овольно вздорная женщина, к тому же одержимая высокомерием,  которое  ей,
Дезире, казалось попросту глупым. И все-таки Дезире не могла  окончательно
избавиться от чувства благоговейной робости, которое  благодаря  стараниям
церкви, властям и школы, слилось с понятиями "король", "двор",  "Версаль".
Правда, теперь, когда она так долго и так близко наблюдала жизнь Сиреневой
лиги, она все больше убеждалась, что при дворе все делается гораздо проще,
наивнее и человечнее, чем она думала.
   Вот, например, поссорились королева и мадам  Жозефина,  супруга  принца
Ксавье. Туанетта все  еще  не  отказалась  от  своего  капризного  желания
выставить эту неуклюжую  бесталанную  женщину  на  посмешище  всей  семьи.
Всяческими хитростями она добилась наконец,  чтобы  невестка  посетила  ее
маленький театр. Туанетта как раз репетировала на сцене, Дезире  наблюдала
за ней из темной ложи.  Туанетта  немедленно  завладела  невесткой  и,  не
сказав ей о присутствии актрисы, принялась показывать ей хитрое устройство
сцены. Затем она снова стала просить ее не портить общего веселья и  взять
какую-нибудь роль. Но Жозефина оставалась непоколебима.  На  своем  убогом
французском языке, который скорей походил на итальянский, она заявила, что
готова участвовать в чтении распределенной по ролям пьесы  в  Версале;  но
выйти на подмостки перед зрителями она отказалась.
   - Это совершенно недостойно меня, - сказала она сердито и решительно.
   - Но раз это делаю я, королева, - живо перебила ее Туанетта, -  значит,
вы можете отбросить всякие сомнения.
   - Пусть я не королева, но я все-таки из того теста, из которого  делают
королев, - резко ответила Жозефина.
   - Несомненно, - сладким голосом подтвердила Туанетта, - но  вы  все  же
согласитесь, что австрийский императорский род не  уступает  по  знатности
савойскому. Разве не так, моя милая?
   Если Дезире доставляло удовольствие заставить королеву  Франции  играть
горничную, то королеве доставляло  еще  большее  удовольствие  играть  эту
горничную. Похоже было на то, что в этой маленькой роли Туанетта и  впрямь
без труда затмит свою приятельницу Габриэль, игравшую главную  роль,  роль
маркизы. И Туанетте хотелось, играя служанку, показать, что она не  только
принимает поклонение французов, но и понимает нрав своего народа, что  она
часть его.
   Она  старалась  добиться  естественности.  По  пьесе  она  должна  была
прислуживать за столом и гладить панталоны  камердинера  Лафлера.  Она  по
десять  раз  заставляла  свою  горничную  показывать,  как  гладят  и  как
накрывают на стол.  Сознание,  что  она,  отпрыск  Рудольфа  Габсбургского
(*83), королева Франции, умеет гладить, накрывать на  стол,  прислуживать,
как  горничная,  доставляло  ей  невыразимое  удовольствие.  С   гордостью
продемонстрировала она Дезире  свое  умение  и  была  разочарована,  когда
актриса  не  выразила  ни  малейшего  удовлетворения.   Дезире   терпеливо
разъяснила ей, что в театре  важно  не  то,  что  актер  гладит,  как  это
полагается делать в действительности, а то, что он  гладит  правдоподобно,
создает иллюзию глаженья. Туанетта поняла.
   Водрейль жадно следил за  тем,  как  работает  Дезире  с  королевой.  С
удвоенным рвением работал  он  над  своими  ролями,  добиваясь  не  только
успеха, но и достоверности. Он  хотел  быть  в  первой  пьесе  достоверным
барином, во второй - тоже достоверным - крестьянином. Похвалы Дезире  были
скупы и умны.
   Злая радость, которую доставлял Дезире  этот  "театр  знатных  господ",
росла от репетиции к репетиции. Как они потели, как лезли из кожи и какими
они были дилетантами.  Вот,  например,  Водрейль.  Он  забыл  свое  жгучее
желание сделаться любовником королевы и  свою  мечту  повести  французскую
армию  на  Англию,  а   все   для   того,   чтобы   стать   добросовестной
посредственностью на  подмостках.  Ведь  даже  в  моменты  высшего  своего
подъема он не достигал того, что удавалось в самые неудачные минуты самому
плохому актеру "Театр Франсе". Как они слепы  -  и  королева,  и  все  эти
вельможи, и знатные дамы.
   Водрейль отчасти догадывался о мыслях  Дезире.  Он  видел  ее  странную
усмешку, и ему страстно  хотелось  сломить  неприступность  этой  женщины,
покорить ее до конца, завладеть ее тайной.
   Дезире никогда не выходила из  рамок  своего  положения  актрисы  и  не
говорила ни о чем, что не имело прямого отношения к ее обязанностям, и это
производило на Туанетту именно то  впечатление,  на  которое  рассчитывала
Дезире. Любопытство  королевы  было  возбуждено.  Мадемуазель  Менар  была
удивительно замкнута, с ней нельзя  было  говорить  ни  о  чем,  кроме  ее
профессии. В сущности, Туанетта представляла себе подругу Водрейля  совсем
иной.  Габриэль,  с  которой  Туанетта  поделилась  своими  впечатлениями,
высказала. предположение,  что  девушка  держится  так  из  робости  перед
королевой.  Туанетта  решила  разрушить  эту   преграду.   Она   принялась
расспрашивать Дезире о всяких мелочах из жизни ее товарищей, о театральных
сплетнях. Но и тут Дезире оставалась замкнутой. Это  дразнило  любопытство
Туанетты, и она все энергичней домогалась дружбы актрисы.


   Граф Мерси написал  в  Шенбрунн  о  новом  увлечении  Туанетты.  Старая
императрица  не  очень  огорчилась.  Она  ответила,  что  в   этой   новой
деятельности Тони нет большой беды.  Куда  менее  разорительно  увлекаться
театром, чем игрой в  фараон,  и  лучше  раздавать  Полиньякам  роли,  чем
министерские посты.
   Луи тоже интересовался  театром  и  поэтому  не  препятствовал  забавам
Туанетты. Он даже появлялся на репетициях.
   Однако перед репетициями некоторых сцен Водрейль просил его  удалиться,
ибо они должны были явиться для него сюрпризом. В одной из  сцен,  которые
хотели показать Луи лишь в спектакле, изображалось, как маркиз, увлеченный
слесарным делом, забывает свою ревность.  По  той  же  причине  от  короля
скрывали, какие  будут  исполнены  песни.  Луи  понимал,  что  устроителям
хочется сохранить свои планы в тайне, и, когда его выдворяли из  зала,  он
добродушно заявлял: "Хорошо, пойду работать. Только я ставлю одно условие,
мой дорогой маркиз: раз уж вы будете  петь,  вы  должны  исполнить  и  мою
любимую песню!" Всем придворным было известно,  что  Луи  любил  "Песню  о
козе".
   Так они работали  и  мучились.  Туанетта  вела  борьбу  со  своим  "р",
Водрейль советовался с Пьером о  некоторых  изменениях  в  тексте.  Лучшие
музыканты королевства сочиняли для придворного  оркестра  аккомпанемент  к
песням. Относительно дверного замка,  призванного  сыграть  такую  большую
роль в "Непредвиденном пари", советовались со слесарем Гаменом, чтобы  Луи
при всем желании не смог ни к чему придраться.
   Оставалось  преодолеть  последнее  затруднение.   Роль   обманутого   и
необманутого маркиза играл Жюль Полиньяк, и было довольно пикантно, что по
пьесе Водрейль не наставлял ему рога;  Жюль  с  удовольствием  играл  свою
роль,  но  потребовал  разрешения  не  снимать  с  себя  "Крест   Людовика
Великого". А французские ордена носить на сцене не  разрешалось.  Жюль  не
хотел считаться с этим; он не  желал,  чтобы  его  приняли  за  настоящего
актера. Напрасно убеждал его Водрейль, утверждая, что эта опасность ему не
грозит. Жюль Полиньяк стоял на своем. Туанетте пришлось выждать подходящий
момент и добиться у Луи эдикта об отмене запрета для данного случая.
   Наконец все было разучено и готово. Туанетта  в  последний  раз  прошла
свою роль с Дезире.
   - Я  бесконечно  многому  научилась  у  вас,  -  призналась  счастливая
Туанетта и быстро, в искреннем порыве, обняла ее за плечи, как до сих  пор
обнимала только свою подругу Габриэль.
   Но  это  не  помешало  ей  позабыть  единственную  просьбу,  с  которой
обратилась к ней Дезире, - пригласить автора комедии.
   Мишель Седен, автор обеих пьес, прожил нелегкую жизнь.  Правда,  теперь
его провозгласили великим писателем, но до этого ему  пришлось  преодолеть
огромные препятствия. Ученик  каменщика,  он  украдкой  урывал  время  для
сочинительства. С большим  трудом  пробился  он  к  людям,  которые  могли
осуществить постановку его пьес. Именно поэтому Дезире хотела  помочь  ему
увидеть свои комедии в "театре знатных господ". Зная надменность Туанетты,
она понимала, что пригласить Седена на спектакль совершенно невозможно. Но
она хотела, чтобы  он  присутствовал,  по  крайней  мере,  на  генеральной
репетиции, и Туанетта, после некоторого колебания, обещала ей это.  Однако
Туанетта забыла о своем обещании, а Дезире сочла этот  повод  недостаточно
важным, чтобы ради него рисковать своим влиянием. Седен не был приглашен.
   Гостей, собравшихся в день спектакля в  миниатюрном  зале,  было  всего
двадцать три человека. Графу Мерси очень хотелось быть там, чтобы доложить
обо всем августейшей матушке,  но  Туанетта  желала  играть  только  перед
зрителями королевской крови; она допустила на представление только  членов
королевской семьи и никак не могла сделать исключение.
   Теперь, после того как Лагрене расписал потолок и  наладили  освещение,
маленький зал выглядел еще  красивее,  чем  в  день  открытия,  когда  был
поставлен  "Цирюльник".  Белый  с  золотом  зал,   сверкавший   в   сиянии
бесчисленных  свечей,  казался  роскошным  и  в  то  же  время   скромным;
затейливо-изящные ложи и кресла приглашали удобно в них  расположиться,  а
львиные  головы,   которые   венчали   колонны,   поддерживавшие   балкон,
свидетельствовали о том, что это театр королевы.
   Взволнованные и  слегка  скептически  настроенные  гости  сидели  перед
тяжелым занавесом из дорогого, затканного золотом синего бархата,  который
отделял зал от сцены, и ждали. Маленький оркестр, составленный  из  лучших
королевских музыкантов, был наготове. Зрители неоднократно  меняли  места,
переходили из одной ложи в другую, болтали вполголоса, ждали.
   За занавесом все были как в лихорадке. Принц Карл изрядно  выпил,  даже
Туанетта, против своего обыкновения, осушила бокал шампанского.
   - Посмотрите, какая у меня холодная рука, - несколько раз повторила она
Водрейлю.
   Вдруг она заявила, что пустой зал нервирует ее. К тому же незаполненное
помещение обладает плохой акустикой.
   - Вам следовало раньше подумать об этом, мадам, -  сказал  Водрейль.  В
сине-красной  полковничьей  форме  он  казался   еще   более   могучим   и
привлекательным, чем всегда.
   - Я хочу, чтобы театр был полон, - заявила служанка Нанина тоном  никак
не служанки. - Прикажите, чтобы все  свободные  места  заняли  швейцарские
гвардейцы и слуги.
   - Вы сказали, мадам, - сердито  ответил  Водрейль,  -  что  не  желаете
никаких зрителей, кроме членов королевской семьи.
   - Швейцарские гвардейцы и слуги не зрители, это народ,  -  отпарировала
Туанетта.
   - Туанетта права, - мягко произнесла маркиза Кленвиль, она же  Габриэль
Полиньяк.
   Жюль Полиньяк с возмущением воскликнул:
   - Зрители? Эти ничтожества! Ces especes!
   Водрейль и сам  опасался  за  акустику.  Он  подчинился,  отдал  приказ
впустить гвардейцев и велел играть увертюру.
   Вслед за этим опять  надолго  наступила  тишина,  и  тут  гости  начали
выказывать нетерпение. Луи, который был в хорошем настроении и  сам  очень
хотел играть в спектакле, решил сейчас сыграть хотя бы роль  нетерпеливого
зрителя. Он начал хлопать в  ладоши,  стучать  ногами  и  громко  крикнул:
"Начинать! Начинать!"  Остальные  тоже  приняли  участие  в  этой  веселой
забаве.
   Габриэль вышла из-за занавеса и попросила у  зрителей  несколько  минут
терпения, - надо только наладить акустику.
   Под начальством офицера в зал с топотом вошли швейцарские  гвардейцы  и
при виде короля стали как вкопанные.
   -  Вольно,  занимайте  места"  марш!  -  приказал  офицер,  и  солдаты,
смущенные, стараясь производить как можно меньше  шума  и  звеня  оружием,
уселись своими мощными задами на  хрупкие  кресла.  Служанки  и  горничные
разместились среди них.
   Раздался условный стук, занавес раздвинулся, и на  сцене  в  изящном  и
замысловатом костюме  служанки,  оставлявшем  открытыми  лодыжки  и  икры,
появилась  Мария-Антуанетта,  королева   Франции,   и,   перекинув   через
обнаженную  руку  выглаженную  штанину,  сказала  своему   деверю   Карлу,
камердинеру Лафлеру:
   - Всегда-то мы, служанки, жалуемся.
   Но не успела  она  объяснить,  почему  она  жалуется,  как  ее  прервал
раскатистый смех Луи.
   - Великолепно, мадам, - закричал он и захлопал в ладоши. - Вы выглядите
и разговариваете, как настоящая  горничная.  Великолепно,  браво.  Как  вы
находите, господа? Великолепно! Еще раз!
   Но тут возмущенно дали занавес. Вышел Водрейль и  зло,  но  с  вежливой
сдержанностью сказал:
   - Дамы и господа, мы начинаем снова. Но я  настоятельно  прошу  вас  не
прерывать игры!
   - Ладно, Водрейль, не сердитесь, - добродушно отозвался из  своей  ложи
Луи. - Уж очень мне понравилась мадам. Даю слово, больше мешать не буду.
   Занавес раздвинулся снова, спектакль пошел как по маслу. Вскоре знатные
зрители видели в Жюле и Габриэль Полиньяк,  в  принце  Карле,  Водрейле  и
Туанетте уже не Жюля, не Габриэль, не Карла, не Водрейля и не Туанетту,  а
маркиза и маркизу Кленвиль, камердинера  Лафлера,  полковника  Этьелета  и
горничную Нанину. Интерес  к  маленьким  приключениям  четы  Кленвиль  все
возрастал. Но вдруг Луи, несмотря на свое  искреннее  стремление  сдержать
себя, помешал снова. Как только Жюль Полиньяк  с  видом  знатока  принялся
рассматривать дверной замок, Луи не выдержал и закричал:
   - Нет, уж это вам придется дать осмотреть мне, Жюль.
   И маркиз Кленвиль снова внезапно превратился в Жюля Полиньяка.
   Солдаты, лакеи и служанки,  присутствовавшие  на  спектакле,  были  так
потрясены неожиданным приглашением, что некоторое время смотрели и слушали
в каком-то оцепенении. Они были очень смущены и не сразу  пришли  в  себя.
То, что происходило с ними, и то, что происходило  на  сцене,  было  очень
странно. Удивительно, зачем королева так старается походить  на  служанку.
Совершенно неприлично, что королева и брат короля ведут себя  как  шуты  и
паяцы. Но постепенно смущение их прошло, и спектакль начал  им  нравиться.
Конечно, было нелегко следить за изящным диалогом пьесы. Но они  понимали,
что автор относится к  народу  благожелательнее,  чем  к  аристократии,  и
высмеивает   дурацкие   чудачества,   которыми   развлекается    скучающее
привилегированное  сословие.  Дерзость  горничной  Нанины  и   камердинера
Лафлера нравилась им. Они и сами так  дерзили,  а  то,  что  дерзости  эти
произносились  устами  переодетой  королевы  и  переодетого  принца,  было
особенно потешно. Но они не решались выражать свое удовольствие.  Смех  их
звучал робко и сразу же умолкал. Кто знает,  а  вдруг  господа  перестанут
смеяться и ни с того ни с сего начнут гневаться.
   Водрейль подошел к рампе и запел. Да, он решился спеть эту  рискованную
песню. Глубоким, звучным голосом пел  он  матросскую  песню,  которую  все
хорошо знали и которая теперь, когда война с Англией должна  была  вот-вот
разразиться, приобрела острый политический смысл.  Он  пел  об  английском
фрегате, который 31 августа, на пути  к  Бреславлю  (*84),  был  обнаружен
французским кораблем. Французский капитан  спрашивает  своего  лейтенанта:
"Лейтенант, в силах ли ты взять это судно на абордаж?"  И  гордый,  смелый
лейтенант отвечает: "Так точно, капитан". И они  подплывают  к  вражескому
кораблю  и,  пустив  в  ход  пики,  мушкеты  и  крюки,  учат   англичанина
уму-разуму. "А теперь, -  смело  и  дерзко  пропел  заключительную  строфу
Водрейль, старший сокольничий  короля,  интендант  королевы.  -  А  теперь
выпьем-ка глоток за капитана, и еще один за  лейтенанта,  и  еще  за  всех
влюбленных, и еще один за короля Франции. И плевать нам на короля  Англии,
объявившего нам войну".
   Гости, сидевшие в ложах,  были  ошеломлены.  Война  с  Англией  еще  не
началась, и было странно,  что  Водрейль  спел  эту  старую  и  грубоватую
народную песню в театре королевы. Но солдаты, народ, ces especes,  уже  не
могли сдержаться. Они захлопали в ладоши и стали кричать:  "Браво,  браво,
повторить!"
   Водрейль взглянул на ложу, где сидел король. Он был  рад,  что  решился
пропеть эту песню, до последнего  мгновения  он  не  был  уверен  в  своей
отваге. Теперь он глядел на  всех  дерзко  и  весело.  Вот  какую  смелую,
остроумную, великолепную шутку сыграл он с этим нерешительным шестнадцатым
Людовиком. И какая хорошая была мысль пустить сюда  народ.  Слух  об  этой
шутке уже сегодня ночью облетит Париж, и в конце концов окажется, что  это
он, Франсуа Водрейль, объявил войну Англии.
   Как только дерзкий Водрейль запел матросскую песню, хорошее  настроение
Луи улетучилось. Песня эта всегда была дурацкая, даже когда она появилась,
во время последней войны. Во-первых, мы захватили,  к  сожалению,  слишком
мало английских кораблей, и не было решительно никаких оснований  ликовать
и провозглашать тосты, а во-вторых, песня свидетельствовала  о  величайшем
невежестве автора, если он направил английский корабль в Бреславль. Теперь
же она была не просто дурацкой, но и в  высшей  степени  предосудительной.
Возмутительно, что Водрейль посмел горланить ее здесь.
   Недовольный Луи ерзал в своем синем кресле. А когда народ стал ликовать
и потребовал повторить песню, Луи совсем опечалился. Дурни несчастные, они
хотят войны. Сидят сейчас живехонькие, а он видит уже,  как  ими  набивают
трюмы кораблей, как они тонут в море, как погибают  и  истлевают  в  лесах
этой мятежной страны, в местах, которые и на карте-то не  указаны.  А  тут
еще Водрейль насмешливо улыбнулся и посмотрел  ему  прямо  в  лицо  своими
наглыми глазами. Луи захотелось крикнуть: "Довольно! Занавес!  Я  запрещаю
продолжать спектакль!" Но в то же мгновение он сказал  себе,  что  сделать
это - значит превратить пустяк в скандал. "Нет, нет, - решил он,  -  я  не
буду относиться к этой глупой песне как к политическому событию. Мы  среди
своих, в своей семье, я просто слушаю музыку и знать не желаю, что за  ней
кроется. Раз корабль не может плыть в Бреславль, значит, и  захватить  его
нельзя. Это просто веселая чепуха". Луи  сидел  и  глуповато  улыбался,  а
Водрейль раскланялся перед публикой, кричавшей: "Браво!" - и пропел  песню
еще раз.
   "Непредвиденное пари" продолжалось, это происшествие было  забыто,  Луи
тоже  решил  забыть  его  и  забыл.  Первая  пьеса  закончилась  под  гром
аплодисментов. Луи поднялся на сцену и стал многословно и  шумно  выражать
свое удовольствие. При этом он всем мешал,  так  как  актерам  нужно  было
переодеться. Увидев Водрейля, превратившегося  из  маркиза  в  крестьянина
Ришара, он ткнул его в живот и сказал:
   - Ну, не говорил ли я вам, мосье? Вы прирожденный  интендант  зрелищ  и
развлечений! А вы долго заставляли себя упрашивать, покуда сами не  поняли
истинного своего призвания.
   Водрейль холодно поблагодарил. Его злило, что толстяк принял песню  так
добродушно. Но уж зато в следующей пьесе  он  в  роли  крестьянина  Ришара
выскажет ему свое мнение в лицо, в его жирное, ленивое лицо.
   Но Луи и на этот раз веселился от души. В комедии "Король и крестьянин"
ему понравилось все: охотничьи костюмы, веселая музыка лесных  рогов,  его
Антуанетта, которая так очаровательно и сочно играла крестьянскую девушку,
его брат, изображавший увальня, ночного сторожа, который посадил под замок
охотников, короля и всю свиту. А Водрейль в роли простака-крестьянина  был
просто великолепен. Когда он произнес свою  знаменитую  фразу:  "А  я  вот
видел нечто такое, чего никогда не увидать королю, - людей", - Луи  громко
закричал: "Прекрасно, замечательно", - и Водрейль опять был разочарован. А
народ радовался, но сейчас уже не решался аплодировать. Все сидели тихо  и
приветливо поглядывали на своего доброго короля Луи.
   И тут Луи получил самое большое удово