муазель. Всем этим мы обязаны Америке.


   Доктор  Франклин  узнал  с  досадой,  что  владелец  фирмы   "Горталес"
действительно обанкротился и кредиторы опечатали его дом. Весь  Париж  был
единого мнения, что по  вине  американского  Конгресса  на  голову  самого
крупного поставщика Америки обрушились такие несчастья.
   Франклин посоветовался со своими коллегами. Мистер Адамс  сухо  заявил,
что непосредственной причиной катастрофы явился, бесспорно, арест Бомарше,
и даже самый заклятый враг Америки не может приписать этой вины Конгрессу.
   - Однако нельзя отрицать, - ответил Франклин, - что, если  бы  Конгресс
ускорил платежи, мосье Карон остался бы хозяином в своем доме.  Во  всяком
случае, следовало бы предоставить средства, необходимые для  спасения  его
дома. И это произвело бы эффект.
   В глубине души Артур Ли был возмущен этим требованием  доктора  honoris
causa.  Он  полагает,  что  арест,  равно  как  и  конфискация   имущества
пресловутого афериста Бомарше, суть не что иное,  как  новый  жульнический
маневр  самого  Бомарше,  который  доставил  столько  хлопот  Конгрессу  и
делегатам своими дутыми поставками. Франклин мягко возразил, что не  может
себе представить,  будто  можно  добровольно  отправиться  в  Сен-Лазар  и
извлечь из этого какую-либо  выгоду.  Ли  упорно  настаивал  на  том,  что
француз и писака, столь  помешанный  на  популярности,  как  мосье  Карон,
станет разыгрывать роль мученика, если это сулит ему выгоду.
   - Известно, - заявил он, - что французское правительство разоблачило  и
заклеймило его как мошенника. Мне кажется,  это  должно  заставить  нас  с
особой осторожностью  относиться  к  его  счетам,  а  не  забрасывать  его
деньгами.
   Мистер Адамс кисло заметил, что на собственном опыте убедился,  сколько
щепетильны французы. Если как раз  теперь,  после  ареста  мосье  Бомарше,
американцы ссудят его деньгами, то вечно обиженный Вержен  усмотрит  здесь
незаконное вмешательство американских делегатов в дела правительства, чуть
ли не вызов королю.
   Франклин вздохнул и,  так  как  денег  все  равно  не  было,  прекратил
разговор.
   Примерно в это время Дезире получила от Мегрона  письмо.  Вероятно,  ей
будет небезынтересно узнать, сообщал Мегрон, что  закладная,  неуплата  по
которой повлекла за собой опись  дома  на  улице  Сент-Антуан,  составляет
сумму в шестьсот тысяч ливров. Если в  течение  двадцати  дней  деньги  не
будут внесены, дом подлежит конфискации.
   Все это время Дезире ломала  себе  голову,  как  добиться  освобождения
Пьера. Ей нужно было прежде всего выведать, в чем именно его обвиняют;  но
никто ничего не знал толком, даже президент полиции, ибо господа Грамон  и
д'Арну, единственные, кто мог бы об этом  сказать,  испуганно  молчали.  А
теперь эта свинья Шарло хочет воспользоваться арестом  Пьера  и  завладеть
его домом. Нет, уж на этом он обожжется.
   Дезире  получала  много  денег  из  разных  источников,  но  она   была
расточительна, и они без толку растекались у нее. Шестисот тысяч ливров  у
нее не было, а собрать быстро такую большую сумму  -  дело  нелегкое.  Она
обратилась к своему доктору Лассону.
   Знаменитый врач побледнел. В нем возмутилась вся его гордость и вся его
жадность.  Как  она  бесстыдно  наивна.  Из-за  того,  что  ей  доставляет
удовольствие  время  от  времени  переспать   с   этим   ветреником,   он,
Жозеф-Мари-Франсуа  Лассон,  должен  швырять  заработанное  за  десять   -
пятнадцать лет труда. Но если он откажет этой проклятой,  наглой,  любимой
девке, она любезно простится с ним и без лишних слов пошлет к черту и его,
и его предложение. А ведь он хочет жениться на ней, на суке этакой. К тому
же  было  дьявольски  трудно  добыть  всю  сумму  наличными.  Ибо,   желая
удержаться от лишних трат, он  поместил  большую  часть  своего  состояния
таким образом, что требовались  чрезвычайно  сложные  операции  для  того,
чтобы он мог располагать деньгами. Шестьсот тысяч ливров обойдутся  ему  в
шестьсот десять, а то и в шестьсот двадцать тысяч. И все ради нее  и  ради
этого Бомарше.
   - Я кое  о  чем  спросила  вас,  господин  доктор,  -  нежно  и  лукаво
проговорила Дезире.
   Лассон поперхнулся.
   - К какому сроку нужна вам эта сумма, мадам? - спросил он.
   Дезире вытащила из-за корсажа письмо Мегрона.
   - Этот человек пишет мне, что не позднее чем  через  двадцать  дней,  -
ответила она. - Но два уже прошло.
   - Шестьсот  тысяч  ливров  -  большая  сумма,  -  сказал  Лассон,  -  а
восемнадцать дней - короткий срок.
   Дезире ничего не ответила, она просто стояла  перед  ним,  приветливая,
насмешливая, очаровательная.
   Доктор Лассон собрался с духом.
   - В течение восемнадцати дней эта сумма  будет  в  вашем  распоряжении,
мадам, - хрипло объявил он.
   Дезире приветливо улыбнулась.
   - Я так и знала, доктор Лассон, - ответила она. -  Вы,  вопреки  всему,
что о вас болтают, щедры. Спасибо.
   Лассон поцеловал у нее руку.
   Он знал, что делает неверный шаг, но не  мог  побороть  себя  и,  криво
улыбнувшись, сказал:
   - Я имел честь просить вашей руки, мадам.
   - Я помню, - ответила Дезире, - и я не сказала  "нет".  И  все  еще  не
говорю "нет", ибо вы проявили такое великодушие.
   И, улыбаясь, она с неприступным видом склонила голову, он поцеловал  ее
в затылок.
   - Вот еще что, - сказала Дезире, подняв голову. - Попробуйте  выведать,
за что посадили нашего друга Бомарше. Если  он  освободится  вовремя,  вы,
быть может, сбережете ваши шестьсот тысяч.


   А Пьер тем временем сидел в Сен-Лазар.
   В царствование благодушного Людовика была проведена  реформа  парижских
тюрем,   но   на   исправительное   заведение   Сан-Лазар   она   еще   не
распространилась. Мосье Лепин, смотритель этой тюрьмы,  ветеран  войны,  с
деревянной ногой, обладал справедливым, мужественным и грубым сердцем. Ему
было нелегко управлять своими  юными  висельниками.  Трижды  они  пытались
убить его. Однажды он спасся только  тем,  что  размозжил  одному  негодяю
череп своей деревянной ногой.
   Лепин не привык к обхождению с такими людьми,  как  философ  и  политик
мосье  де  Бомарше.  Получив  от  Ленуара  указание  обращаться  со  своим
заключенным согласно правилам,  но  мягко,  он  избавил  его  от  телесных
наказаний, в остальном же распространил на него общий режим.
   Пьер спал на прогнившей соломе,  в  тесной,  низкой  камере,  вместе  с
пятнадцатью  устрашающего  вида  молодыми  парнями,  от  которых   исходил
неприятный запах. Крыс и насекомых  было  великое  множество,  еды  весьма
мало.
   Юные  оборванцы   были   удивлены,   увидев   солидного,   элегантного,
благоухающего господина. Этот уж, видно,  совсем  отпетый,  раз  он  сумел
докатиться до их дыры.
   - Ты что же это натворил? - спрашивали они его.
   Он не отвечал. Обычно словоохотливому  Пьеру  было  не  до  разговоров,
юморист не видел в своем  положении  ничего  юмористического.  А  они  все
приставали с вопросами:
   - Кто ты? Как тебя зовут?
   Он упорно молчал.
   Тогда один из них, самый разбитной, с очень звонким  голосом,  заметил,
что видел похожее лицо на портретах.
   - Теперь я знаю, -  сказал  он,  -  кого  мне  напоминает  новенький  -
журналиста Бомарше...  -  И  он  принялся  насвистывать  романс  Керубино;
остальные последовали его примеру.
   Пьер не мог больше сдерживаться, он сказал коротко, без разъяснений.
   - Я - Пьер Бомарше.
   Бездельники переглянулись, принялись толкать  друг  друга,  хихикать  и
наконец разразились оглушительным  хохотом.  Этот  человек  зарекомендовал
себя такой великолепной остротой: он - Пьер Бомарше! Видно, с ним и дальше
будет весело!
   Всю эту черную, зловонную ночь Пьер провел без сна, в полном  отчаянии.
Вот до чего он дошел к пятидесяти годам! Валяется вместе с  оборванцами  и
пропадает, беспомощный, как никогда.  Вся  его  жизнь  была  ошибкой.  Кто
просил его печься о человечестве? Кто просил спасать  Америку  и  свободу?
Кто просил сочинять  листовки  и  писать  пьесы,  полные  призывов  против
несправедливости? Если бы вместо всего этого он  сочинял  пошлые  любовные
фарсы и заправлял крупными мошенническими делами,  предоставив  Америку  и
человечество самим себе, он утопал бы теперь в золоте и почестях.  Дураком
он был, ослом чудовищным.
   Он ломал себе голову, кто мог донести на него и  что  именно.  Он  знал
только, что приказ, предъявленный ему комиссаром полиции,  был  за  личной
подписью короля, так называемое "леттр де каше". Чем же  он  мог  привести
короля в такое бешенство, спрашивал себя Пьер,  стараясь  припомнить  все,
что он делал в последние недели. Но он ничего не мог припомнить. К нему не
допускали никого, кто мог бы ему объяснить, что  или  кто  повинен  в  его
несчастье. Эта загадка терзала его.
   Пьер  потребовал  к  себе  смотрителя  тюрьмы.   Мосье   Лепин   явился
незамедлительно и вежливо спросил:
   - Чем могу служить, мосье?
   Пьер пожелал знать, почему, собственно, он находится здесь.
   - По причине постоянного плохого поведения, мосье,  -  вежливо  ответил
мосье Лепин, - больше мне, к сожалению, ничего не известно.
   - Не могу ли я  переговорить  с  одним  из  моих  друзей?  -  продолжал
настаивать Пьер. - С премьер-министром, или с мосье Верженом, или хотя  бы
с моим адвокатом? Нельзя ли мне написать им?
   - Согласно нашему внутреннему распорядку вы имеете право на это  только
через месяц, - ответил мосье Лепин.
   Старый ветеран мало заботился  о  гигиене,  и  Пьер  быстро  опустился.
Элегантный костюм, в котором он обедал в тот вечер с Дезире и  с  герцогом
Ришелье, был испачкан и изорвался в клочья, от него так смердило, что Пьер
перестал ощущать зловоние, исходившее от  соседей.  Рыжеватая  с  проседью
щетина покрыла его щеки и подбородок. Так  жил  он  вместе  с  пятнадцатью
шалопаями, подавленный собственным бессилием.
   Как раз в эти  дни  некий  аббат  де  Понт  раздобыл  рукопись  комедии
"Женитьба Фигаро" и сделал из нее оперное либретто, а музыкант по  фамилии
Моцарт написал к этому либретто музыку.
   Мосье Ленуар справился у начальника тюрьмы о поведении  и  самочувствии
нового узника. Старый солдат доложил, что мосье де Бомарше не дает  повода
к каким-либо жалобам: он ведет себя так же, как  остальные  подопечные,  и
вид у него такой же,  как  у  них,  -  несколько  неряшливый  и  несколько
потрепанный. "Гм", - пробурчал президент полиции и принялся  расспрашивать
более подробно.
   Обо всем услышанном Ленуар рассказал графу Морена. Тот поморщился:
   - Не думаю, чтобы это входило  в  намерения  короля,  -  сказал  он,  -
рыжеватая с проседью щетина на щеках и  подбородке?  Уверен,  что  это  не
входило в намерения его величества. Дайте указание, чтобы  с  нашим  Пьеро
обращались подобающим образом.
   С тех пор Пьер стал спать в отдельной каморе. Его кормили хорошо и даже
обильно. Мосье Лепин спросил, не позвать ли цирюльника. Пьер отказался.
   Потом он получил разрешение  пригласить  двух  человек  для  обсуждения
своих дел. Он попросил приехать Гюдена и Мегрона.
   Оба явились и, увидев его, испугались. Гюден не мог удержаться от слез.
   - Не будем говорить  об  этом,  друзья  мои,  -  сказал  Пьер  с  такой
веселостью, что Гюдену стало жутко. - Много ли анекдотов обо мне ходит  по
Парижу? Расскажите хоть несколько.
   Мегрон сообщил, что дом описан  и  что  истинным  владельцем  закладной
является, по всей вероятности, мосье Ленорман.  Гюден  красочно  обрисовал
подробности этой описи. Пьер стонал. Он осыпал бранью Мегрона, который  не
ликвидировал "Промышленное общество" и  не  спас  его  от  позора.  Мегрон
посмотрел  своими  невозмутимо   спокойными   глазами   на   разъяренного,
неряшливого господина и сказал:
   - Я имею основание утверждать, что  дом  и  без  потери  "Промышленного
общества" останется  вашей  собственностью.  Нашлась  одна  дама,  которая
обещала внести шестьсот тысяч ливров в нужный срок.
   - Дама? - спросил Пьер. - Да говорите же, говорите, - набросился он  на
Мегрона. - Кто предложил вам деньги? Баронесса д'Удето? Мадам де Клонар?
   Он перечислил еще нескольких своих великосветских приятельниц.
   - Дама не желает, чтобы ее участие стало кому-либо известно, -  ответил
Мегрон.
   - А как она вас нашла? Да говорите же наконец! -  продолжал  настаивать
Пьер.
   - Я сам обратился к этой даме, - нерешительно сознался честный Мегрон.
   - Вы смеете от моего имени клянчить деньги у женщин? - возмутился Пьер.
   - Успех, полагаю, оправдает меня, - деловито возразил секретарь.
   В глубине души Пьер был доволен, что Мегрон нашел такой выход. Всегда в
минуты величайших бедствий ему на помощь приходили благородные дамы. Но он
постарался скрыть от собеседников свои чувства.
   - Кто же она, черт побери? - продолжал бушевать Пьер.
   - Мадемуазель Менар, - сознался Мегрон.
   - Тысяча чертей! - вскричал Пьер.
   Он сам себе удивился. Его лучшая приятельница никогда не приходила  ему
на ум.
   - Откуда же у нее деньги? - полюбопытствовал он.
   - Ах, наши актрисы! Искусство смягчает сердца, - сказал Гюден.
   Пьер получил разрешение  увидеться  также  со  своей  семьей  и  самыми
близкими друзьями.
   - Мадам де Бомарше желает навестить вас, - сообщил ему мосье Лепин.
   Но Пьер не пустил к себе Терезу. Он  не  желал  расставаться  со  своей
рыжеватой с проседью щетиной, признаком позора и  мученичества,  но  и  не
хотел предстать перед Терезой таким безобразным и старым, - ведь он  любил
ее.
   Зато  он  пожелал  видеть  Дезире.  Она   пришла.   Молодая,   сияющая,
разряженная, переступила она порог убогой комнаты.  Увидев  Пьера,  Дезире
испугалась. Но это продолжалось мгновение, и он не заметил. Он был слишком
озабочен тем, чтобы как можно живописней предстать перед ней во всем своем
унижении.
   Они поздоровались, и он сказал сердечно, но как бы вскользь:
   - Впрочем, я благодарен тебе,  Дезире.  Я  слышал,  ты  вновь  проявила
великодушие. Думаю, что я и так выбрался  бы,  потому  что  из  всех  моих
подруг самая верная - фортуна.
   Они сидели рядом на грязных  нарах:  грациозная,  элегантная,  нарядная
Дезире и жалкий оборванец. Дезире улыбалась про  себя,  но  она  не  стала
смеяться над его  словами,  как  сделала  бы  в  другое  время.  Она  была
счастлива, что рядом с ним она,  а  не  Тереза,  хотя  и  догадывалась  об
истинной причине его поведения.
   - Вероятно, я выйду замуж за Лассона, - сказала Дезире. - Разве  я  еще
не говорила тебе?
   - За старика Лассона? - возмутился Пьер. - Тебе  это  вовсе  не  нужно,
Дезире.
   - Зато очень удобно, - пояснила она. - К тому же он бешено  влюблен,  и
меня это забавляет.
   Пьер задумался, потом пододвинулся к ней ближе.
   - Это он, - спросил он польщенно и доверительно, - дает тебе  для  меня
деньги?
   Дезире молчала. Но лицо ее говорило: "Да".
   - Я, несомненно, смогу очень быстро вернуть их, - сказал Пьер, утешая и
себя и ее.
   - Ты и сам в это не веришь, - заметила Дезире. - Но  на  сей  раз  это,
пожалуй, и правда. Знаешь, я могу сообщить тебе очень приятную новость.  И
я никогда не узнала бы этого без моего Лассона.
   И она рассказала ему, что явилось причиной его ареста. Дело в том,  что
мосье д'Арну, партнер принца Ксавье по  примечательной  игре  в  "л'омбр",
заболел. Пациенты, как известно,  болтливы,  он  и  выболтал  все  доктору
Лассону.
   Это было действительно приятно. Мысль,  что  такого  пустяка  оказалось
достаточно,  чтобы  заставить  короля  прибегнуть  к   столь   чудовищному
наказанию,  наполнила  Пьера,  легко  поддававшегося  настроению,   самыми
радужными надеждами.  Дезире  тоже  полагала,  что  нетрудно  будет  снять
нелепое подозрение. Она уже просила аудиенции у Туанетты. Завтра она с ней
увидится. "Думаю, что я без труда добьюсь твоего освобождения", -  сказала
она.
   Но Пьеру теперь этого уже было мало.
   - Освобождения? - насмешливо переспросил он. - Реабилитации!  Я  требую
реабилитации! И я добьюсь ее!
   Оборванец в грязных лохмотьях бегал взад и вперед по камере. Он казался
энергичным, молодым.
   - Нет, теперь я не нуждаюсь в твоих деньгах, - ликовал  он.  -  Я  шутя
добуду эти шестьсот тысяч ливров.


   Благодаря Дезире и ее друзьям всему Парижу стало известно, из-за  каких
пустяков король приказал посадить автора "Фигаро" в Сен-Лазар, и  насмешки
парижан над Пьером мгновенно сменились возмущением против короля. Если  уж
такого важного и  заслуженного  человека,  как  Бомарше,  подвергли  столь
унизительному заключению в  омерзительнейшей  тюрьме  только  потому,  что
глупо и недоброжелательно истолковали его  безобидные  слова,  то  кто  же
тогда вообще может быть уверен, что ночью его не  вытащат  из  собственной
постели? И снова весь Париж кричал: "Произвол! Тирания!"
   Луи узнал об этом недовольстве из отчета полиции. Он уже  и  сам  начал
сомневаться в справедливости своего приказа.  Морепа  принес  ему  статью,
которая побудила Пьера опубликовать открытое письмо, и Луи  убедился,  что
сьер Карон привел свои зоологические сравнения, отнюдь не  имея  намерения
оскорбить короля или королеву. Когда же  он  узнал,  что  автор  статьи  в
"Журналь де Пари" был не аббат Сюар, а Ксавье,  ему  все  стало  ясно.  Он
злился, ему было стыдно. Он снова позволил своему коварному  брату  надуть
себя и снова поступил необдуманно. Если в принципе король даже и был  прав
и сьер Карон действительно был не кем иным, как стареющим  бездельником  и
шалопаем, то все же в данном случае он, Луи, поступил с ним несправедливо.
   А тут еще Туанетта пристает к нему с  жалобами  и  возмущается.  Дезире
сделала все, чтобы вызвать  сочувствие  королевы.  Ее  красочное  описание
того, как опустился Пьер, как он погибает  в  тюрьме,  потрясло  Туанетту.
Огорченная и взволнованная, королева накинулась  на  Луи,  а  потом  стала
потешаться над поводом для этого нелепого ареста.
   - Кто чувствует поэзию, не может оскорбиться тем, что его сравнивают со
львом или тигром. На наших  многочисленных  гербах  сколько  угодно  таких
зверей. Заточить из-за такого сравнения большого поэта в Сен-Лазар  -  это
не по-королевски, сир.
   Луи всячески изворачивался, чувствуя себя виноватым.
   - Ну, хорошо, ну, ладно, - бормотал он. - К сожалению, меня неправильно
информировали. Не волнуйтесь, пожалуйста, Туанетта, я все улажу.
   Он дал приказ немедленно освободить Пьера и объявить ему, что он  вновь
восстанавливается во всех правах, званиях и должностях,  утраченных  им  в
связи с заключением в  Сен-Лазар,  "ибо  такова  наша  королевская  воля",
закончил Луи приказ, подписал его и поставил печать своим перстнем.
   Смотритель Лепин облачился в парадный мундир времен  Семилетней  войны,
нацепил на себя все  медали  и  ордена  и,  важно  постукивая  деревяшкой,
направился к своему узнику объявить ему  волю  его  величества.  Бородатый
Пьер мрачно выслушал Лепина и ничего не промолвил.
   - Вы свободны, мосье, - сказал растерянно старый солдат и, так как Пьер
продолжал молчать, добавил: - Прислать вам цирюльника? Прикажете карету?
   Пьер покачал головой.
   - Я не позволю, - сказал он, - чтобы  меня  выпроводили  отсюда  просто
так,  за  здорово  живешь.  Мне  даже  не  потрудились  сказать,  в   чем,
собственно, меня обвиняют. Я считаю, что вправе требовать удовлетворения.
   Мосье Лепин не знал, что возразить, так, чтобы при этом не  обидеть  ни
короля, ни этого непонятного ему писателя. Он сказал:
   - Я сообщил вам все, что был обязан  сообщить,  мосье,  остальное  ваше
дело.
   Он удалился и доложил обо всем президенту полиции.
   Население Парижа волновалось  все  больше.  Перед  домом  Пьера,  перед
тюрьмой   Сен-Лазар   состоялись   демонстрации.   Пребывание   Пьера    в
исправительном заведении превратилось в публичный скандал.
   Мосье Ленуар пригласил к себе господ Гюдена и  Мегрона  и  попросил  их
убедить мосье де Бомарше незамедлительно покинуть  Сен-Ла