лась  с  тем,  что
проникал из коридора, образуя тонкую пелену  под  потолком.  Хорза  медленно
опустил пистолет, огляделся и прислушался.
   - Вот так-то лучше, - сказал он.
   Он воспользовался огнетушителем, чтобы погасить небольшие  очаги  огня  в
стене  коридорчика  и  там,  где  находился  мозг  парома.  Потом  вышел   в
пассажирский отсек, сел у открытых дверей и подождал, пока не вытянуло дым и
пар. На берегу и в лесу не было видно ни души, каноэ тоже скрылись из  виду.
Он поискал управление дверьми и нашел его. Двери  с  шипением  закрылись,  и
Хорза ухмыльнулся.
   Вернувшись в рубку управления, он нажимал кнопки и открывал панели,  пока
не пробудились к жизни экраны. Они вспыхнули все  вдруг,  когда  он  поиграл
кнопками на подлокотнике диваноподобного кресла. Шум прибоя на летной палубе
пробудил мысль, что снова открылась дверь в корме, но  это  лишь  включились
наружные микрофоны. На экранах появились цифры  и  слова.  Открылись  крышки
перед креслом, вперед выскользнули и застыли  в  ожидании  штурвал  и  ручки
управления. Счастливый впервые за много дней, Хорза отправился на  долгие  и
изнурительные, но, в конце концов, успешные поиски съестного. Он  был  очень
голоден.
   Несколько мелких насекомых ровными рядами летали  над  лежащим  на  песке
гигантским телом. Одна его рука, обугленная и  черная,  лежала  в  умирающем
пламени костра.
   Маленькие насекомые уже начали выедать глубоко  сидящие  открытые  глаза.
Они даже не заметили, как  паром,  покачиваясь,  взмыл  в  вечерний  воздух,
набрал скорость, без всякой элегантности развернулся над горой и  загрохотал
прочь от острова.

ИНТЕРЛЮДИЯ ВО ТЬМЕ

   Мозг иллюстрировал емкость своего накопителя картиной. Он с удовольствием
представлял  себе,  будто  содержимое  его  памяти  записано  на  карточках,
небольших полосках бумаги, крошечным шрифтом, но достаточно  крупным,  чтобы
его мог прочесть человек.  Если  буквы  два  миллиметра  высотой,  а  бумага
размером примерно десять квадратных сантиметров и исписана с  обеих  сторон,
то на каждой карточке можно  было  разместить  десять  тысяч  букв.  В  ящик
метровой длины можно уложить примерно тысячу  карточек  -  десять  миллионов
единиц информации.  В  камере  в  несколько  квадратных  метров  с  проходом
посередине - достаточно широким, чтобы в него можно было выдвигать ящики - в
плотно расставленных стеллажах можно установить тысячу  ящиков.  Вместе  это
будет десять миллиардов букв.
   Квадратный километр может содержать сто  тысяч  помещений,  тысячу  таких
этажей можно свести в здание  высотой  две  тысячи  метров,  содержащее  сто
миллионов камер. Если строить прямоугольные  башни,  все  время  одну  подле
другой, пока они не  закроют  поверхность  большой  планеты  со  стандартной
гравитационной  постоянной  "g"  -  возможно,  около  миллиарда   квадратных
километров, - то мы  получим  планету  с  триллионом  квадратных  километров
поверхности,  сотню  квадрильонов  заполненных  бумагами   камер,   тридцать
светолет коридоров и такое  число  потенциально  накопленных  букв,  которое
превосходит возможности всякого разума.
   В десятичной системе это была бы единица с  двадцатью  семью  нулями,  но
даже такое большое число отражает лишь  крошечную  часть  емкости  мозга.  А
полная  емкость  соответствует,  возможно,  тысячам  таких   планет,   целым
планетным системам, звездным скоплениям заполненных информацией  шаров...  и
все  это  гигантское  хранилище  физически  занимает  внутри   мозга   такое
пространство, которое меньше одной-единственной камеры...
   Мозг ждал в темноте.
   И все время считал, как долго он ждал. Он пытался оценить, как долго  ему
еще предстоит ждать. Он с точностью до такой мельчайшей доли секунды,  какую
только  можно  представить,  подсчитывал,  как  долго  находится  в  туннеле
Командной Системы, и он думал об этой цифре чаще,  чем  было  необходимо,  и
наблюдал, как она  растет.  Она  была  своего  рода  страховкой,  думал  он,
маленьким фетишем, чем-то, за что можно держаться.
   Он разведал туннели Командной Системы. Он был слабым, поврежденным, почти
беспомощным,   но   все   равно   стоило   потрудиться   и   оглядеться    в
лабиринтоподобном комплексе туннелей и пещер - хотя бы потому, что он охотно
отвлекался от того факта, что являлся здесь беглецом. К тем местам,  которых
не мог  достичь  сам,  он  посылал  единственного  оставшегося  дистанционно
управляемого робота, чтобы посмотреть на то, на что можно было посмотреть.
   И  все  это  было  одновременно   и   скучным,   и   ужасно   удручающим.
Технологический уровень строителей Командной Системы был очень  низким;  все
устройства работали либо на  механическом,  либо  на  электронном  принципе.
Передачи и колеса, электрические провода, сверхпроводники и стекловолоконные
светопроводники; в самом деле, очень примитивно, думал мозг, и  нет  ничего,
что могло бы пробудить его интерес. Достаточно одного взгляда  на  машины  в
туннеле, чтобы вес сразу понять: из какого материала они состояли,  как  они
были сделаны и даже какой цели служили. Не было никаких  тайн,  ничего,  чем
можно было бы заняться.
   И то, что во всем этом отсутствовала точность, казалось мозгу чуть ли  не
пугающим. Например, он рассматривал тщательно обработанный кусок металла или
тонко сформованную пластиковую деталь и знал,  что  для  людей,  построивших
Командную   Систему,   эти   вещи   выглядели   точными   и   прецизионными,
сконструированными  с  минимальными  отклонениями,  с   точнейшими   прямыми
линиями, совершенными изгибами, гладкими поверхностями,  безупречно  прямыми
углами... и так далее. Но сам мозг  поврежденными  сенсорами  ощущал  грубые
кромки, примитивизм собранных вместе частей и компонентов. В свое время  они
были достаточно хороши и, несомненно, отвечали важнейшим критериям; главное,
они функционировали...
   И все равно они были грубыми и неуклюжими, несовременно спроектированными
и изготовленными. Это почему-то беспокоило мозг.
   И он должен будет использовать эти  античные,  примитивные  и  изношенные
технические устройства. Он должен будет соединиться с ними.
   Он обдумал это дело на предмет лучшего использования и решил  подготовить
план на тот случай, если  идиранам  удастся  переправить  кого-нибудь  через
обнаруженный им Тихий Барьер.
   Потом он вооружится и сделает укрытие. И то и другое повлечет повреждение
Командной Системы, и поэтому мозг собирался  заняться  этим  лишь  в  случае
появления прямой угрозы. Такой,  что  он  будет  вынужден  рискнуть  вызвать
неудовольствие Дра'Азона.
   Но, возможно, до этого не дойдет. Мозг надеялся,  что  не  дойдет.  Между
разработкой планов и их выполнением большая разница. Вероятность того, что у
него будет достаточно времени спрятаться или  вооружиться,  была  ничтожной.
Оба плана вполне могли закончиться импровизацией - как раз потому,  что  для
манипуляции устройствами Командной Системы он располагал  лишь  дистанционно
управляемым роботом и собственным искалеченным полем.
   И все же это лучше, чем ничего. Всегда лучше иметь какие-то проблемы, чем
быть избавленными от них смертью...
   Но была еще одна проблема, которую  нельзя  было  решить  немедленно,  но
которая беспокоила его больше всего. Ее можно было  описать  вопросом:  "Кто
я?"
   Его высшие функции  были  вынуждены  отключиться,  когда  он  перешел  из
четырехмерного в  трехмерное  пространство.  Информация  мозга  хранилась  в
бинарной форме, в спиралях, состоящих из фотонов  и  нейтронов.  А  нейтроны
распадались как вне ядра, так и вне гиперпространства  (на  протоны,  ха-ха;
без подходящих противомер вскоре после его проникновения в командную систему
его память состояла бы из чудовищно информативного послания:  "0000000...").
Поэтому он  вполне  целесообразно  заморозил  свою  первичную  память  и  ее
познавательные функции, окутал ее полями, делавшими невозможным как  распад,
так и использование. Вместо нее он  работал  с  пикосхемами  дублирования  в
реальном пространстве и для мышления использовал свет реального пространства
(как унизительно).
   Теоретически он еще имел доступ ко всей накопленной информации (хотя этот
процесс был таким сложным и медленным), и потому не все было потеряно...  Но
мыслить, быть самим собой - это совсем другое дело. Он действительно не  был
самим собой. Он был плохой,  абстрагированной  копией  самого  себя,  грубой
схемой запутанной, как лабиринт, сложности своей истинной личности. Это была
самая  верная  копия,  какую  он  смог  создать   при   таких   ограниченных
возможностях, и она обладала сознанием, даже если к этому сознанию приложить
самую строгую мерку. Но оглавление - это не полный текст, план города  -  не
город, а карта - это не страна. Итак, он спрашивал: Кто я?
   Не та сущность, которой, по его собственному мнению, он был  раньше;  вот
ответ, и весьма беспокоящий ответ. Так как он знал, что "я", которым он  был
теперь, никогда не будет способно думать о тех вещах, о  которых  бы  думало
его  прежнее  "я".  Он  чувствовал  себя  недостойным.  Он  чувствовал  себя
ошибающимся и ограниченным, и... тупым.
   Нет, думай позитивно! Узоры, картины,  аналогии  с  картотекой...  Сделай
плохую конструкцию хорошей. Ты только должен думать...
   Если сейчас он не был самим собой, то он им и не будет. В его  теперешнем
состоянии он относился к себе предыдущему так, как дистанционно  управляемый
робот к его современному "я" (прекрасное сравнение).
   Управляемый робот будет больше, чем просто  его  глазами  и  ушами,  если
станет нести вахту на поверхности планеты, на базе Оборотней или  близ  нее,
больше, чем помощником при несомненно лихорадочных попытках вооружиться  или
спрятаться, которые придется  предпринять,  если  робот  забьет  тревогу.  И
одновременно меньше.
   Думай о приятном! Думай о хорошем! Разве он не был  когда-то  умным?  Да,
действительно.
   Побег с военного корабля даже  по  его  собственным  оценкам  был  просто
захватывающим, блестящим и мастерским. В любых других обстоятельствах, кроме
чрезвычайной необходимости, его  мужественный  гиперпространственный  прыжок
так глубоко внутрь  шахты  тяготения  можно  было  бы  назвать  чрезвычайным
сумасбродством, но так или иначе, он сделал его с чудовищной ловкостью...  И
его чудовищный  переход  из  гиперпространства  в  реальное  был  не  только
блестящим и куда более мужественным, чем все остальное,  что  он  когда-либо
совершал, но и к тому же почти наверняка самым первым опытом в этой области.
Нигде в своей всеобъемлющей памяти он не нашел никаких указаний на  то,  что
нечто подобное уже когда-то совершалось. Он гордился этим.
   И после всего этого он заперт здесь, интеллектуальный калека, философская
тень своего прежнего "я".
   И приходилось только ждать  и  надеяться,  что  если  кто-то  придет  его
искать,  то  этот  кто-то  будет  настроен  дружественно.  Культура   должна
разобраться.  Мозг  был  уверен,  что  его  сигнал  сработал  и   где-нибудь
перехвачен. Но идиране в этом тоже  разбирались.  Мозг  не  верил,  что  они
попытаются просто прорваться сюда с боем, так как и они  не  сочтут  хорошей
идеей настроить против себя Дра'Азон. Но что произойдет, если идиране найдут
путь сквозь Тихий Барьер, а Культура - нет? Что произойдет, если весь регион
вокруг Сумрачного Пролива будет занят идиранами? Попади он  в  руки  идиран,
ему останется только одно. Но он противился мысли о саморазрушении не только
по личным причинам, он противился вообще разрушению вблизи Мира  Шара  -  по
тем же соображениям, которые должны удержать идиран  от  попытки  прорваться
сюда с боем. Но если его захватят  на  этой  планете,  это  будет  последним
мгновением, когда возможно саморазрушение. Если идиране смогут забрать его с
планеты, то они сумеют найти путь помешать и его саморазрушению.
   Может быть, этот побег вообще был ошибкой. Может, ему следовало погибнуть
вместе с остальным кораблем и избежать всех  этих  сложностей  и  забот.  Но
тогда, поняв, что оказался так близко к Планете Мертвых,  он  воспринял  это
чуть ли не ниспосланной небом возможностью  спасения.  В  любом  случае  ему
очень хотелось жить, даже если бы он был убежден, что  побег  -  ошибка,  он
счел бы расточительным отбросить такой шанс.
   Ну, теперь ничего не  изменить.  Он  здесь  и  вынужден  ждать.  Ждать  и
размышлять. Рассматривать всевозможные решения  (очень  немногочисленные)  и
всевозможные ситуации (весьма многочисленные).  Как  можно  лучше  прочесать
накопитель памяти на предмет всего, что может оказаться хоть немного важным,
может помочь. Например  (единственная  действительно  интересная  информация
могла быть плохой), он открыл, что идиране, вероятно,  задействовали  одного
из Оборотней, который когда-то служил в штабе  управляющего  на  Мире  Шара.
Конечно, этот мужчина мог уже  погибнуть,  быть  занят  выполнением  другого
задания или находиться слишком далеко. Могла быть неверной информация о нем,
могла ошибаться секция сбора  информации  Культуры...  Но  если  нет,  тогда
очевидно, что идиране пошлют этого человека,  чтобы  разыскать  что-то,  что
прячется в туннелях Командной Системы.
   В мозг была встроена - на всех уровнях -  убежденность,  что  нет  такого
понятия, как плохие знания, разве только в очень  относительном  смысле.  Но
ему  все-таки  хотелось  бы  не  иметь  этого  кусочка  информации  в  своем
накопителе. Ему было бы куда приятнее ничего не знать об этом человеке, этом
Оборотне, который знал Мир Шара  и,  предположительно,  работал  на  идиран.
(Мозг поймал себя на бессмысленном желании узнать имя этого человека.)
   Но если есть хоть капелька везения, человек этот сюда  не  доберется  или
Культура явится первой. Или существо Дра'Азон почует  бедственное  положение
мозга-собрата и поможет ему... или еще что-нибудь.
   Мозг ждал в темноте.
   ...Сотни этих планет  были  пустыми,  сотни  миллионов  башен,  маленькие
камеры, шкафы и ящики, и карточки, и место для цифр и букв - это  все  было,
только ни на  одной  из  карт  ничего  не  было  написано...  (Иногда  мозгу
нравилось воображать, как он бродит узкими коридорами между шкафами,  а  его
дистанционно управляемый робот парит между  ящиками  с  карточками,  полными
записанных воспоминаний, от комнаты к комнате, с этажа на этаж, километр  за
километром, по  комнатам,  что  погребли  под  собой  континенты,  заполнили
океаны, сровняли с землей горы, покрыли поваленные леса и пустыни.)... Целая
система темных планет, эти миллиарды квадратных  километров  пустой  бумаги,
представляющей будущее мозга, комнаты, которые он заполнит в  своей  будущей
жизни.
   Если у него есть эта будущая жизнь.

ЧАСТЬ VII
ИГРА-КАТАСТРОФА

   - "Катастрофа" -  игра,  запрещенная  повсюду.  Сегодня  вечером  в  этом
неприспособленном здании у площади под куполом они соберутся: игроки  Кануна
Разрушения... отборнейшая группа богатых психопатов человеческой  Галактики,
чтобы принять участие в игре, которая относится к действительной  жизни  так
же, как "мыльная опера" к классической трагедии.
   Это Город Двух Гаваней Эванаут на  Вавач-орбитали,  той  самой  орбитали,
которая примерно через одиннадцать  стандартных  часов  будет  распылена  на
атомы, потому что война между идиранами и Культурой в этой  части  Галактики
вокруг  Сверкающей  Стены  и  Сумрачного  Пролива  достигла  нового  пика  в
безоглядной защите своих принципов каждой из сторон и нового низшего  уровня
человеческого   разума.   Грифы-стервятники    привлечены    непосредственно
предстоящим разрушением, не знаменитыми мегакораблями  или  лазурно-голубыми
техническими чудесами Кругового Моря. Нет, эти люди  собрались  сюда  только
потому, что орбиталь приговорена к  скорому  взрыву,  а  они  считают  очень
увлекательным сыграть в "катастрофу" именно в таком месте, что стоит у  края
аннигиляции - в обычную карточную игру с некоторыми утонченностями,  которые
и делают ее привлекательной для душевно нездоровых.
   Они играли на многих мирах перед тем, как те сталкивались с  кометой  или
метеоритом, в кратерах вулканов перед извержением, в городах, которые должны
быть распылены атомными бомбами в ритуальных войнах, на астероидах на пути к
центру  звезды,  перед  надвигавшимися  горами   льда   или   лавы,   внутри
таинственных космических кораблей чужих рас, найденных пустыми и  брошенными
и  выведенными  на  курс  к  черной  дыре,  в   просторных   дворцах   перед
разграблением сбродом андроидов и повсюду в таких  местах,  на  которых  вам
вовсе не хотелось бы находиться, после того  как  их  покинули  игроки.  Вам
может показаться странным такой метод щекотать себе нервы, но  мне  кажется,
что в Галактике должны быть и такие чудаки.
   В общем, они прибыли, эти супербогатые паразиты, на нанятых кораблях  или
собственных крейсерах. Сейчас они будут медленно трезветь,  подвергать  себя
косметическим операциям или поддерживающей терапии - или и тому и другому, -
чтобы сделать себя приемлемыми  для  того,  что  у  этих  духовно  сдвинутых
считается нормальным обществом, после того как месяцы и месяцы  проводили  в
самом дорогом и невероятном разврате и извращениях, которые им были особенно
по вкусу или просто модными в настоящий  момент.  Одновременно  они  или  их
прихлебатели сгребали в кучу свои эойшанские кредиты  -  только  монеты,  не
банкноты - и прочесывали больницы, ночлежки и  дома-холодильники  в  поисках
новых "жизней".
   Появились  и  болельщики  -  фанаты  "катастроф",  охотники  за   удачей,
неудачники в предыдущих играх, отчаянно надеющиеся  на  новую  попытку,  для
которой  им  нужно  лишь  набрать  денег  и  "жизней"   -   и   свойственный
игре-катастрофе  сорт  человеческих  отбросов:  моти,  жертвы  эмоциональных
"радиоактивных осадков" при игре, эмоциональные маньяки, живущие только ради
того,  чтобы  слизывать  крошки  экстаза  и  муки,   падающие   с   губ   их
героев-игроков.
   Никто точно не знает, как эти различные группы узнают об игре  и  как  им
удается вовремя оказаться в нужном месте, но новость всегда доходит до  тех,
кто ее действительно очень хочет или должен услышать, и они словно вурдалаки
собираются вместе, готовые к игре и разрушению.
   Первоначально   "катастрофа"    разыгрывалась    непосредственно    перед
катастрофами, так как  она  проводилась  и  в  таких  местах,  которые  лишь
отдаленно напоминали цивилизованную Галактику - частью  которой,  верите  вы
или нет, воображали себя игроки  -  только  во  времена  крушения  закона  и
морали, в путанице и хаосе, которые  предшествовали  этим  событиям.  Теперь
следующие за игрой взрыв сверхновой, уничтожение планеты или что-то еще того
же порядка рассматриваются как метафизический символ смертности всех  вещей,
и так как "жизни", которые принимают участие в Большой  Игре,  исключительно
добровольцы,  многие  миры  -  как  и  добрый  старый,  ориентированный   на
удовольствия Вавач - позволяют игре состояться с официального  благословения
властей. Некоторые говорят, что игра уже не та, что  была  раньше,  что  она
стала даже чем-то вроде общественного  события.  Я  же  утверждаю,  что  это
по-прежнему игра для безумных  и  испорченных,  богатых  и  безрассудных.  В
играх-катастрофах до сих пор умирают люди, и не только "жизни", и не  только
игроки.
   Ее называют самой упаднической игрой в истории. Все, что можно сказать  в
ее защиту, это то, что  она  вытесняет  реальность  из  извращенного  разума
выродков Галактики; и только боги знают, что им пришло бы в голову, не  будь
этой игры. И если в этой игре есть что-то хорошее - не принимая во внимание,
что она независимо от нашего желания напоминает нам о том, какими  безумными
могут  стать  двуногие,  дышащие  кислородом  и  базирующиеся  на   углероде
существа, - так это то, что время от времени она исключает одного из игроков
и на некоторое время отпугивает  остальных.  В  наше  время