го, вульгарного  Луи.  Однако,  будучи
человеком умным и целеустремленным, он считался с тем, что  Луи  как-никак
монарх, и силился ему угодить.  Водрейль  был  способным  актером,  и  ему
удалось, продавая фарфор, соединить в одном лице  ярмарочного  зазывалу  и
большого барина, каковым он  и  был.  Прежде  всего  оценили  это  дамы  -
Габриэль, Диана, Туанетта.
   Все от души веселились со свойственной их возрасту  ребячливостью.  Луи
было двадцать четыре года, Ксавье  двадцать  три,  принцу  Карлу  двадцать
один, а жены их  были  еще  моложе.  Языки  развязались,  каждый  старался
превзойти другого более или менее пошлыми остротами. По заказу Луи в Севре
изготовили  потешные  статуэтки;  их  грубый,  эротического  и  фекального
характера юмор приобретал особую сочность благодаря контрасту с хрупким  и
изящным материалом, из  которого  они  были  сделаны.  Эти  статуэтки  Луи
расставил за занавесом, и дамы, то и дело туда  удалявшиеся,  возвращались
хихикая и повизгивая. Смеялись по любому поводу и без всякого повода.
   Только  однажды  возник  неловкий  момент  -  когда  с  молотка   пошла
статуэтка,  которой  собирался  поразить  брата  принц  Ксавье.  Это  была
причудливая группа -  Панталоне  (*63)  верхом  на  странном,  похожем  на
единорога животном.  Луи  неодобрительно  осмотрел  статуэтку:  что  хочет
сказать этим брат? Обманутый супруг Панталоне и единорог - в чем тут  соль
и что тут непристойного?
   - Разве есть на свете животное, фигурку которого вы заказали, Ксавье? -
спросил он.
   Ксавье сразу же разозлился.  Балбес  Луи,  кажется,  не  понимает,  что
обманутый муж Панталоне - это он сам. И такому-то человеку дано  принимать
решения о признании Соединенных Штатов и о войне с Англией.  Его,  Ксавье,
фантазия  родила  образ  хотя  и  сказочного,  но  вполне  правдоподобного
животного; только, конечно,  фигурку  нужно  рассматривать  без  излишнего
педантизма. И так как Луи подверг сомнению правдоподобие его единорога, он
высокомерно  ответил,  что  беседовал   о   своем   животном   с   великим
естествоиспытателем Бюффоном (*64),  который,  как  и  другие  авторитеты,
заверил его, что существование такого животного возможно и даже  вероятно.
Луи широко ухмыльнулся.
   - Это чистейшее вранье, - сказал он, - и ты только сию минуту  все  это
сочинил.
   То, что Луи не ошибся, задело принца Ксавье еще более, и он стал горячо
возражать. Братья стояли друг против друга  в  позах  спорщиков,  как  два
огромных младенца, очень похожие один на другого жирными лицами, в которых
бурбонская сила удивительно сочеталась с детской расплывчатостью черт.
   Принц Карл, радуясь ссоре, стал подливать масло в огонь. Ксавье  кричал
фальцетом, Луи кричал фальцетом. Наконец, с искаженным  от  ярости  лицом,
Ксавье схватил своего единорога и швырнул статуэтку на пол,  так  что  она
разбилась вдребезги.
   - Если мои подарки вам не по вкусу, сир, - сказал он вызывающе вежливо,
заметно побледнев, - то тут уж я ничего не могу поделать.
   Наступила тягостная пауза.
   - Бедный Панталоне, - сказал Водрейль и,  ловко  отвлекая  внимание  от
неприятного  инцидента,  стал  продавать  статуэтку  под  названием  "Buen
retire", изображавшую крестьянского паренька, который сладко спал, положив
голову на пышное бедро пастушки.
   Аукцион продолжался долго и прошел очень успешно. Когда он  закончился,
Луи велел мосье д'Анживилье подвести итоги.
   - Результат, судя по всему, будет великолепный, - сказал Луи, сияя,  и,
так как подсчет выручки еще не был закончен, принялся считать в уме сам.
   - Аукцион принес около ста сорока тысяч ливров, - определил он.
   Аукцион принес сто тридцать восемь тысяч двести двадцать шесть ливров.
   - Что я говорил? - радовался Луи.
   - Считать в уме ты мастер, - признал принц Ксавье.
   - Вместе с аукционом, -  констатировал  Луи,  -  выставка  дала  триста
восемьдесят две тысячи семьсот сорок девять ливров, на сто  двадцать  одну
тысячу двести пятнадцать ливров больше, чем в прошлом году.
   - Триста восемьдесят две тысячи семьсот ливров, - сказал принц  Ксавье.
- Ну, теперь можно спокойно начинать войну.


   Пьер  не  ошибся,  победа  при  Саратоге  заметно  подняла  его  личный
авторитет, но не авторитет фирмы "Горталес". Правда,  после  Саратоги  его
спекуляции дали некоторую непосредственную прибыль, благодаря которой он и
сумел свести концы с концами, однако в коммерческом  мире  явно  разделяли
его мнение, что со вступлением Франции в  войну  важнейшая  функция  фирмы
"Горталес" отпадет; для поставок Америке уже не потребуется никаких тайных
агентов. Поэтому, в  результате  победы  поставленного  фирмой  "Горталес"
оружия,   кредиторы   фирмы   стали   настойчиво   требовать    скорейшего
удовлетворения своих притязаний. И вот однажды к  Пьеру  явился  Мегрон  и
сухо, как всегда, доложил, что не видит  способа  оплатить  векселя,  срок
которых истекает на следующей неделе.
   Пьер смеялся весело и злобно. Перед Дезире, понимавшей такие вещи лучше
чем кто бы то ни было, он раскрыл весь трагикомизм  своего  положения.  Он
дал американцам оружие, с помощью которого  они  освободились  от  тирании
метрополии. И как же они его отблагодарили?  На  сегодня,  20  декабря,  с
Конгресса причитается более шести миллионов ливров, а  товары,  полученные
из Америки за все эти полтора года, едва составляют сто пятьдесят тысяч. И
сегодня, когда  американцы  одерживают  победы,  которыми  они  в  немалой
степени обязаны его вмешательству, - его, Пьера, особенно угнетают  мелкие
заботы, связанные с отсутствием свободных денег.
   - Старая песня, - сказала Дезире. Она ласково и сочувственно  погладила
его руку, хотя казалось, что, в общем, она не  взволнована.  Но  она  была
взволнована. Была  возмущена.  Возмущена  прежде  всего  одним  человеком,
другом Пьера, Шарло.
   Она лежала на кушетке в своем будуаре, обхватив колени руками и  слегка
покачиваясь. Между бровями у нее залегла вертикальная  складка,  а  глаза,
задумчиво скошенные к носу, и все ее нахмуренное озорное лицо были  сейчас
необычно серьезны. Напротив нее, на  подставке,  тикали  часы,  присланные
Ленорманом, и толстый, голый божок глядел на нее сытым, печальным  и,  как
ей казалось, насмешливым взглядом.
   Мадемуазель  Дезире  Менар  была  одной  из  крупнейших  актрис  "Театр
Франсе", а стать такой актрисой могла только умудренная  жизненным  опытом
женщина. Дезире была практична, полна оптимизма и ума. Ее не удивляло, что
Америка отплатила Пьеру черной неблагодарностью; было бы удивительно, если
бы его  отблагодарили  за  его  дела;  но  ее  безмерно  злил  этот  божок
богатства, этот китайский маммона, ее друг Шарло.
   Она поехала в Этьоль. По дороге она размышляла.  Для  такого  человека,
как Шарло, который мог затевать дела с расчетом  на  далекое  будущее,  не
составило бы никакого риска предоставить Пьеру кредит  на  несколько  лет.
Если  он  этого  не  сделал,  значит,  это  просто  подлость,   вызванная,
по-видимому,   ревностью.   Она   уже    по    горло    сыта    коварными,
человеконенавистническими капризами Шарло. Она даст ему понять,  что  ждет
от него помощи Пьеру. Если он бросит Пьера на произвол Судьбы, она  с  ним
распростится.
   Она невзначай сказала Ленорману,  что  Пьер  сейчас  в  затруднительном
положении и нуждается в дружеской помощи.
   - Когда он в ней не нуждается? - ответил Ленорман.
   Дезире в нескольких словах описала ему  дела  Пьера,  который,  подобно
Танталу, погибает от жажды среди изобилия.
   - Погибает от жажды? - спросил Шарло.
   - Да, - отвечала Дезире, - и притом среди изобилия.
   Будучи искусной актрисой, она подчеркнула последние слова едва заметно,
но так, что Ленорман понял: это ультиматум.
   Дальновидный  коммерсант  Ленорман  знал  наперед,  что  именно  победа
американцев уготовит трудности фирме "Горталес". Он  сделал  все  от  него
зависевшее, чтобы трудности эти увеличились, и если теперь  Пьеру  повсюду
отказывали в кредите, то не последней  причиной  тому  деятельность  мосье
Ленормана.
   Когда он услыхал от Дезире, что Пьер снова уже на пороге банкротства, у
него возник  план,  позволявший  одновременно  выполнить  желание  Дезире,
продемонстрировать  свое   великодушие,   сделать   грандиозное   дело   и
окончательно прижать к стене Пьера.
   Он отправился  к  Пьеру  и  поделился  с  ним  своими  соображениями  о
перспективах фирмы  "Горталес".  Фирма  имеет  ряд  крупных  краткосрочных
обязательств. Если от Америки вообще можно ждать каких-либо активов, то не
раньше окончания предстоящей войны. Сейчас, когда  капиталовложения  сулят
скорую прибыль, никаких кредитов фирме  "Горталес"  ждать  не  приходится.
Таким образом, банкротство - это теперь только вопрос времени.
   Пьер спросил Шарло, как бы тот поступил на его месте.
   Он нашел, медленно и тихо отвечал  Ленорман,  ход,  благодаря  которому
Пьер, несомненно, вернет свои  деньги,  а  он,  Ленорман,  если  ему  хоть
чуть-чуть повезет, потеряет не так уж  много.  Активы  фирмы  представляют
ценность только для людей,  способных  долго  ждать,  готовых  на  риск  и
влиятельных. Таких людей во всем  французском  королевстве  не  наберется,
наверно, и с  полдюжины;  к  тому  же,  в  свете  заманчивых  коммерческих
возможностей предстоящей войны, маловероятно,  чтобы  кто-нибудь  из  этих
людей избрал для своих капиталовложений именно фирму "Горталес".
   - И вот, - жирным и еще более тихим голосом продолжал Шарло, - чувствуя
себя в долгу перед талантами  и  идеалами  своего  друга  Пьеро,  я  делаю
следующее предложение: я забираю фирму "Горталес", как она есть, со  всеми
ее активами и задолженностями, и выплачиваю мосье Пьеру Карону де  Бомарше
один миллион ливров наличными.
   Пьер молчал, едва не оглушенный этим предложением.
   После короткой паузы Ленорман продолжал:
   - Человеку вашего ума незачем объяснять, какие можно начать дела,  имея
миллион наличными в самый канун войны. Миллион ливров  сейчас,  в  декабре
семьдесят седьмого года, стоит столько же, сколько три миллиона  в  апреле
семьдесят восьмого. Но ваша дружба мне дороже этого  миллиона  или,  лучше
сказать, этих миллионов. В знак вашей дружбы я хотел бы получить в придачу
кое-какие ваши личные вещи, например, гладиатора со двора и вот эту  доску
с камина, а если не поскупитесь, то и портрет нашей приятельницы Дезире.
   Такая наглость и такая щедрость заставили Пьера побледнеть. Слова Шарло
о положении дел фирмы "Горталес" были жестоки, но справедливы.  Избавиться
от долгов и получить в свое распоряжение миллион чистоганом сейчас,  когда
один ливр, если только его иметь, в мгновение ока превращался в пять, было
очень заманчиво и соблазнительно.
   Ленорман  поднялся  резким  движением,  и  собака  Каприс  вскочила   и
зарычала; это с ней редко случалось.
   - Куш, Каприс, - сказал Пьер.
   - Обдумайте  мое  предложение,  Пьеро,  -  любезно  сказал  Ленорман  и
спокойно поглядел на него подернутыми поволокой глазами. - Вы знаете,  что
такой  цены  вам  никто  не  предложит.  И  вот  еще  о  чем  хочу  я  вас
предупредить. Если вы сейчас не дадите согласия, а через  две  недели  или
через месяц явитесь ко мне, чтобы уступить фирму "Горталес" за  сто  тысяч
или за пятьдесят тысяч ливров или даже за гнилую маслину, то,  пожалуйста,
не обижайтесь на меня, если я  вам  не  дам  и  маслины.  Столь  накладные
дружеские порывы бывают не каждый день.
   Пьер думал: "Ему нужен гладиатор и портрет Дезире". Он представил  себе
свой камин оголенным,  без  доски  каррарского  мрамора,  и  его  охватило
бешенство, и ему страстно захотелось выгнать Шарло, выгнать  его  с  самой
грубой, самой  непристойной  бранью.  Но  в  то  же  время  он  размышлял:
"Избавиться одним махом от всех долгов, а их больше миллиона,  и  вдобавок
получить миллион наличными".  Нет,  когда  столько  поставлено  на  карту,
Бомарше не может позволить себе ни вспышки ярости, ни  самого  что  ни  на
есть блестящего ответа.
   С веселым лицом, хотя и несколько вяло, он сказал:
   - Ваше предложение, Шарло, застало  меня  врасплох,  и  вы  должны  мне
позволить сделать то, чему сами меня научили: подумать одну ночь.
   - Пожалуйста, старина, - ответил Шарло и удалился.
   Оставшись один, Пьер принялся думать.
   - Проблема, - объяснял он собаке Каприс, - дилемма.
   Если он согласится, это будет победа Шарло. Шарло выговорил  себе  даже
зримые трофеи - гладиатора, портрет Дезире. С другой  стороны,  он,  Пьер,
достиг своей идеальной цели - признания Соединенных Штатов, обеспечения их
независимости. Он  выполнил  свою  миссию,  его  историческая  заслуга  не
подлежит сомнению, он вправе отказаться от фирмы "Горталес".  Современники
отплатили ему черной неблагодарностью, а один миллион ливров можно  сейчас
легко превратить в пять миллионов.
   - Проблема, Каприс, - говорил он, - великое искушение.
   Внезапно  он  почувствовал  страшную  усталость.  Как  хорошо  было  бы
ограничиться своей солидной лесоторговлей, политикой, несколькими военными
заказами и литературой. Можно  было  бы  и  немного  поездить  с  добряком
Филиппом. Как было хорошо, когда в деловых поездках у него еще  оставалось
время для природы, например, как тогда,  в  Турени.  Сколько  радостных  и
возвышенных чувств изведал он в лесу, когда ездил  в  Шинон  наблюдать  за
рубкой своего леса. Нет, в самом  деде,  он  вправе  предоставить  Америку
самой себе и жить в свое удовольствие.
   Когда Дезире узнала от него о предложении Ленормана, оно показалось  ей
просто злой насмешкой неисправимого мизантропа. Не  так  представляла  она
себе помощь Шарло. Ее возмущение заставило Пьера забыть,  что  он  всерьез
обдумывал слова Ленормана; теперь Пьер пришел в ярость.
   Дезире поехала в Этьоль на санях. Она была большая  актриса,  профессия
обязывала ее к расточительности, и санки ее могли  соперничать  с  санками
Туанетты. Она ехала под серебряный звон  бубенцов,  а  внутри  у  нее  все
кипело.
   Все мы,  конечно,  циники,  что  верно,  то  верно,  но  ленормановской
враждебности к людям, ленормановского презрения к  ним  она  не  потерпит.
Самое гнусное, что он примешивает к мести и к ревности корыстный расчет  и
хочет еще нажиться на них. Нет,  Пьеру  лучше  со  славой  погибнуть,  чем
бесславно продать свое детище Шарло. Пьер больше чем кто бы то ни было  на
этом  континенте  потрудился  для  победы  Соединенных  Штатов;   Саратога
немыслима без Пьера. И вот теперь  Шарло  хочет  лишить  Пьера  не  только
материального, но и морального результата его мужества, его трудов. Это уж
слишком. Ведь если  фирма  "Горталес"  перейдет  к  Шарло,  тот  ухитрится
слиться с фирмой настолько, что  в  конце  концов  и  поставки  оружия,  и
Саратогу, и вообще все исторические заслуги припишут ему.
   Санки мчались, бубенцы звенели, лошади кивали разукрашенными  головами,
Дезире, закутавшись в шубу, сидела маленькая, изящная, решительная и злая.
Она  спала  с  Шарло,  она  мирилась  с  его  странными,  противоречивыми,
недобрыми капризами. Он был одаренным, опасным, интересным  человеком,  он
часто ей нравился. Глупо с ним  порывать.  И  все-таки  она  это  сделает.
Только из ревности, из капризной ненависти,  он  готов  ограбить  Пьера  и
погубить. Нет, этого она не простит.
   Она проехала под аркой с надписью "Vanitas, vanitatuni vanitas".  Вошла
к Шарло. Он снял с нее меха.
   - Вы поступили с вашим другом Пьером как последний  негодяй,  мосье,  -
сказала она.
   Ленорман побледнел, но улыбнулся.
   - Не знаю, что вы имеете в виду, дорогая,  -  сказал  он.  -  Я  обещал
нашему Пьеру спасти его от банкротства и подарить ему миллион.
   - Вы отлично понимаете, что я имею  в  виду,  -  сказала  своим  хорошо
поставленным, решительным голосом Дезире.
   Круглые, печальные, глубоко посаженные глаза Ленормана затуманились еще
более.
   - Я знаю, что мои действия толкуют превратно, - сказал он и еле  слышно
добавил: - Это уже не раз случалось в решающих ситуациях.
   Последние его слова и тон, которым они были  сказаны,  тронули  Дезире.
Она чувствовала, что он говорит правду, что память о Жанне до сих  пор  не
дает ему покоя, что тут-то и кроется причина его раздвоенности. Но  именно
поэтому она сказала:
   - Если я для вас что-то значу, - а я думаю,  что  я  вам  действительно
нужна, - то у вас есть все основания сравнить  данную  ситуацию  с  некоей
другой. Дело в том, что вы меня видите здесь в последний раз.
   Мосье Ленорман не сомневался, что Дезире не  шутит.  Она  стояла  перед
ним, дерзкая, молодая,  исполненная  сознания  своего  превосходства,  она
знала, что он у нее в руках.  Его  снедала  мстительность  и  злость,  ему
хотелось растоптать  этого  маленького,  красивого,  наглого  зверька.  Но
одновременно у него заныла старая рана, он вспомнил ту  горькую,  страшную
минуту, когда узнал, что Жанна ушла от  него  и  переселилась  в  Версаль.
Дезире от него еще не ушла, она стояла еще совсем рядом, но она пригрозила
ему, что уйдет, и она исполнит свою угрозу. Жанна ушла, по крайней мере, в
Версаль, к королю, к мерзавцу, но к королю, полному внешнего великолепия и
готовому дать ей все, чего она пожелает, - власть, блеск, богатство. А эта
Дезире уходит к Пьеро, к тщеславному, жалкому Пьеро, заварившему дела,  до
которых он не дорос, к голодранцу и хвастуну. Превозмогая себя,  он  делил
ее с голодранцем, а теперь она не хочет оставить  ему  даже  его  доли,  -
теперь она уходит к голодранцу целиком и навсегда. Она этого  не  сделает.
Когда  Жанна  пожелала  к  нему  вернуться,  он  отверг  ее   из   чувства
собственного достоинства. Он  не  хочет  второй  раз  совершать  огромную,
непоправимую ошибку, не хочет жертвовать единственной отрадой своей  жизни
ради достоинства. Что такое достоинство? Призрак, вздор. Дезире не  Жанна,
но и она - нечто великолепно живое, сверкающее. В уме его  звучали  стихи,
латинские стихи: "Ver vide. Ut tota floret, ut olet, ut  nitida  nitet.  -
Это она весна. Это она вся в цвету, это  она  благоухает,  это  она  сияет
сияньем".
   - Останьтесь со мной, Дезире, - попросил он хрипло.
   Дезире деловито осведомилась:
   - Вы ему поможете?
   Он ни секунды не думал.
   - Нет, - вырвалось у него, - никогда. - И тут же, без  промедления,  он
сказал: - Но я на вас женюсь.
   Она скорее ждала, что он бросится на  нее  или  швырнет  в  нее  первым
попавшимся тяжелым предметом. "Я на вас женюсь", - он предложил ей  это  в
самых простых словах. Было бы величайшим триумфом  войти  в  замок  Этьоль
полноправной хозяйкой, мадам Ленорман д'Этьоль; товарищи по театру  играли
бы на ее домашней сцене, развлекая ее и ее гостей, а она была бы на равных
правах с Франсуа Водрейлем. И Шарло далеко не  молод,  и  ей  не  придется
долго с ним жить, и если он на ней женится, то очень скоро  он  изойдет  в
наслаждении, ярости и печали. Перед ней маячила вожделенная вершина.
   "Я подумаю", - хотелось ей сказать. Тут она вспомнила, как  менее  трех
часов назад сочла само собой разумеющимся, что друг ее Пьер  отказался  от
богатства и беззаботной жизни, потому что за богатство и беззаботную жизнь
пришлось бы заплатить большим унижением. За то, чтобы стать хозяйкой замка
Этьоль, нужно было заплатить маленьким предательством в отношении Пьера.
   Но Этьоль - это великий блеск, а что такое маленькое предательство?  "Я
подумаю", - приготовилась она сказать. Но тут перед  ней  встало  румяное,
хитрое, наивное, умное лицо ее друга Пьера.
   - Нет, Шарло, спасибо, Шарло, - сказала она - и ушла.


   Когда Пьер пожаловался Сайласу Дину на свое разочарование и на жестокую
нужду, постигшую его  по  вине  Конгресса,  американец  впервые  честно  и
сокрушенно признался, что он ничем не  может  помочь,  что  он  совершенно
бессилен перед интригами  Артура  Ли.  Он  стал  взволнованно  говорить  о
неблагодарности, которой Конгресс отплатил и ему. Он излил Пьеру душу.  Он