, месье. Каждый пункт нужно всесторонне взвесить.
   - Вы можете положиться на нас, сир, - стал успокаивать  его  Морепа.  -
Вашим министрам несвойственно поступать опрометчиво.
   В тот же день Морена и Вержен принялись за дело.
   Мосье Жерар и три эмиссара  снова,  как  заговорщики,  встретились  при
закрытых дверях. Помня о беспокойной настойчивости, с которой Луи требовал
от них строжайшего сохранения тайны, министры и на этот раз позаботились о
совершенной секретности переговоров. Прежде всего Жерар потребовал,  чтобы
американцы дали честное слово, что не разгласят  ни  звука  из  того,  что
сейчас от него услышат. Артур Ли ответил, что в Америке не принято  давать
честное слово, что там достаточно просто слова. Франклин сказал:
   - Если вам это важно, даю вам честное слово.
   Затем мосье Жерар заявил,  что  должен  задать  господам  три  вопроса.
Первый: что следует предпринять Версалю,  чтобы  доказать  эмиссарам  свою
искреннюю преданность делу Америки и заставить их  не  идти  ни  на  какие
предложения Великобритании? Второй: что нужно  сделать,  чтобы  убедить  в
этой преданности Конгресс и народ Соединенных Штатов и побудить Конгресс и
народ  не  принимать  никаких  исходящих  от  Великобритании  предложений?
Третий: какой практической помощи ждут Соединенные Штаты  от  французского
правительства?
   Приветливо улыбнувшись, Франклин приготовился отвечать. Однако Артур Ли
поспешил ехидно вставить, что  ответить  на  столь  важные  вопросы  можно
только по зрелом размышлении. Мосье де Жерар заметил, что для  обдумывания
этих вопросов в распоряжении господ эмиссаров был, собственно, целый год.
   - Тем не менее, - неумолимо заявил Артур Ли, - мы  вынуждены  испросить
себе еще один час. - Сказав, что позволит себе  прийти  за  ответом  через
час, мосье Жерар удалился.
   Доктор Франклин сел писать ответы на  три  вопроса,  а  между  Сайласом
Дином и Артуром Ли началась ожесточенная перепалка. Франклин попросил:
   - Немного тише, господа, - и стал писать дальше.
   Мосье Жерар вернулся, и Франклин прочитал ему ответы. На первый вопрос:
делегаты Соединенных Штатов  давно  уже  предлагали  заключить  договор  о
дружбе и торговле. Скорейшее заключение такого договора избавило бы их  от
нерешительности, вселило бы в них веру в  дружеское  отношение  Франции  и
дало бы им возможность  отвергнуть  любые  мирные  предложения  Англии,  в
основе которых не лежит признание полной свободы и независимости  Америки.
На второй: солидный заем послужил бы Конгрессу и народу Соединенных Штатов
достаточно убедительным доказательством  дружеского  отношения  к  ним  со
стороны Версаля. На третий: немедленная отправка восьми  военных  кораблей
дала бы возможность Соединенным Штатам охранять  свои  берега  и  торговые
пути, а также отбила бы охоту выслушивать  какие  бы  то  ни  было  мирные
предложения Англии.
   Мистер Ли хотел что-то добавить. Однако Франклин, повернувшись к  нему,
сделал рукой выразительный жест, вполне вежливый, но все-таки  заставивший
его замолчать.
   Мосье Жерар сказал, что ответы его  удовлетворяют.  Затем,  без  всякой
паузы, он продолжал:
   -  Господа,  имею  честь  сообщить,  что  мое  правительство   намерено
заключить с вами необходимые договоры. -  Он  поднялся,  но  и  дальнейшее
произнес небрежно, словно говорил о  погоде.  -  Я  уполномочен  месье,  -
сказал он, - дать вам слово его величества, что мы заключим эти  договоры,
- договор о дружбе и торговле, равно  как  и  наступательно-оборонительный
пакт, гарантирующий вашу независимость. Вы же, со  своей  стороны,  должны
обещать нам не заключать сепаратного мира с Англией и не  отказываться  от
собственной независимости.
   Франклину удалось скрыть свое волнение. Два других эмиссара вскочили на
ноги. Артур Ли снова пытался что-то сказать, но Франклин снова  утихомирил
его одним движением головы.
   Затем Франклин не спеша поднялся и спокойно сказал:
   - Мы даем вам такое обязательство, мосье.
   - Благодарю вас, доктор Франклин, - сказал мосье Жерар. - Мне  остается
только поздравить вас и ваших коллег со счастливым окончанием этого  дела.
Надеюсь, что связь между нашими странами будет прочной и пойдет на  пользу
обеим сторонам.
   Отвесив низкий поклон Франклину и не столь низкий  двум  остальным,  он
удалился.
   Теперь наконец Франклин по-настоящему облегченно и счастливо  вздохнул.
Он необычайно сердечно пожал руку  Сайласу  Дину,  а  затем,  помедлив,  и
Артуру Ли. Ли хотел говорить.
   -  Молчите,  -  сказал  Франклин  отеческим  тоном,  словно  урезонивая
беспокойного ребенка.
   Это произошло 8  января,  на  тридцать  пятый  день  после  известия  о
Саратоге.


   Теперь  Сайлас  Дин  вспомнил  о  мосье  де  Бомарше  и   его   желании
присутствовать  при  подписании  договора.  До  сих  пор  он  не   решался
заговаривать об этом с Франклином. Но сейчас, когда долгожданный день стал
уже совсем близок, Сайласу Дину пришлось рассказать  о  просьбе  мосье  де
Бомарше.
   Франклин нахмурился.  Важным  условием  пакта,  объяснил  он,  является
сохранение  тайны,  а  пригласить  мосье  Карона  -  это  все  равно,  что
раструбить о заключении  союза  через  глашатаев.  Испуганный  Сайлас  Дин
больше не осмеливался возвращаться к просьбе Пьера.
   Дерзкое требование Пьера навело доктора на мысль: если кто-либо из  его
французских друзей действительно способствовал  достижению  договора,  то,
конечно,  Дюбур.  Это  он  предложил  встретиться  с  королевой.  Если  уж
приглашать француза на процедуру подписания, то только Дюбура.
   Заручившись уклончивым согласием Жерара, Франклин поехал к  Дюбуру.  Он
не видел своего друга целую неделю. Он застал его полулежащим в  подушках,
еще более истощенным, в ночном колпаке. Дюбур  тяжело  дышал  и  обливался
потом; около него хлопотали старый слуга и санитар. Приход Франклина  явно
был для него отрадой, он уже давно ждал старого друга. Исхудавшей рукой он
сделал знак, чтобы его оставили наедине с гостем.
   Едва взглянув на него, Франклин сразу же понял, что  не  ошибся,  когда
увидел на его лице гиппократову маску. Теперь любому видно, что Дюбур  уже
не жилец на свете.
   - Все идет отлично, старина, - объявил Франклин. - Ваша блестящая  идея
дала результаты. Теперь можно почти наверняка сказать, что  договор  будет
подписан.
   Очень обрадованный, Дюбур задышал еще  тяжелее  и  прохрипел  по-латыни
стих Горация: "Hoc erat in votis. - Этого я желал".
   Франклин придумал хороший способ порадовать  друга.  Официальный  текст
франко-американского соглашения, как и любого дипломатического  документа,
нужно было составить по-французски. Доктор Франклин  справлялся  о  точном
значении каждого оборота у близких ему  людей  -  мадам  Брийон  и  аббата
Мореле. Зная, однако,  сколь  страстным  переводчиком  является  его  друг
Дюбур, он извлек сейчас набросок договора и сказал, что  вынужден  просить
Дюбура еще об одной услуге: он, Франклин, хотел бы  услышать  просвещенное
мнение друга относительно редакции различных статей пакта.
   Дюбур реагировал на эту просьбу именно так, как  того  желал  Франклин:
больной ожил. Франклин принялся читать. Дюбур попытался,  хотя  и  тщетно,
еще чуть-чуть приподняться; внимательно слушая, он  стал  меньше  хрипеть.
Один раз он остановил Франклина резким жестом и  с  трудом  произнес:  "De
quelque nature qu'ils puissent etre, et quelque nom qu'ils puissent avoir.
- Какова бы ни была их природа и какое бы имя они ни носили", - и Франклин
послушно и старательно записал  это  добавление,  хотя  оно  казалось  ему
излишним. "Les Etats du Roi  -  Королевские  Штаты",  -  еще  нетерпеливее
прервал его в другой раз Дюбур, и Франклин понял, что тот хочет  поставить
эти  слова  вместо  выражения  "les  dits  Etats   -   названные   Штаты",
показавшегося ему недостаточно ясным. Дюбур сделал еще несколько  подобных
поправок, и Франклин принял их к сведению и за каждую  поблагодарил,  хотя
не собирался с ними считаться, ибо все они казались ему несущественными.
   Затем он стал вслух упрекать себя за то, что так эксплуатирует больного
друга. Впрочем, ведь сам Дюбур полагает, что скоро поправится,  и  поэтому
он, Франклин, надеется, что напряжение не причинило ему особого вреда.  Во
всяком случае,  Дюбуру  нужно  взять  себя  в  руки;  не  за  горами  день
подписания  договора,  и  само  собой   разумеется,   что   Дюбур   должен
присутствовать при церемонии, претворяющей в жизнь задуманный им союз.
   Франклин ожидал, что его сообщение принесет  больному  либо  мгновенную
счастливую смерть, либо заметное улучшение  состояния.  Случилось  второе.
Дюбур перестал хрипеть, ему удалось выпрямиться, дрожащей рукой он смахнул
с головы ночной колпак.
   - Это правда? - спросил он. - Я, старый  ботаник,  буду  стоять  рядом,
когда вы и король Франции...
   - Сам он едва ли явится, - заметил Франклин, - но его  присутствие  для
меня не так важно, как ваше.
   Отыскав руку Франклина,  Дюбур  пожал  ее  изо  всех  сил,  но  пожатие
получилось слабое.


   Через несколько дней, выйдя к  завтраку,  Франклин  отметил,  что  стол
празднично украшен. Ему исполнилось семьдесят два  года.  Вильям  все-таки
хороший малый и внимателен к деду. Он приготовил даже несколько  подарков,
скромных, с любовью выбранных даров: на столе лежали писчая бумага, перья,
карандаши, как раз те, какие Франклин любил и какие нелегко было раздобыть
в этой стране.
   Кстати сказать, Вильям и на этот раз забыл бы о дне рождения деда, если
бы Сайлас Дин ему не напомнил. После того как  Франклин  добился  гарантии
Версаля относительно договора, почтение