о  высокие
комиссионные. На этот раз Луи  собственными  глазами  прочел  в  донесении
полиции, что только в одном Париже  в  течение  дня  были  арестованы  три
агента,  заходившие  в  дома  состоятельных  горожан,  чтобы  навязать  им
подписку на запрещенное издание Вольтера.
   Луи занялся этим делом лично. Он дал указание мосье Ленуару посадить  в
тюрьму провинившихся не на три дня, как это делалось  обычно,  а  на  пять
недель с принудительным постом раз в неделю.
   - Я покажу мосье Карону и всей его шайке, - заявил он  сердито,  -  что
цензурные предписания короны - не фарс. Я не позволю сесть себе на голову.
Я недоволен вами, - отчитывал он своего президента полиции. -  Вы,  мосье,
действуете весьма нерешительно.
   Ленуар заметил,  что  бюджет,  предоставленный  цензуре,  недостаточен,
чтобы следить за точным соблюдением всех предписаний.
   - Я добавлю вам еще сто тысяч ливров, -  запальчиво  заявил  Луи.  -  Я
желаю покончить с этой нерешительностью, - закричал  он  фальцетом.  -  Вы
меня поняли, мосье? - И вдруг изменил тон. - Мои чиновники все безмозглые,
- пожаловался  он.  И  мрачно  предрек  своему  окончательно  ошарашенному
президенту, полиции: - Вы еще увидите, Ленуар, дело дойдет  до  того,  что
этот Бомарше со своим "Фигаро" окажется сильней вашего запрета.
   Два дня спустя Вержен в своем докладе коснулся опять-таки  ненавистного
мосье  Карона.  Последний,  ссылаясь  на   бедственное   положение   фирмы
"Горталес", просил выдать ему в  счет  возмещения  понесенного  им  ущерба
аванс в сумме полумиллиона ливров. На этот раз,  объяснил  министр,  фирма
действительно в критическом положении, и в случае  объявления  банкротства
следует опасаться, что мосье Карон расскажет Парижу и всему миру  о  связи
этой фирмы с правительством во времена, предшествовавшие заключению пакта.
Подобное  заявление  будет  весьма   на   руку   англичанам   и   послужит
доказательством  того  что  Версаль  уже  много  лет  назад  нарушил  свой
нейтралитет. Впрочем, нельзя отрицать, что фирма  "Горталес"  потерпела  в
Вест-Индии большие убытки. В заключение министр поддержал просьбу Пьера.
   - Вечно ваш Карон о чем-нибудь клянчит, надоел  он  мне  до  смерти,  -
раздраженно  оборвал  его  Луи.  -  Делец,  занимающийся  спекуляциями   и
получающий такие грандиозные барыши, должен быть готов к убыткам. Конечно,
мосье Карону хотелось бы класть себе в карман доходы, а убытки относить на
мой счет. Нет, я не идиот, чтобы разрешить всякому аферисту меня  грабить.
А если этот субъект начнет нам грозить, что ж, у короны есть еще  средства
и возможности найти управу на строптивого подданного.
   Еще не поставленный на сцене "Фигаро" был овеян такой славой,  что  это
вызвало зависть недоброжелателей. Появились листовки, направленные  против
автора. Комедия упоминалась даже  в  полном  священного  гнева  пасторском
послании архиепископа Парижа. Но  самым  яростным  противником  пьесы  был
аббат  Сюар  (*98),  одаренный  и  пользующийся  влиянием  писатель,  член
Академии. Он даже выступил перед "бессмертными" с критикой грубой  эротики
в современном театре и при этом много раз и недвусмысленно намекал  именно
на "Фигаро". Вслед за тем  аббат  атаковал  комедию  в  двух  пространных,
мастерски  написанных,  анонимных  статьях,  помещенных  в  его  уважаемом
"Журналь де Пари".
   Когда появилась третья статья, подписанная "Аббат", Пьер  не  выдержал.
Он ответил анониму, в котором подозревал аббата Сюара, открытым письмом  в
"Меркюр". "Кто только не зовется ныне аббатом? - насмешливо вопрошал Пьер.
- Прежде звание это украшало  людей  мудрых  и  чистых  духом.  Теперь  же
всякому дураку и негодяю кричишь: "Стой, аббат, пошел вон,  аббат!"  Чего,
собственно, добиваетесь вы публикацией ваших глупостей,  господа  анонимы?
Не хотите ли из меня, который, чтобы добиться постановки своей  пьесы,  не
убоялся единоборства с львами и тиграми, сделать служанку,  которая  давит
веником крошечных клопов?"
   Говоря о "крошечных клопах", Пьер имел в виду крошечного,  как  карлик,
аббата Сюара.  Но  статья,  на  которую  он  нападал,  была,  оказывается,
написана не маленьким аббатом, а очень крупным и тучным мужчиной,  принцем
Ксавье.
   Принц Ксавье, во всем остальном совершенно  несхожий  со  своим  братом
Луи, так же, как он, ненавидел автора "Фигаро".  Принц  отнюдь  не  считал
невозможным, что отцом будущего дофина, который лишит его, Ксавье, короны,
мог быть Водрейль. Водрейль умер  и,  следовательно,  ушел  от  мести,  но
многое созданное им еще живет.  И  ненависть  принца  распространилась  на
автора безнравственной комедии, которую по своему преступному  легкомыслию
поставил покойный  Водрейль.  Принц  Ксавье  потребовал  у  Ленуара  текст
комедии  и,  мня  себя  литературным  талантом,  выступил   против   этого
произведения для начала в "Журналь" аббата Сюара.
   И вот теперь в "Меркюр"  его  обозвали  "крошечным  клопом".  Он  решил
отплатить дерзкому обидчику.
   Луи  и  его  братья  встречались  почти  ежедневно.  Они   обменивались
колкостями, издевались друг над другом, мирились, снова бранились. В  этот
вечер Луи играл с Ксавье  в  карточную  игру,  которую  в  последние  годы
окрестили "бостон". Напоминание о Бостоне и о  мятежниках  было  неприятно
Луи, и он упорно продолжал называть  игру  "л'омбр".  Луи  и  граф  Грамон
составили одну партию, Ксавье и  его  первый  камергер,  мосье  д'Арну,  -
другую. Луи был в прекрасном настроении. Играя в "л'омбр", он имел  редкую
возможность: не давать брату денег, а наоборот - получать с него.  И  если
его партнер, Грамон, не был хорошим игроком, то партнер Ксавье - д'Арну  -
играл еще хуже и был настолько труслив, что даже не решался  выигрывать  у
Луи.
   - Вы задолжали мне один луи шесть ливров и  три  су,  мосье,  -  заявил
весьма довольный Луи.
   - М-м... - промычал Ксавье, - сегодня вам везет, сир.
   - Да, я играю недурно, - сказал Луи.
   Ксавье  решил,  что  настал  удобный  момент   заговорить   о   наглой,
зоологической статье Карона. Он благоразумно  не  упомянул  о  собственной
статье, не стал обращать  внимание  короля  на  клопа,  но  зато  высказал
предположение, что под львом Карон подразумевает короля, а  под  тигром  -
его, Ксавье. Впрочем, может быть, тигр - это королева.
   Луи и прежде с гневом думал об американских делах Бомарше,  об  издании
им трудов Вольтера, о бюстах Гудона. А теперь этот  субъект  испортил  ему
еще  и  партию  в  "л'омбр",  которая  обычно   доставляла   ему   столько
удовольствия. Но он овладел собой и продолжал спокойно играть, по-прежнему
записывая выигрыши и проигрыши. Однако теперь он начал проигрывать.
   - Вы должны мне теперь только восемь ливров и четыре су, - сказал он.
   Они продолжали игру, Луи проигрывал все больше. Партия окончилась, и он
занялся подсчетом.
   - Вам повезло, Ксавье, и вам, мосье д'Арну,  -  сказал  король.  -  Вам
причитается два луи три ливра восемь су. - И он отсчитал деньги.
   Луи был в бешенстве. Он играл гораздо лучше, чем эта пара  -  Ксавье  и
д'Арну. И если он проиграл партию, то единственно потому, что его отвлекла
мысль об этом Кароне.
   - Вы слышали, что я рассказывал вам о статье этого  Карона?  -  спросил
Ксавье.
   - Да, мосье, - ответил Луи.
   - Вы намерены что-либо предпринять? - спросил Ксавье.
   - Можете не  сомневаться,  -  с  угрюмой  решительностью  ответил  Луи,
устремив на него обычно бегающие, широко расставленные глаза.
   Он думал о том, что этот Карон не дает ему покоя со  своей  бесстыдной,
подлой пьесой. Он  даже  русских  напустил  на  него,  а  это  было  почти
государственной изменой.
   - Я хотел бы знать ваше решение, сир, - сказал Ксавье.
   - Вам недолго осталось ждать его, мосье, - ответил Луи.
   Он взял в руки карточку с подсчетом. Проиграно два луи три ливра восемь
су.
   - Вы будете  поражены,  мосье,  -  заявил  он.  И  написал  на  обороте
карточки: "Господину президенту полиции.  Благоволите  по  получении  сего
немедленно распорядиться о заключении в Бастилию сьера де Бомарше".
   Он, этот субъект, решился оскорбить даже Бастилию, его Бастилию. Да  он
недостоин сидеть  в  Бастилии.  И,  зачеркнув  слова:  "в  Бастилию",  Луи
надписал сверху: "в Сен-Лазар". Сен-Лазар  был  исправительный  заведением
для спившихся священников и молодых шалопаев из  буржуазных  семей.  Розга
была там в большом  ходу.  Немедленно  по  прибытии,  а  в  дальнейшем  за
малейшие нарушения тюремного распорядка  арестованному  полагалась  порция
розог.
   Луи торжествующе протянул листок своему брату  Ксавье.  Затем  приписал
обычную формулу: "Ибо такова наша воля", поставил свое имя, сложил листок,
аккуратно растопил воск, запечатал приказ своим перстнем и отправил.
   У себя в дневнике Луи записал: "Подстрелил 13 зайцев,  18  фазанов,  32
рябчика. Переводил из  Гиббона,  том  II,  страницы  118-120;  предоставил
субсидию  в  33.317.436  ливров  армии.  Наказал  строптивого   подданного
Карона".


   Мосье Ленуар смущенно поглядывал на королевский приказ.  Даже  если  бы
Бомарше заточили в Бастилию, и то было бы достаточно  шума.  Но  отправить
освободителя Америки, самого прославленного французского  писателя,  героя
битвы у Ла-Гренады в Сен-Лазар было  куда  как  недальновидно  со  стороны
христианнейшего короля. Его величеству это  дорого  обойдется,  да  и  ему
самому тоже. Но приказ был ясный и недвусмысленный.
   Итак, на следующий день, в девять часов вечера, комиссар Шеню  вошел  в
дом на улице Сент-Антуан. Пьер сидел за столом рядом с Терезой. Были тут и
старый герцог Ришелье, принц Нассауский, доктор Лассон,  Дезире.  Комиссар
Шеню вызвал Пьера в переднюю и сообщил ему, что тот  должен  следовать  за
ним. Пьер старался вспомнить, что же такое он опять натворил, но ничего не
смог припомнить. Возвратившись к гостям,  он  сказал,  что,  к  сожалению,
должен покинуть их, ибо его срочно вызывают  в  Версаль.  Затем  он  вновь
вышел к комиссару и объявил, что готов. Шеню вежливо спросил, не  пожелает
ли мосье вызвать свою карету. Пьер с улыбкой  возразил,  что  для  того  и
построен дом на Сент-Антуан,  чтобы  быть  поближе  к  Бастилии.  Комиссар
ответил, что, к сожалению, речь идет не о Бастилии, а  о  Сен-Лазар.  Пьер
побледнел и проговорил:
   - Этого я не предвидел.
   Тем временем гости тоже вышли. Увидев смятение Пьера, они догадались, в
чем дело. Старый Ришелье  спросил  комиссара,  стоявшего  навытяжку,  что,
собственно, случилось. Шеню, растерявшись, объяснил, в чем  дело.  Ришелье
покачал головой и гневно проговорил:
   - Мне восемьдесят девять лет, но ничего подобного я не видывал.
   А Дезире, побледнев и вся дрожа, закричала:
   - Это подлость!
   Шеню серьезным и тихим голосом одернул ее:
   - Будем  считать,  что  я  этого  не  слышал,  мадам.  Это  приказ  его
величества.
   Тереза обняла Пьера. Она не плакала. Затем Пьера в его роскошной карете
отвезли в исправительную тюрьму Сен-Лазар.
   Но по дороге он потерял самообладание. Его сотрясали нервные рыдания.
   - Успокойтесь, мосье,  -  утешал  его  комиссар.  -  Мосье  Ленуар  дал
указание обращаться с вами как  можно  лучше.  Вы,  безусловно,  избегнете
самого неприятного.
   В ту же ночь Гюден в пламенных выражениях писал  о  том,  как  начались
новые гонения на его друга и с  каким  достоинством  отнесся  его  друг  к
своему мученичеству.
   На  другой  же  день  Гюдена  постигло  разочарование.  Он  ждал,   что
возмущенный Париж выступит в защиту самого  великого  сына.  Но  парижанам
показалось смешным, что Бомарше, которому под пятьдесят, очутился в  одной
тюрьме с  распутными  священниками  и  молодыми  повесами.  Они  смеялись,
сумасбродные парижане, смеялись до слез. Появились бесчисленные карикатуры
и эпиграммы. Гравюра на  дереве  изображала,  как  монах  сечет  мальчишку
Карона.


   Подошел срок закладной дома на улице Сент-Антуан.  Денег  не  было.  На
получение займа под суммы, причитавшиеся с французского правительства  или
с Америки, уже почти не оставалось никакой надежды. Всем было ясно, что  в
обоих случаях эти деньги фирма "Горталес" могла получить только с согласия
короля, а ничто не могло яснее  свидетельствовать  о  его  немилости,  чем
арест Пьера.
   Посетителей  в  Сен-Лазар  не   пускали,   и   поэтому   Мегрон   решил
посоветоваться с Терезой и Гюденом. Он разъяснил им, что если закладная не
будет выкуплена, то послезавтра дом опечатают и ровно через три недели  он
пойдет с молотка. Эта конфискация имущества нанесет фирме "Горталес" новый
тяжелый удар. Его можно  было  бы  избежать  только  в  том  случае,  если
пожертвовать "Промышленным обществом Шинона", за которое предлагают  сумму
гораздо ниже его действительной стоимости.
   Гюдену не сиделось на  месте.  Взволнованный,  раскрасневшийся  толстяк
бегал взад и вперед по комнате.
   - Может быть, необходимость ликвидировать  коммерческие  дела  имеет  и
свою хорошую сторону, - выпалил он. - Судьба напоминает Пьеру о  том,  что
надо хоть на время посвятить себя поэзии. Сократ, кроме всего прочего, был
прекрасным солдатом, но не военные подвиги обессмертили его.  Так  и  Пьер
Бомарше заложил бы более прочный фундамент для своего бессмертия, если бы,
забросив дела, он несколько лет прожил в своем красивом доме, среди книг и
произведений искусства, наедине со своей музой.  Он,  друг  и  историограф
Пьера, считает, что надо пожертвовать "Промышленным обществом".
   Тереза сидела неподвижно. Ее красивые глаза под смелым  взлетом  бровей
были очень печальны. Новая, чудовищная несправедливость, нанесенная Пьеру,
жестоко потрясла ее. Она никак не могла уразуметь, почему Пьера вдруг,  ни
с того ни с  сего,  подвергли  позору,  посадив  в  эту  тюрьму,  но  была
убеждена, что всему причиной  борьба  Пьера  за  свободу  и  благоденствие
человечества. Нет, тираны просчитались,  -  Пьер  не  тот  человек,  чтобы
склонить голову под новым ударом,  и,  конечно,  не  откажется  от  своего
американского предприятия. Она  не  допустит,  чтобы  Пьер  потерял  фирму
"Горталес" потому только, что его бросили в тюрьму и он не смог заниматься
делами.
   - Я думаю, - произнесла Тереза своим низким, спокойным голосом; - что в
намерения Пьера не входит ликвидировать "Промышленное общество".
   - Значит, вы предпочитаете, мадам, - пожелал  удостовериться  деловитый
Мегрон, - лишиться дома?
   - Да, - сказала Тереза.
   Два  дня  спустя  мосье   Брюнеле,   владелец   закладной,   явился   в
сопровождении  комиссара  полиции  и  двух  судебных  исполнителей.  Мосье
Брюнеле  был  невзрачный,  маленький  человек.  Он   попросил   разрешения
представиться мадам  Бомарше,  потом  вытащил  огромный  список  с  описью
имущества и вежливо предложил Терезе  сопровождать  его  во  время  обхода
дома, ибо, как ему стало известно, мосье  Бомарше  мешают  исполнить  свою
обязанность непредвиденные обстоятельства. Тереза покорилась,  но  послала
за Мегроном. Пришел и Гюден. Он хотел своими глазами увидеть позорный акт,
чтобы напоить свое сердце горечью, необходимой для описания этого события.
   Сначала были наложены печати на главный вход, большая -  королевская  и
малая - мосье Брюнеле. Во время осмотра сада Гюден не смог  удержаться  от
саркастических реплик:
   - Не забудьте, мосье, приложить печать к "Гладиатору"...  Не  опечатать
ли вам храм Вольтера, а то вдруг кто-нибудь из миллионов почитателей мосье
Бомарше сунет его потихоньку в карман и унесет с собой?
   В ответ мосье Брюнеле только пожимал плечами  и  бормотал:  "Мне  очень
прискорбно,  мадам",  или:  "У  меня  сердце  разрывается,   но   ведь   я
коммерсант".
   Мосье Брюнеле, полицейские и представители  Пьера  направились  в  дом.
Навстречу им с рыданиями и воплями устремилась Жюли.
   - Вам мало, - кричала она, - что вы упрятали благороднейшего и  лучшего
человека Франции в крысиную нору? Вам нужно лишить его дома, единственного
его прибежища, куда он может вернуться больной и замученный?
   - Мне самому очень прискорбно, - возразил мосье  Брюнеле,  -  но  мосье
Бомарше коммерсант, он бы понял меня.
   - Вы еще насмехаетесь надо мной, - бушевала  Жюли.  -  Пьер  никогда  в
жизни не причинял горя ни вдовам, ни сиротам.  Он  никогда  не  выбрасывал
бедняка из его хижины.
   Она так разошлась, что комиссар полиции пригрозил своим вмешательством.
Гюдену удалось наконец увести рыдавшую женщину в ее комнаты.
   Чиновники хотели опечатать ларец с документами Пьера и письменный  стол
с рукописями в его рабочем кабинете.
   - Я была бы вам весьма обязана, если бы вы не трогали этого, -  сказала
Тереза.
   - Я оспариваю законность ваших действий, -  произнес  своим  бесцветным
голосом Мегрон. - В вашем инвентарном списке помечены предметы, в  которых
хранятся рукописи, но не сами рукописи.
   - Понимаете ли вы, - напирал на мосье Брюнеле Гюден, - что вы  намерены
совершить величайшее преступление из всех, на какие способен смертный? Это
осквернение искусства.
   - Обращаю ваше внимание, - добавил Мегрон, - что я предъявлю вам иск  о
возмещении убытков, если вы наложите арест на имущество, не  помеченное  в
описи. Я уполномочен вести дела мосье де Бомарше в его  отсутствие,  но  я
буду лишен этой возможности, если  мне  закроют  доступ  к  важнейшим  его
документам.
   Комиссар полиции нерешительно взглянул на мосье Брюнеле.
   - Подождите, - сказал вдруг Брюнеле, - я хочу посоветоваться  со  своим
другом.
   Он уехал и вернулся с мосье Ленорманом.
   Шарло чрезвычайно хитро и тонко подготовил все события  этого  дня.  Он
заранее предвкушал, как станет обладателем "Гладиатора", камина и портрета
Дезире  и  добродушно  скажет  Пьеру:  "Ну,  что,  старина,  разве  я   не
предсказывал вам?" Может  быть,  он  ограничился  бы  только  этими  тремя
предметами и оставил бы Пьеру дом. Но  из-за  дурацкого  приказа,  который
отдал толстяк, все пошло вверх дном. Шарло мечтал  встретиться  с  Пьером,
встретиться в конторе его обанкротившейся фирмы или в его  обанкротившемся
доме. Но этот план рухнул, и теперь ему не оставалось ничего другого,  как
вступить во владение домом, и Ленорман спрашивал себя, стоит ли ему вообще
идти туда, чтобы насладиться зрелищем опечатывания дома? Это было  излишне
и могло, в сущности, лишь повредить. Во время описи имущества он намеренно
все время оставался в тени. Однако на  всякий  случай  он  наказал  своему
подставному лицу Брюнеле: "Если возникнут затруднения, но только, если они
действительно  возникнут,  вызовите  меня".  И  вот   теперь   затруднения
действительно  возникли.  Это  был  перст  провидения.  Он  не  мог  долее
противиться искушению, он приехал.
   Со  старомодной  учтивостью  Ленорман  заверил  Терезу,  что  в   столь
печальных обстоятельствах его  несколько  утешает  счастливая  возможность
быть  ей  полезным  и  защитить  дом  своего   друга   Пьера   от   грубых
посягательств. На сухие,  насмешливые  и  деловые  замечания  Мегрона,  на
яростные нападки Гюдена он отвечал сдержанно, с иронией. И тут же  заявил,
что все домашнее имущество в наибольшей сохранности будет  в  руках  мадам
Терезы, он лично берет на себя  ответственность  и  запрещает  накладывать
печати.
   Да, он не ощутил и тени злобной радости, которой так жаждал. Из рамы на
него смотрела Дезире, холодно, насмешливо, весело, а на раме  поблескивала
печать его мосье Брюнеле.  Итак,  портрет  был  в  его  руках,  прекрасный
портрет, превосходное творение превосходного художника Кантона де  Латура.
Какая жалкая, ничтожная победа, и как дорого он за нее заплатил -  потерей
живой Дезире.
   Как только  Ленорман  в  сопровождении  печального  эскорта  чиновников
удалился, Жюли присоединилась к остальным. Заплаканная, она гневно указала
на портрет Дезире.
   - Я уверена, - сказала она, - что и за этим арестом, и за всеми  нашими
бедами кроется опять эта проклятая баба.
   Мегрон сухо возразил:
   - Вы ошибаетесь, маде