ртить  свою  знаменитую  скользящую
походку, учась шагать, как дамы из "Театр Франсе". Господа Мишю и  Кайо  с
удивлением констатировали, что она трудится так, словно  собирается  стать
профессиональной актрисой; они  удовлетворенно  и  почтительно  делали  ей
замечания, а Туанетта просила их: "Так и продолжайте, господа".
   Но и это  не  очень-то  помогало.  Размолвки  с  Водрейлем  участились.
Однажды он насмешливо спросил ее, долго ли она будет еще ждать чего-то  от
толстяка. Она в гневе его прогнала и два дня  не  принимала,  признавая  в
глубине души, что сдерживать Франсуа смешно и глупо.
   А Водрейль, наверно, только для того, чтобы вызвать ревность  Туанетты,
еще больше сблизился с Габриэль. Туанетта раскусила его игру, но это ее не
успокоило, она становилась все раздражительней. Так как ее упреки и жалобы
не производили на Водрейля ни малейшего впечатления, она принялась  мучить
кроткую, вялую Габриэль.
   Жюль Полиньяк как-то решил помочь своей разорившейся  тетке,  баронессе
д'Андло. Со свойственным ему деспотизмом он потребовал от Габриэль,  чтобы
она добилась от Туанетты ренты для баронессы.
   - Так, какой-нибудь пустячок, -  пояснил  он,  -  скажем,  тысяч  шесть
ливров.
   Габриэль, не долго думая, согласилась и  при  следующей  же  встрече  с
Туанеттой  упомянула  об  этой  просьбе,  упомянула  небрежно,   вскользь,
совершенно уверенная в успехе.
   Туанетта в тот день чувствовала себя невыспавшейся,  и  когда  Габриэль
явилась  с  ходатайством,  ей  почему-то  вспомнилось,  что  нерешительную
позицию Версаля в американском вопросе парижане ставят в связь с расходами
королевы. И еще перед ее  глазами  возник  брат  Иосиф,  горько  и  злобно
перечислявший доходные места, во множестве полученные от нее Полиньяками.
   - Я что-то не припоминаю вашей тетушки Андло, - сказала она. - О  какой
сумме идет речь?
   - О пятистах ливрах в месяц, - ответила Габриэль  таким  тоном,  словно
цифра эта до смешного ничтожна.
   - Боюсь, - задумчиво сказала Туанетта, - что не смогу дать ей ренту.
   - Речь идет о пятистах ливрах, - удивленно сказала Габриэль  и  немного
растерянно прибавила: - Кажется, Жюль уже обещал ей эти деньги.
   Затем, так как Туанетта молчала, она заключила, небрежно пожав плечами:
   - Ну, что ж, придется тетушке Андло  подождать,  пока  Жюль  или  я  не
выиграем в карты.
   Туанетту уязвило, что ее отказ не очень-то взволновал Габриэль.
   - Между прочим, - заявила она, - в ближайшее время я запрещу  на  своих
вечерах ставки выше десяти луидоров. Я обещала это королю.
   - Ну, что ж, - с веселым и невинным видом сказала Габриэль, - ты всегда
сможешь прийти ко мне, если тебе захочется сыграть покрупнее.
   - Не знаю, - ехидно растягивая слова, отвечала Туанетта. -  С  тех  пор
как я переехала в Трианон, меня нисколько не тянет  к  твоему  маркизу  де
Дрене и к твоему мистеру Смиту из Манчестера.
   Габриэль покачала головой.
   - Когда я попросила этих людей держать банк,  -  возразила  она  скорее
разочарованно, чем обиженно, - они пришлись тебе весьма по душе. Ведь наши
все выдохлись.
   Туанетта, в приступе холодной ярости, сказала:
   - Вы не смеете, мадам, говорить королеве Франции, что ради нее собирали
у себя всякий сброд.
   - Да что с вами, Туанетта,  скажите  на  милость?  -  опешив,  спросила
Габриэль. - В чем дело?
   - Все меня обижают, - вырвалось у Туанетты, - все меня оскорбляют. Если
я ко всем добра, все думают, что меня можно топтать ногами.
   - Да кто же топчет тебя, Туанетта? - попыталась урезонить ее  Габриэль.
Однако это только дало выход беспомощной ярости Туанетты.
   - Вы все меня эксплуатируете, - горячилась она. - Разве ты  только  что
не просила у меня шесть тысяч ливров для своей тетки?
   Габриэль поняла, что Туанетта  нападает  на  нее  только  затем,  чтобы
рикошетом задеть Водрейля, которому, собственно, и адресованы эта ярость и
этот сарказм. Габриэль  была  от  природы  добродушна,  она  многое  умела
прощать и  очень  любила  Туанетту.  Габриэль  нисколько  не  интересовали
практические выгоды, которые она извлекала из дружбы с королевой, и сейчас
несправедливость подруги ее обидела.
   - Я понимаю твою нервозность, - сказала она. - Но я никому, даже  тебе,
не позволю себе указывать, кого мне принимать в своем доме и кого нет.
   Туанетта не ответила, на лице  ее  была  ледяная  надменность.  Подруги
разошлись, не помирившись.
   В течение двух часов Туанетта  испытывала  удовлетворение,  оттого  что
сказала Габриэль правду. Но потом она стала раскаиваться.  Уже  на  другое
утро она с сожалением отметила отсутствие Габриэль, а когда та не  явилась
и  на  следующий  день,  уклонившись  от   исполнения   своих   придворных
обязанностей под каким-то откровенно  нелепым  предлогом,  Туанетте  очень
хотелось пойти к ней и просить у нее прощения. Но гордость не позволила ей
это сделать.
   От Дианы она узнала,  что  на  днях  будет  большая  карточная  игра  у
принцессы Роган и что Габриэль собирается в ней участвовать. После  всего,
что она наговорила Габриэль, пойти на  вечер  к  Роган  было  унизительно.
Туанетта пошла.
   У принцессы Роган она застала обычную обстановку: много людей,  спертый
воздух, собаки, попугай, звон монет на ломберном  столе,  глухие  возгласы
игроков. Габриэль играла. Увидев Туанетту, она улыбнулась ей, - улыбнулась
радостно, примирительно, без напускной гордости.  Туанетта  села  рядом  с
ней. Они болтали о нарядах, сплетничали.  Все  было  так,  словно  они  не
ссорились.
   Туанетта стала играть, поначалу не очень крупно.
   - Если я выиграю, - сказала она  невзначай,  -  я  назначу  эту  пенсию
тетушке Андло. Впрочем, если проиграю - тоже.
   - Спасибо, Туанетта, - ответила Габриэль.
   Игра продолжалась. Туанетта увеличила ставки, проиграла.
   Вдруг обе створки двери распахнулись.
   - Король, - возгласил стоявший у двери лакей. Отдуваясь, вошел Луи.
   Последнюю неделю Луи, если не считать различных официальных  церемоний,
почти не  видел  Туанетту.  Гравюра  с  портрета  Франклина,  стихотворная
подпись  под  пей,  запрет,  который  он  наложил  на  стихи,  и  события,
последовавшие за этим запретом, усилили его досаду  на  Туанетту.  Однако,
сознавая свое бессилие, он молчал. Даже  услыхав,  что  Туанетта,  вопреки
своему обещанию, снова пустилась  в  отчаянную,  дорогостоящую  погоню  за
развлечениями, он смолчал. Он прибег  только  к  одной-единственной  мере.
После той ночи в Трианоне он, с согласия Туанетты, ввел в действие  старый
приказ, запрещавший в пределах Версальского дворца ставить на карты  свыше
одного луидора. Теперь, когда Туанетта снова показала свою строптивость  и
ненадежность, он велел шефу полиции известить его  через  тайных  агентов,
если где-либо во дворце нарушат этот приказ.
   Что сегодня вечером этот приказ  нарушается,  и  притом  в  присутствии
королевы, он услыхал,  сидя  над  томом  "Всеобщей  истории  занимательных
путешествий" аббата Прево; по его поручению мосье де  Лагарп  из  Академии
занимался новым изданием этого весьма объемистого труда,  и  Луи  принимал
живейшее участие в работе. Он как раз был  погружен  в  восемнадцатый  том
"Занимательных путешествий", посвященный Камчатке и Гренландии, когда  ему
сообщили об игре у принцессы Роган. Возле него стояли серебряная тарелка с
куском жареной зайчатины и драгоценная соусница с брусничным желе. Скользя
по строчкам близорукими глазами, он  машинально  макал  мясо  в  желе;  он
откусывал, отрывал руками, глотал, читал.
   Агента полиции, явившегося к нему с  рапортом  и  стоявшего  перед  ним
навытяжку, он выслушал, уставившись ему в рот и не выпуская из  рук  куска
мяса.
   - Хорошо, - сказал он. Затем, пока  полицейский  пятился  к  двери,  он
швырнул кусок на тарелку и захлопнул книгу.
   Его охватило неистовое злорадство. Он встал  и,  не  говоря  никому  ни
слова, никем не сопровождаемый, направился к покоям  принцессы  Роган.  По
дороге он неоднократно вытирал руки о полы кафтана, и хотя  идти  пришлось
довольно далеко, он не дал улетучиться своей ярости.
   Даже сейчас, стоя перед карточным столом Туанетты,  он  был  еще  полон
желанного гнева. Мужчины вскочили и согнулись в глубоком поклоне.  Луи  их
не видел, он видел только то, что лежало на столе, - карты,  кучки  монет,
исписанные  листки  бумаги,  стаканы  и  бокалы  с  напитками,  вазочки  с
конфетами.
   - Добрый вечер, сир, - сказала Туанетта.
   - Добрый вечер, мадам, - ответил Луи высоким, взволнованным голосом.  -
Мне хотелось провести часок-другой в приятной беседе с  вами  и  с  вашими
дамами... - Он тяжело дышал и не закончил фразы.
   - Чудесная мысль, сир, - учтиво сказала принцесса Роган.
   Луи, однако, срывающимся голосом воскликнул:
   - И что же я здесь застаю!
   - Что же вы здесь застаете, сир?  -  спросила  Туанетта;  она  покачала
ножкой под столом, но никто этого не видел. Луи подошел вплотную к  столу,
сгреб жирной рукой несколько золотых монет и сунул  их  в  лицо  принцессе
Роган.
   - Что это такое,  мадам?  -  спросил  он  и,  так  как  Роган  молчала,
вскричал: - Это ливры? Это, может быть, су или экю?  Это  луидоры,  мадам.
Это не один луидор, а десять, одиннадцать, тринадцать луидоров.
   Он швырнул золото на стол.
   - То, что здесь лежит, - кричал он, - это бюджет целой провинции!
   - Вы преувеличиваете, сир, - почтительно, но решительно  сказала  Диана
Полиньяк. - На таком скудном бюджете не продержится и беднейшая  из  ваших
провинций.
   - Молчите, мадам! - крикнул Луи фальцетом. - Сейчас не  время  острить.
То, что лежит на столе, - приказал он, - принадлежит беднякам Парижа.
   И, ни к кому не обращаясь, он распорядился:
   - Представить мне список присутствующих и справку о том, сколько  здесь
находилось денег. Мне нужны точные цифры, с распределением по видам монет.
Завтра в восемь часов утра список должен лежать у меня на столе. Прощайте,
мадам. Прощайте, господа и дамы. -  Сопя,  тяжело  шагая,  он,  довольный,
вернулся к себе.
   На следующее утро Туанетта пришла к нему в библиотеку.  Он  решил,  что
она пришла извиняться, и приготовился продемонстрировать свое великодушие.
   - Очень мило с вашей стороны, сир, - сказала она, - что вы опять  взяли
на себя труд навестить меня в кругу моих друзей. Но меня обидела резкость,
с которой вы напомнили мне и моим дамам о долге  благотворительности.  Мне
кажется, тут меня не  в  чем  упрекнуть.  Вы,  наверно,  забыли  о  бедных
поселянах, которые обрели в моей трианонской деревушке кров и хлеб. Мне не
требовалось для этого вашего, - позвольте называть вещи своими  именами  -
вашего окрика.
   Луи глядел в книгу, которую он читал до ее прихода, - это был  все  тот
же восемнадцатый том "Занимательных путешествий", раскрытый  на  девяносто
девятой  странице,  на   параграфе   "Курильский   диалект",   где   двумя
параллельными столбцами были напечатаны французские и курильские слова:

   Oreilles ................... Ksar
   Nez ........................ Elou
   Levres ..................... Tchaatoi
   Bouche ..................... Tchar
   Parties natwelles de l'homme Tchi
   Idem de la femme ........... Тchit
   [Уши, нос, губы, рот, мужские половые органы, женские половые органы]

   Он машинально глядел на  вокабулы,  обескураженный  такой  невинностью,
или, может быть, это была наглость?
   - Не знаю, - бормотал он, - ладно уж.
   - Вам надо бы знать, сир, - сказала Туанетта, - вчера мне пришлось весь
вечер утешать своих дам.
   - Вы подаете плохой пример  двору  и  городу,  -  встрепенулся  Луи,  -
проигрывая за один вечер суммы...
   - Которых хватило бы на бюджет целой провинции, -  с  издевкой  сказала
Туанетта, -  вы  вчера  это  уже  говорили.  Будьте  справедливы,  Луи,  -
попросила она, - признайте, что последнее время  я  экономила.  У  себя  в
Трианоне  я  веду  простую,  сельскую  жизнь.  Я  ношу  только  эльзасские
полотняные платья. Я слыхала, что лионские фабриканты  досадуют  на  меня:
мой пример затрудняет им сбыт шелков. Я сделала все, чтобы вам угодить.  Я
побывала даже в Салоне, хотя не очень-то интересуюсь живописью; мне просто
не хотелось обижать художников - ради вас, Луи.  И  я  почувствовала,  что
парижане по достоинству оценили мое поведение. Вам рассказывали,  с  каким
воодушевлением, с какой сердечностью приветствовали меня в Опере?
   Луи молча  глядел  на  курильские  вокабулы;  он  перестал  слушать  ее
болтовню.
   - Кстати, о художниках и картинах, - продолжала  она,  -  пора  наконец
расписать потолок моего театра. Лагрене уже  сделал  эскиз,  -  Аполлон  и
грации, - получилось очень изящно и просто. Но художники теперь заламывают
цены. Заказа я еще не сделала. Я же помню, что обещала вам экономить.  Что
ж, если вам так нужно, пускай театр остается без украшений.
   Когда она уходила, Луи отпустил ей еще сто тысяч ливров на Трианон.


   Оба вернувшихся из Америки офицера, майор де Моруа и  лейтенант  Дюбуа,
сразу же по приезде в Париж навестили Пьера, чтобы рассказать ему о  своем
горьком опыте. Пьер был потрясен. Мало того что его уязвил столь  скверный
прием, оказанный людям, за отправку которых он чувствовал себя в известной
мере ответственным, этот прием усиливал его тревогу за  фирму  "Горталес",
которой, по-видимому, предстояло преодолеть немало препятствий, прежде чем
американцы оплатят ее счета.
   Через два часа пришла почта из Америки, содержавшая точный  объективный
отчет о встрече Лафайета и его офицеров, ибо на этот  раз  курьер  наконец
доставил долгожданное письмо Поля.
   Запершись у себя в кабинете,  наедине  с  собакой  Каприс,  Пьер  читал
подробное послание.
   "Хотя зрелое размышление должно было бы меня от этого  предостеречь,  -
писал Поль, - в Париже я  представлял  себе  Конгресс  Соединенных  Штатов
таким, каким античные писатели  изображали  римский  сенат  в  лучшие  его
времена, то есть некиим сонмом героев. Это никоим образом не соответствует
филадельфийской действительности.  Чтобы  быть  откровенным  с  вами,  мой
глубокоуважаемый друг, скажу, что Континентальный Конгресс  ни  по  своему
внешнему, ни по своему внутреннему достоинству не может идти  в  сравнение
даже с французским провинциальным магистратом. В Конгрессе ни на минуту не
прекращается  мелкая  склока  из-за  ничтожнейших  прав  и   обязанностей.
Тринадцать Штатов грызутся между собой, их представители озабочены  только
частными интересами  своего  штата,  а  сверх  того  они  еще  делятся  на
консерваторов и либералов. Спекуляция и взяточничество процветают не хуже,
чем при деспотическом режиме, только, пожалуй, в еще более грубых  формах.
Сторонники английского  короля  куда  многочисленнее  и  влиятельнее,  чем
предполагают в  Париже,  а  глубоко  въевшиеся  предрассудки  делают  даже
прогрессивно настроенных американцев ярыми французоненавистниками".
   В этой связи Поль подробно описывал позорный прием, оказанный  Лафайету
и его офицерам. Впрочем, прибавлял он, генерал Вашингтон, кажется, получил
уже рекомендательное письмо Франклина и  старается  загладить  недостойное
поведение Конгресса.
   Далее Поль обстоятельно разбирал виды фирмы  "Горталес"  на  оплату  ее
поставок Конгрессом. Мистер Артур Ли много раз и самым решительным образом
заявлял, что  "ссуда",  полученная  Пьером  от  французской  короны,  это,
разумеется, подарок короля не Пьеру, а Конгрессу. В доказательство  мистер
Ли, между прочим, ссылается на мосье де Жерара, который как-то при  случае
напомнил американским делегатам, что-де они получили уже четыре  миллиона.
Так как de facto они получили только три миллиона,  то  четвертый,  по  их
мнению, получил Пьер.  Он,  Поль,  изо  всех  сил  старается  опровергнуть
измышления и передержки мистера Ли. Однако господа из Конгресса ничего  не
хотят слушать, упорно держась за свое неверное понимание ситуации.
   Он  пытается,  писал  Поль  дальше,  добиться   оплаты   хотя   бы   по
неоспариваемым счетам. Но и тут американцы идут на всякие маневры, которые
иначе, как увертками, не назовешь. Самая подлая из этих  пустых  отговорок
такова: чувство ответственности запрещает Конгрессу производить  какие  бы
то ни было платежи до  тех  пор,  пока  не  выяснится  доброкачественность
каждой отдельной партии товаров.  Подобные  увертки,  конечно,  недостойны
большого,  свободолюбивого  народа,  но  огромные  финансовые  затруднения
Конгресса делают их вполне понятными. Чтобы не поставить  под  угрозу  все
свое дело, здесь уклоняются от выполнения  обязательств  перед  отдельными
лицами.
   Пьер прочитал это место дважды. Беспристрастность  его  молодого  друга
вызывала у него и досаду и уважение. "Понятны, - думал он горько, - уловки
американцев понятны. А под колесами лежать мне".
   Чтобы быть справедливым, писал в заключение Поль,  и  дать  объективную
картину здешних дел, он должен  подчеркнуть,  что  в  Конгрессе  наряду  с
узколобыми торгашами сидят люди широкого кругозора  и  высокой  честности.
Недаром одновременно с этим письмом он, Поль, посылает Пьеру груз табака и
индиго на сумму в двадцать семь тысяч двести пятьдесят ливров; это как  бы
символический платеж, и он уверен, что в  конце  концов  добьется  полного
удовлетворения требований дома "Горталес". Да  и  вообще  все  эти  новые,
обременительные для нервов и для терпения переживания ничуть не поколебали
его веры в конечный успех героического эксперимента.
   Подперев голову ладонями, Пьер несколько мгновений сидел в унынии.
   - Вот мы и сели в лужу, - рассказывал он собаке  Каприс,  -  вот  мы  и
хороши.
   Потом его охватила злость. Вот, стало быть, результат - табак да индиго
на сумму в двадцать семь тысяч двести пятьдесят ливров.  Ради  этого  Поль
уехал в Америку, ради этого он поставил на  карту  свою  жизнь.  Мерзавцы,
гнусные лжецы - вот кто такие на поверку прославленные борцы за свободу. И
ради таких-то людишек он, Пьер, жертвовал своими деньгами, своими нервами,
своей жизнью.  Ради  таких  людишек  пустился  за  океан  молодой,  пылкий
Лафайет. Ради крючкотворов. Если хоть одна партия  не  в  порядке,  мы  не
платим. А уж одну партию мы всегда сумеем найти. Тьфу, черт!
   Румяное мясистое лицо Пьера с ясным,  слегка  убегающим  назад  лбом  и
полными, красиво очерченными губами брезгливо сморщилось. Он  не  стыдился
своей доверчивости, ему было стыдно за людей, на которых он работал.
   Затем еще раз, очень внимательно, он перечитал письмо Поля.  Но  дурное
настроение уже прошло, и теперь он обратил внимание на  все,  что  было  в
письме утешительного, обнадеживающего. Он подумал также, что за это  время
здесь произошли большие перемены, что он и Франклин стали теперь друзьями.
Он стал размышлять, что ответить Полю.  Он  сообщит  ему,  чего  он  здесь
добился, расскажет, как устроили встречу  Франклина  с  высокопоставленной
особой, и велит ему немедленно возвратиться. Писать письма  было  страстью
Пьера, и мысль о письме Полю окрылила его.
   Нет,  он  нисколько  не  охладеет  к  великому  делу  из-за  мелочности
отдельных членов Конгресса.
   Вскоре он получил возможность это доказать: Сайлас Дин  поведал  ему  о
деле генерала Штейбена. Тот, как и собирался, уехал обратно в Германию,  и
Америка окончательно упустила случай заручиться помощью испытанного  воина
и организатора.
   Окончательно ли? О нет. На то он  и  Пьер  де  Бомарше.  Он  тотчас  же
принялся писать Штейбену пламенное письмо, заклиная его вернуться в Париж.
Генерал может свободно  распоряжаться  его,  Бомарше,  средствами,  а  что
касается судна для отправки генерала в Америку, то оно уже стоит  наготове
в Марселе. Неужели Америка и великое дело свободы должны  лишиться  такого
выдающегося сотрудника только потому, что по нелепой  случайности  тот  не
встретился во время своего пребывания в  Париже  с  ним,  Пьером?  Нет,  с
подобной случайностью Пьер де Бомарше не может помириться.
   Письмо оказалось настолько уб