расть.
Шарло привлекал ее  и  отталкивал,  она  его  и  ценила  и  презирала.  Ей
следовало бы беспощадно использовать его беззащитность перед ней. С  любым
другим она так бы и поступила, - с  ним  она  держалась  иначе.  Она  сама
толком не знала, что нужно ей от Шарло, для чего он ей нужен. Она  никогда
не набивала себе цену, никогда не дорожила своей любовью и своим телом,  -
иначе и нельзя, если хочешь пробиться в Париже. Случалось  ей  спать  и  с
Шарло. Но с ним она обращалась хуже, чем с другими. Она давала ему понять,
что не любит его, и если он требовал от нее большего, если  просил,  чтобы
она пожертвовала своей независимостью и стала его официальной  любовницей,
она пожимала плечами, строила плутовскую гримасу, не отвечала.
   Ее  привлекала  его  раздвоенность.  Как  завороженная,  наблюдала  она
внезапные   переходы   Шарло    от    мизантропического    настроения    к
сентиментальному и нежному. Обычно она знала наперед, как будет  протекать
та или иная ее связь. Но от Шарло можно было ждать всего - он мог погубить
ее, мог и жениться на ней.
   Шарло был с Пьером на дружеской ноге. Но она не сомневалась, что Шарло,
хотя и не показывает этого, ревнует ее к Пьеру, и всегда  втайне  боялась,
что однажды он нанесет  Пьеру  ужасный  удар.  Никак  не  следовало  Пьеру
пускаться в такую авантюру с  человеком,  от  которого  можно  ждать  чего
угодно. Если они возьмутся вдвоем за эти огромные поставки, Шарло зажмет в
свой кулак более слабого Пьера, и от этой мысли ей становилось не по себе.
При всем своем интриганстве Пьер был безобидным, веселым малым, он не умел
быть настоящим врагом, он не был злопамятен, он ничего не хотел от  жизни,
кроме радости. Разве такой устоит против горькой ожесточенности, так часто
прорывавшейся у Шарло.
   - На твоем месте я бы трижды подумала, -  предостерегла  она  Пьера,  -
прежде чем принимать в дело Шарло.
   - Он мой друг, - сказал Пьер.
   - Именно поэтому, - ответила она загадочно и добавила: -  Очень  уж  он
огромен. Все, что с ним ни соприкоснется, он в конце концов поглощает.
   - Не бойся, крошка, - беззаботно рассмеялся Пьер. - Кто проглотит этого
Иону (*4), тот его живехонько выплюнет.


   После ужина Ленорман еще некоторое время испытывал терпение Пьера и  не
заводил разговора о деле, ради которого тот пришел.
   Мосье Ленорман относился к Пьеру по-своему хорошо. Он  прекрасно  видел
тщеславие и поверхностность Пьера, но ценил его ловкость и милое остроумие
и, немного презирая Пьера за пустоту, завидовал его блеску, его  успеху  у
женщин, легкости, с которой он работал.
   Несмотря на знатность и богатство,  Шарлю-Гийому  де  Ленорману  всегда
жилось трудно. В свое время - это  было  тридцать  семь  лет  назад  -  он
женился на очень молодой, очень красивой и обаятельной девушке, не имевшей
ни средств, ни связей - Жанне-Антуанетте Пуассон (*5).  Он  был  тяжел  на
подъем и долго раздумывал, прежде чем решился на этот  брак;  первые  годы
после женитьбы он от души радовался своему решению и все сильнее влюблялся
в Жанну. Потом внезапно Жанна оставила  его,  чтобы  под  новым  именем  -
маркизы де Помпадур - править Францией в  качестве  официальной  любовницы
короля. Ленорману казалось, что он не переживет этого удара.  Впоследствии
жена предлагала ему все, что  угодно,  и  должность  посла,  и  даже  свое
возвращение, но он был горд и самолюбив, он отверг все и в  том  числе  ее
самое.
   Он уже давно оправился от страданий, но это был уже другой  Ленорман  -
меланхоличный, горький, саркастический, падкий на удовольствия и  склонный
к коварному авантюризму. Если прежде он вел свои нелегкие дела  по  откупу
налогов осторожно и осмотрительно, то теперь он с какой-то злой радостью и
мрачной надменностью затевал все новые сложные  коммерческие  предприятия,
действуя независимо, ловко и  чрезвычайно  успешно,  и  приобрел  огромное
состояние.  При  всей  своей  ожесточенности  он  постоянно  искал   новых
наслаждений. Правда, над главным входом его замка Этьоль изящными  буквами
был начертан девиз:  "Vanitas,  vanitatum  vanitas,  omnia  vanitas"  (*6)
[суета, суета сует  и  все  суета  (лат.)].  Но  хозяина  замка  постоянно
окружали красивые женщины, а празднества, которые он устраивал,  славились
изысканностью и великолепием, и с усталой жадностью мосье Ленорман снова и
снова завладевал деньгами, почетом, роскошью, делами, влиянием, политикой,
театром, женщинами, интригами.
   В Дезире Менар Ленорман влюбился, увидев ее портрет. Не тот, что  висел
у  Пьера,  а   пастель   Перроно   с   изображением   красивой,   веселой,
безыскусственной девушки.  Но  когда  Ленорман  познакомился  с  подлинной
Дезире, его поразило, насколько  портрет  уступает  оригиналу.  Ленормана,
который в жизни  немало  мудрил  и  хитрил,  часто  тянуло  к  сильному  и
простому; он любил ставить на своей домашней сцене сочные,  простонародные
фарсы. И вот, обнаружив, сколько здравого смысла, сколько пренебрежения  к
молве и сплетням, сколько дерзкого, живого парижского юмора скрывается  за
очаровательной хрупкостью Дезире, он  пришел  в  восхищение.  У  нее  были
черты, которые он любил в покойной Жанне. Жанна была так же весела  и  так
же умна, в ней было такое же сочетание трезвости и  романтизма,  такое  же
уменье видеть сквозь грязь жизни ее радостное сияние.
   Ленорману  было  пятьдесят  семь  лет,  когда   в   его   жизнь   вошла
двадцатилетняя Дезире. Он с удовольствием замечал, как привлекательны  для
молодой актрисы своеобразно сочетавшиеся в нем мрачность и гурманство, его
вкус, его понимание театра, его проникнутая горьким юмором  философия;  но
он отлично понимал, что без богатства и громкого имени никак не  удержался
бы в кругу более молодых и интересных приятелей Дезире. Может быть, ему  и
удастся привязать  ее  к  себе;  но  если  затем  появится  другой,  более
могущественный, Дезире покинет его точно так же, как покинула  Жанна  ради
хозяина Версальского замка.
   И все-таки он считал большой удачей, что эта молодая  женщина  вошла  в
его жизнь и что теперь, когда его  страсти  остыли,  ему  еще  раз  выпало
счастье влюбиться, как  молодому.  Конечно,  он  страдал,  видя,  с  какой
беззаботностью отдается Дезире то одному, то другому, но у  него  был  уже
горький опыт, и,  но  желая  вторично  приносить  свое  счастье  в  жертву
достоинству и самолюбию, он не пытался посягать на ее независимость.
   Он знал, что единственный его серьезный  соперник  -  Пьер.  Ясно  видя
отношения Пьера и  Дезире,  он  находил,  что  их  дружба,  основанная  на
духовном родстве,  гораздо  опаснее  любого  романтического  увлечения,  и
глубоко завидовал Пьеру в том, что  Дезире  к  нему  так  привязана.  Ему,
Ленорману, который столько выстрадал по чужой вине и которому все давалось
с трудом, было досадно, что этому Пьеру все достается легко, что  ему  все
сходит с рук, что он шутя отметает от себя всякие неприятности. Как ни был
он расположен к  Пьеру,  ему  хотелось,  чтобы  и  тот  узнал,  что  такое
неблагодарность, измена, страдание.
   И вот теперь Пьер пришел к нему по поводу этих поставок  Америке.  Идея
Пьера - снабжать инсургентов под видом частного предпринимателя, на  самом
же деле - в качестве агента французского  правительства  -  была  истинной
находкой. По если это предприятие должно стать чем-то большим,  чем  чисто
театральный  эффект,   если   вооружать   инсургентов   так,   чтобы   они
действительно могли противостоять  английским  регулярным  войскам,  тогда
нужны совершенно иные суммы, чем жалкие  три-четыре  миллиона,  о  которых
говорил Пьер. Человек, затевающий подобное предприятие, должен располагать
неограниченным кредитом, он должен быть в состоянии  ждать  платежей,  ему
необходима огромная выдержка.
   У него, Ленормана, хватило бы сил  поднять  этот  груз,  да  и  высокие
прибыли очень заманчивы. Но  разве  Пьер  тот  человек,  с  которым  можно
браться за такое грандиозное предприятие? Не внесет ли он в  дело  слишком
много фантазии и романтики? Конечно, перспективы очень соблазнительны,  но
у Ленормана никогда не было недостатка в большой игре, и никакие барыши не
стоили той опасности, которую таила в себе возможная ссора  с  Пьером.  Не
сознавая этого, он представлял себе, как  Пьер  бахвалится  перед  Дезире:
"Итак, теперь я вооружаю американцев, теперь я делаю  историю".  Нет,  он,
Ленорман, не воздвигнет для Пьера пьедестала  из  миллионов,  который  для
этого требуется.
   Жирным голосом, в тиши кабинета, он разъяснил  Пьеру,  что  предприятие
действительно сулит большие доходы, но и риск при этом  необычайно  велик.
Не говоря уж о том, что каждое второе судно, возможно, захватят англичане,
виды на оплату товаров  слишком  неопределенны.  Как  ни  восхищается  он,
Ленорман, стремлением инсургентов к свободе, похвальный энтузиазм  еще  не
есть гарантия их платежеспособности. В самом лучшем случае денег  придется
ждать много лет. По его  приблизительному  подсчету,  чтобы  продержаться,
нужно около десяти миллионов  основного  капитала.  Называя  эту  огромную
цифру, он озабоченно  взглянул  на  собеседника  своими  сонными,  глубоко
посаженными глазами.
   Пьер, пораженный, вяло отвечал:
   - Я думал, что перспектива огромных прибылей, известная вам еще  лучше,
чем мне, соблазнит вас участвовать в фирме "Горталес".
   - Я только что пытался, дорогой мой Пьер, - сказал Ленорман с прекрасно
разыгранной терпеливой любезностью, - разъяснить вам,  что  риска  в  этом
деле еще больше, чем шансов на успех. Я  уже  совсем  старик,  и  большие,
опасные предприятия не доставляют мне прежней радости.
   - Но почему же вы недавно возобновили откуп на налоги с двух провинций?
- спросил Пьер.
   - Какой же тут риск,  -  словно  назло,  невозмутимо  спросил,  в  свою
очередь, Ленорман, - какой же тут  риск  для  человека,  который  может  и
подождать? У короля есть полицейские, а на худой конец  и  солдаты,  чтобы
воздействовать на нерадивых должников.  А  разве  фирма  "Горталес"  может
послать солдат против повстанцев, если те начнут мешкать с платежами?
   - Я надеялся, - сказал не без горечи Пьер, - что мой друг Шарло будет с
радостью участвовать в этом большом деле. Я  верил,  что  мой  друг  Шарло
будет первым, кто поможет и мне и американцам.
   - Зачем же так  горячиться,  Пьеро?  -  стал  ласково  успокаивать  его
Ленорман. - Кто сказал, что я не стану вам помогать?
   Игра, которую вел с ним Шарло, бесила Пьера, но по опыту он  знал,  что
Шарло человек немелочный и ему, Пьеру, друг.
   - Мне  понадобятся  деньги  только  на  первых  порах,  -  сказал  Пьер
неуверенно, - если вообще понадобятся.
   Именно этого и ждал Ленорман. Ему хотелось предложить Пьеру  ссуду.  Он
знал Пьера, знал, что тот скоро окажется  в  затруднительном  положении  и
попросит об отсрочке долга. Тогда, при любых обстоятельствах,  он,  Шарло,
своего добьется. Если даже он потеряет на этом деньги или часть денег,  то
разговор с извивающимся и просящим Пьеро, право же, стоит такой потери.
   - Вот видите, -  заметил  он,  -  так  мы  легко  договоримся.  Деньги,
особенно на короткий срок, я всегда готов дать вам  в  долг.  Сколько  вам
нужно?
   - Я думаю, - отвечал неуверенно Пьер, - что  еще  одного  миллиона  мне
хватит.
   - Можете располагать этой суммой, - немедленно сказал Ленорман.
   Пьер воспрянул духом, хотя и был ошеломлен.  Предложив  такую  огромную
сумму, Шарло оказывал ему немалую услугу, но  неужели  риск  действительно
так велик, что сам Ленорман не решается  вложить  капитал  в  это  дело  и
упускает неповторимые возможности?
   - Благодарю вас, Шарло, - сказал он, - от души благодарю.
   В голосе его звучало необычное замешательство.
   - Я всегда рад вам помочь, друг мой, - любезно возразил Ленорман. -  Во
всем, что касается процентов, я буду очень уступчив.
   Он на мгновение умолк и дружелюбно взглянул на Пьера.
   - Но только, - сказал он  затем  и  в  шутку  погрозил  пальцем,  -  не
транжирьте денег. - И как бы невзначай заключил: - Я даю деньги в долг  на
короткие сроки,  и  я  взыскиваю  долги,  дорогой.  Обращаю  на  это  ваше
внимание. Тем я и славлюсь, что взыскиваю.
   Это были шутки во вкусе Шарло, неприятные шутки. Но не  успело  чувство
неловкости овладеть Пьером, как он  уже  от  него  отделался.  Он  получил
обещание Шарло, это главное. Разве он не собирался начать дело, даже  если
бы добыл всего-навсего один миллион? Теперь  он  получил  два  миллиона  у
правительства и один у Шарло.
   - Еще раз спасибо, Шарло, - сказал он тем же легким и дружеским  тоном,
что и Ленорман, - спасибо от имени Америки, Франции и моего собственного.


   Прошли уже ночь, и день, и еще одна ночь, а Пьер все еще не  побывал  у
своей приятельницы Терезы. Вчера утром он послал ей записочку с  обещанием
прийти вечером, а вечером - с обещанием прийти сегодня утром.  Слишком  уж
он перегружен, никогда ему не хватало времени на то, чего хотелось.
   С Терезой можно, по крайней мере, говорить. Она  понимает,  как  трудно
человеку делить  свое  время  между  освобождением  Америки  и  любовью  к
женщине, на которой он намерен жениться.
   С первой встречи он знал, что эта девушка ему подходит,  и  не  раз  за
годы их связи заигрывал с мыслью жениться на ней  немедленно,  завтра  же,
сегодня же. Но все дело было  в  Жюли.  Она  с  самого  начала  стала  его
ревновать; стоило Пьеру однажды заикнуться о  своем  желании  жениться  на
Терезе и ввести ее в дом, как между братом и  сестрой  вспыхнула  жестокая
ссора, и Жюли пригрозила, что уйдет из дому.  Правда,  затем,  в  приступе
раскаяния, она заявила,  что  Тереза  обворожительна,  молода  и  во  всех
отношениях гораздо лучше ее и что, разумеется,  она,  Жюли,  будет  с  ней
ладить. Однако Пьеру было ясно, что  если  он  введет  в  дом  Терезу,  то
вспыльчивая Жюли вскоре уйдет от него, а лишиться Жюли  он  не  мог.  Мало
того что она была идеальной  хозяйкой  его  большого  дома,  он  испытывал
потребность хвастаться именно перед ней, он никак не мог отказаться от  ее
неизменного шумного и фанатического поклонения. Что же касается Терезы, то
она и без формальных уз его не покинет; в ней он был вполне уверен.
   Он пошел к ней пешком. Идти  было  недалеко.  Улыбаясь,  он  вспоминал,
сколько раз и  с  какой  радостью  ходил  по  этой  дороге.  Интересы  его
охватывали весь мир, ради того или иного дела ему случалось долго колесить
по свету; но настоящая его жизнь была заключена в  небольшом  треугольнике
между его жильем, его торговым домом  и  домом  Терезы.  Этот  неукротимый
искатель приключений был по природе своей семьянином; после безумных  дней
и безумных ночей ему нужен был по-мещански уютный  часок  в  кругу  семьи,
состоявшей из отца, сестер, племянников,  племянниц,  дядюшек,  тетушек  и
двоюродных братьев.
   Он позвонил у дверей Терезы. Отворила ему служанка. Но он сразу  увидел
и Терезу в дверях ее комнаты, - она была одета по-домашнему, как он втайне
и ждал, и ни тени упрека за  его  поздний  приход  не  было  на  ее  лице.
Бросившись к ней, он взял в обе  ладони  ее  голову  и  слегка  запрокинул
назад; Тереза была высокого роста, почти такого же, как он сам. Он глубоко
заглянул в ее живые глаза. Медленно, крепко поцеловал  ее  в  лоб,  провел
своими полными губами по ее высоким, крылатым бровям.  Она  сомкнула  свои
длинные ресницы; он поцеловал ее в пухлый  рот,  скользнул  руками  по  ее
полному, сильному подбородку, шее, груди.
   Тереза, закрыв глаза, отдалась радости долгожданной встречи.
   Как только она познакомилась с Пьером, она сразу почувствовала,  что  в
этом человеке сосредоточен смысл ее жизни. Три года назад, когда она, едва
достигнув семнадцати лет, прочитала его брошюры, звонкая и блестящая атака
на царящую в мире  несправедливость  всколыхнула  всю  ее  душу.  Подумать
только, что можно быть таким смелым и в то же время таким  непринужденным,
таким изящным, таким вдохновенным. Написанное  им  захватывало,  покоряло.
Она, обычно сдержанная и благоразумная, нашла предлог пойти  к  совершенно
незнакомому человеку, и он оказался таким же, как его звонкие книги,  -  у
него был гибкий, звучный голос, он говорил с ней вкрадчиво, дерзко,  умно,
и она поняла, что полюбила этого человека, полюбила навеки.
   Тереза умела судить о вещах  спокойно  и  верно.  Прошли  годы,  и  она
разглядела в Пьере его пустоту, тщеславие, легкомыслие; но то, что  она  в
нем любила, оказалось достаточно сильным, чтобы заставить  ее  примириться
со всем остальным. В тех старых памфлетах он боролся за  свое  собственное
дело, но оно было также общим  делом  всех,  кто  страдал  от  жестокой  и
оскорбительной системы. Потешаясь над знатью, он защищал себя,  ибо  знать
наносила ему обиды и пыталась  его  притеснить,  но  руководило  им  нечто
другое, нечто большее - глубокая, боевая непримиримость познающего ко всем
нелепым предрассудкам мира. За всем его  бахвальством  и  позерством  было
умение    видеть    большое;    сталкиваясь    с    несправедливостью    и
злоупотреблениями, независимо от того, затрагивали ли они его  самого  или
других, он бросался в драку без долгих раздумий. Таким видела его  Тереза,
таким она его любила.
   Сейчас, после столь продолжительной разлуки, ему нужно было  многое  ей
сообщить. Он посадил ее к  себе  на  колени,  гладил  ее.  Много  раз  уже
приходилось ему это рассказывать - Шарло,  сестре,  отцу.  Говорил  он  об
одном и том же,  но  всякий  раз  по-иному:  в  разговоре  с  Терезой  его
впечатления и его проект приобрели опять новые оттенки.  Ей  он  разъяснил
политическое  значение  своего  предприятия.  У  инсургентов  было  все  -
достаточно людей, огромная территория, правое дело,  энтузиазм,  моральная
поддержка со стороны всего мира. Единственное, чего им не хватало,  -  это
оружия.
   - А теперь мы дадим им оружие, - заключил он.
   Серые  глаза  Терезы  сияли;  она   с   самого   начала   сочувствовала
инсургентам. Ему пришлось с новыми  и  новыми  подробностями  рисовать  ей
перспективы американцев, и его радовало, что ее  занимает  только  это,  а
совсем не деловая  сторона  его  новой  затеи.  Пусть  жена  видит  в  нем
писателя, борца за свободу, защитника разума.  Его  согревал  ее  восторг,
чуждый экзальтированности, подчас  претившей  ему  в  Жюля.  Даже  восторг
никогда не лишал Терезу  чувства  реальности.  Она  великолепно  дополняла
Пьера; она сумеет его одернуть, если он хватит через край.
   Он  замолчал.  В  наступившей  тишине  он  снова  стал  размышлять,  не
поторопиться ли с женитьбой.
   Тереза понимала,  что  с  ним  сейчас  происходит.  Ей  было  неприятно
довольствоваться положением подруги Пьера, ей очень хотелось узаконить  их
отношения. Но она знала Пьера и опасалась, что, если из-за нее он потеряет
Жюли, ему будет не так-то легко примириться с этой утратой, и его  чувства
к ней, Терезе, возможно, ослабнут. Сплетни ее не пугали, она ни от кого не
зависела, немного денег у нее было. Она не торопила Пьера.  И  сейчас  она
тоже молчала, ждала.
   А Пьер, в который уже раз, представлял себе, какое лицо состроит  Жюли,
когда он сообщит: "Через неделю я женюсь на Терезе". Воображение не сулило
ему  ничего  приятного.  Слишком  уж  часто  действовал  он   по   первому
побуждению. Он уже столько времени медлил - подождет еще немного.
   Он сказал:
   - Теперь,  когда  я  так  счастлив,  когда  затевается  такое  огромное
предприятие, позволь мне  доставить  тебе  маленькую  радость.  Тебе  ведь
всегда нравился мой домик в Медоне, тот, маленький, с запущенным садом,  -
так разреши мне его подарить тебе! Конечно, я его как следует оборудую. Мы
могли бы иногда туда ездить, чтобы отдохнуть денек-другой на лоне природы.
   Последовавшие затем недели прошли для Пьера в бешеной деятельности.  Он
встречался  с   судовладельцами,   с   поставщиками,   со   всякого   рода
коммерсантами, у н