ранные, что даже не ясно, люди ли они. По виду люди, а в остальном?"
     Элай сидел в крохотной каюте двухъярусного, поразительно быстроходного файеланта. Элай предавался размышлениям, что, в принципе, случалось с ним нечасто.
     Вначале Пелны взяли его в плен. Зачем им пленник из Сармонтазары? Ну, допустим, нужен.
     Затем они привезли его в свою столицу. Содержали, словно поросенка, которому назначено быть главным украшением праздничного стола, ничего не объясняя, ничего не обещая. Потом ни с того ни с сего этот ненормальный - кажется, его зовут Тарен Меченый - объявляет ему, что отпускает его с миром, шлет его батюшке Элиену сердечные извинения в чудовищной ошибке, которая, мол, произошла не по его вине, и сажает на корабль.
     И вот он снова заперт в каюте. Однако, почести, которые оказывают ему Пелны - воистину царские.
     Зачем, спрашивается, было устраивать весь этот идиотский спектакль с пленением? Чтобы под занавес отправить его на родину, под крылышко к папе, то есть сделать то же, что и так собирался сделать Герфегест?
     Элая тошнило. Файелант еще не успел выйти из гавани, а его бедную голову уже стиснул колючий обруч боли. Живот вспучился, в кишках оглушительно забурлило - съедобные улитки, одиозный деликатес Дома Пелнов, остался не понят сармонтазарским желудком Элая. Но дело было даже не в улитках. Элай знал: в свои права вступала госпожа морская болезнь.
     Страдальчески скривившись, Элай вызвал рвоту пальцами.
     Не бывать ему, Элаю, моревладетелем.
     Он лежал на узкой койке, погруженный в дремоту. Обманные видения скрашивали страдания его плоти. Он видел Харману, примеряющую перед зеркалом дивное бархатное платье цвета полевых васильков. Вот она проводит обеими руками по талии, оправляет складку на боку, прикалывает на лиф щедро оконтуренную рубинами брошь. Герфегест, некстати нарисовавшийся неподалеку от супруги, подает Хармане костяную гребенку. Вдруг Хозяин Гамелинов оборачивается к нему, к Элаю, улыбаясь сомнительной улыбкой всепрощения. Не в силах сносить общество Герфегеста, Элай скосил глаза в сторону и увидел Гаэт, свою мать. Не замечая сына, она с чувством распекала служанок. Надув губки, девушки боязливо теребили рюши на передниках. В одной из девушек Элай узнал Ийен. Элай отвернулся, но там снова была Ийен. Она азартно совокуплялась с Вадой, который беззаботно лузгал крупные тыквенные семечки. Очень скоро Ийен исчезла, зато Вада, жертва свирепых налимов, по большей же части - собственной глупости - был теперь распростерт на дне лодки, той самой лодки...
     Элай дремал, а потому не почувствовал, что файелант совершил несколько энергичных маневров. Он не слышал, как бранятся матросы и как капитан совещается с двумя знатными Пелнами, которых Тарен Меченый отрядил сопровождать Элая в его путешествии. И он, разумеется, не видел, как корабль наконец опустил парус и отдался во власть другому файеланту, плавучей четырехъярусной громадине.
     Но даже если бы Элай мог видеть и слышать все, он едва сумел бы насладиться интригой.
     В полумесяце на носу четырехъярусного файеланта он бы не узнал герба императора, в угрюмом альбиносе с красными, словно у белого кролика глазами, не узнал бы самого императора Торвента Мудрого. Свирепый же карлик с двуручным топором был бы для него просто незнакомым уродцем, а не знаменитым неубиенным Горхлой. Скучно быть чужестранцем!
     Когда дверь в каюту Элая распахнулась и на пороге показался озабоченный коротышка, сын Элиена остался безучастен. И даже когда тот сказал: "Вы свободны и находитесь под попечением Его Величества императора Торвента Мудрого", Элай, только вяло кивнул. Тут его снова стошнило.

9

     На пристани Лорка собралась порядочная толпа. Благородные, не очень благородные, совсем не благородные - одним словом, Пелны, их законные дети, их ублюдки, а также их рабы и слуги.
     Зрелище обещало быть отменным. Публичная казнь - безотказное средство для взбодрения воинов, утомленных недавними доблестями. Помимо прочего, публичные казни сплачивают народ и стимулируют политическую интуицию. В том смысле, что всем сразу становится интересно, кто будет следующим.
     Тарен Меченый успел зарекомендовать себя дальновидным Хозяином Дома.
     Он не пожалел денег на увеселения по случаю победы. Он положил вдовам воинов, павших в Наг-Нараоне, щедрое вспомоществование (благо золотишка в том же Наг-Нараоне сыскалось видимо-невидимо!). И вот теперь - публичная казнь преступницы, ведьмы и мужеубийцы, Хозяйки Дома Гамелинов.
     Это ли не зрелище, о котором мечтал каждый Пелн?
     Тем более, что имеют место быть оригинальные новшества. Харману казнят не так, как принято казнить благородных. Строго говоря, благородных вообще казнить не принято. Либо они погибают, сраженные мечом врага, либо мрут от яда. А вот Харману - казнят, уравняв в статусе с женой угольщика или, допустим, рыбака.
     Ее посадят в железную клеть и опустят на дно бухты. Причем сделают это медленно. Чтобы каждый Пелн смог насладиться последними судорогами негодяйки, разглядеть гримасу неподдельного отчаяния на ее прекрасном лице.
     А когда Хармана утонет, можно будет возопить "Отмщение свершилось!" и идти по домам, драть жен и своячениц с утроенным усердием.
     Тарен Меченый и Сильнейшие Дома Пелнов заняли свои места на богато декорированном возвышении в центре набережной.
     Разгоряченные до предела зрители (а ведь некоторые заняли места еще затемно) обиженно загалдели. То и дело слышались крики "давай", "сколько можно!", "топи суку!" и призывы к войне. "К чему призывать здесь к войне, когда Пелны последний месяц только войною и питаются?" - поморщился Тарен и подал знак палачу. - Да свершится отмщение!
     - Вот она! Смотрите, это она, гадина! - заорал воин с обезображенным фурункулами лицом. Ему удалось занять место в одном из первых рядов импровизированного театра. Когда в сопровождении стражей на пристани Лорка появилась госпожа Хармана, его сердце едва не разорвалось от шипучего восторга, который он по недомыслию принял за клокочущую ненависть.

10

     В ночь перед казнью Хармана не сомкнула глаз, ибо это и впрямь верх глупости: проспать последние часы своей жизни.
     Тарен Меченый, ничтожный самонадеянный дурак, конечно, подпортил ей последнюю ночь на земле, но зато и она не отказала себе в удовольствии как следует над ним покуражиться.
     Тогда, ночью, она так и не решилась прибегнуть к помощи стального мотылька. Ее проницательности хватило на то, чтобы осознать: она не сможет убить опытного мечника Тарена, ее силы на исходе.
     Хармана не струсила, нет. Она попросту видела свое поражение, видела свое складное белое тело, изуродованное клинком Тарена, столь же отчетливо, как видела теперь бледно-желтое солнце, спеленатое холодной взвесью осеннего облака.
     О да, магическая сила госпожи Харманы, на которой столько лет держалось могущество Дома Гамелинов, неумолимо иссякала, словно родник засушливым летом. Теперь, когда Игольчатая Башня разрушена, она, Хармана, уже никогда не сможет стать прежней. В Лорке все враждебно ей, и даже случайные взгляды Пелнов пиявками высасывают из нее жизнь. Гамелины сделали Пелнам много зла. Что теперь удивляться?
     Днем раньше она гадала над серебряной чашей. Да, теперь она знает, что Герфегест жив. Это утешило Харману, но само гадание опустошило все схроны ее магической силы.
     Теперь ее, некогда сдвигавшую мановением руки валуны, а мановением чресел - целые скалы, не хватит даже на то, чтобы разогнуть прутья железной клети. Той самой, в которой ее собираются спустить на дно морское.
     - Ты, Хозяйка Дома Гамелинов, виновна в гибели наших родичей, доблестных сынов Крылатого Корабля. Вероломно приуготовляя их гибель, ты... - загнусил Тарен Меченый, театрально тыча в Харману перстом.
     "Гляди-ка - само негодование! Вчера, небось, держался скромнее", - Хармана презрительно сощурилась.
     - Десять лет назад ты, Хармана Гамелин, рука об руку со своим братом и супругом Стагевдом разорила наши земли и умертвила Первого Сына Синевы, Лана Красного Панциря, нашего императора...
     Хармана отвела взгляд. "Ты бы еще маму свою вспомнил, придурок. Которой я двадцать лет назад платье смородиновым сиропом залила, на пиру после Игрищ Альбатросов."
     Чем больше патетики выжимал из своих косноязыких обличений Тарен Меченый, тем более отвратительным он казался Хармане. Хозяйка Гамелинов не любила лицемерия. Казнишь - так казни, без всех этих "разорила наши земли, умертвила Первого Сына Синевы"...
     Она демонстративно повернулась к Тарену боком и обратила взгляд в море. Пусть попробуют запретить ей это! Рейд Лорка был пуст, паруса с кичливыми, дурацкими Крылатыми Кораблями не загораживали обзор, Хармана могла без помех наслаждаться жидкой Синевой Алустрала.
     Впрочем, нет, один парус все-таки портил невычурный морской пейзаж. Но на этом парусе не было Крылатого Корабля. Этот парус был украшен... гербом императора. Файелант, похоже, летел к Лорку.
     "Неужели Торвент?"
     Хармана не спешила поделиться своим открытием с Тареном Меченым и со своими конвоирами. Напротив, она снова повернулась к Тарену - чтобы не привлекать к гостям внимания. Авось, никто и не заметит до поры, что за там судно. Пелны и впрямь были увлечены судилищем.
     "Что с них взять? Эти Пелны всегда были недоумками. И вычурное тайное искусство их, Семь Криков Ужаса, несмотря на свое во всех отношениях громкое название, не более чем простенькая последовательность предбоевых дыхательных упражнений. Не говоря уже о Танце Альбатроса, который следовало бы назвать Кадрилью Жирного Индюка."
     Тарен, тем временем, стал бросать ей в лицо совсем уж ни в какие ворота не лезущие обвинения. Что она, мол, отравила Хозяина Дома Орнумхониоров... Склонила Хевров к тому, чтобы те увеличили пошлины на ввоз ковров и шелков, исконных товаров Дома Пелнов.
     Хармана еще раз взглянула на приближающуюся громадину с имперскими штандартами. Но что это? Из-за кормы четырехъярусного файеланта показалась быстроходная "морская колесница".
     "Неужто по мою душу?"
     Ледяной ветер лизнул плечи Харманы и она трогательно поежилась.

11

     - Сердце этой женщины окаменело. Она не способна к раскаянию. Хармана, преступная Хозяйка преступного Дома Гамелинов, будет умерщвлена через утопление. Приговору - быть! - Тарен Меченый шумно выдохнул и бухнулся в высокое кресло, мысленно осыпая милостями своего дряхлого учителя риторики, к помощи которого ему все-таки пришлось прибегнуть вчера ночью. "Что ни говори, речь удалась на славу", - решил он и поправил седалищную подушку.
     Толпа радостно загалдела.
     Энтузиасты из первых рядов потирали руки. Ну вот, наконец-то. "Будет умерщвлена!"
     Хармана бросила исполненный надежды взгляд на "морскую колесницу". Но та все еще была очень и очень далеко от пристани. За то время, которое потребуется неведомому пастырю-посланцу, чтобы добраться до берега, ее успеют утопить на радость собравшимся не менее трех раз.
     В Алустрале считается хорошим тоном дозволить приговоренному поговорить о том о сем перед смертью.
     Преступник может, например, предать хуле своих палачей. Может, наоборот - поблагодарить палачей за то, что они обрекают его легкой (если она легкая) или тяжелой (но тогда, значит, "суровой") казни, каковая наконец-то очистит его душу от тяжести свершенных преступлений.
     В конце концов, преступник имеет право раскаяться и попросить прощения. И если он сделает это достаточно артистично, толпа может упросить владыку отложить казнь на день-другой или заменить сожжение на пятиступенчатый излом с предварительным удушением. Бывали, между прочим, и такие случаи.
     Такова традиция и сама Хармана всегда следовала ей в Наг-Нараоне. Завидев "колесницу", Хозяйка Гамелинов принялась лихорадочно размышлять, как бы оттянуть свою гибель хотя бы на десять колоколов.
     Хулить палачей? Хулу никто не любит, особенно же Пелны, влюбленные в собственные достоинства. Толпа освистает ее очень быстро. Благодарность вершащим закон - это вообще десять ритуальных слов, ее освистают еще быстрее. Похоже, придется разыграть роль кающейся блудницы. В конце концов, каждому ведь интересно как, где и с кем Хозяйка Дома Гамелинов... И для Тарена в этой эпопее найдется теплое местечко...
     "И плевать на честь, плевать на бесчестие. Все средства хороши, если они ведут к спасению", - решила Хармана.
     - Позвольте, милостивые гиазиры. Я хотела бы повиниться перед Домом Пелнов в совершенных мною злодеяниях, - громко сказала Хармана, обратившись к Сильнейшим Дома Пелнов и, главное, к Тарену Меченому.
     Тарен нервически вздрогнул - лицо его враз стало рассеянным. Почему-то он был уверен, что Хармана откажется от последнего слова. А тут...
     Он приподнялся, прочистил горло...
     Но не успел он сказать "добро", как один из Сильнейших встал со своего места, приблизился к Тарену и шепнул ему на ухо нечто важное, указывая в сторону гавани.
     Похоже, не одна Хармана скучала во время прелюдии к казни. Кое-то из Пелнов тоже любовался морским пейзажем вместо того, чтобы разглядывать полупрозрачное платье из черного шелка, которое ничуть не скрывало, а, напротив, подчеркивало пленительную красоту преступницы.
     - Нет, никаких слов больше! Живо в клеть ее! - заорал Тарен Меченый. Маска жестоковыйного, но справедливого ревнителя церемониала (а к чему иначе все эти обвинительные речи?) мгновенно слетела с его лица.
     Палачи Харманы недоуменно воззрились вначале на Тарена, затем - на Харману.
     Они-то не видели "колесницы". Им-то никто ничего не шепнул! Не удивительно, что они не сразу отреагировали на перемену господских настроений.
     - Чего стоите? Немедленно в клеть ее! Вы что, оглохли? - Тарен Меченый побагровел от негодования и недобрых предчувствий..
     "Ага, значит императора здесь не ожидают", - ухмыльнулась Хармана и уперла руки в бока. Она не сдвинется с места.
     "Пускай тащат, если хотят побыстрее."
     Тут палачи наконец сообразили, чего хочет от них Хозяин. Двое из них подхватили Харману под руки, двое других - взяли за ноги.
     Соорудить новую клетку, блещущую искусным литьем и украшенную устрашающими рожами морских гадов, специально к казни Харманы, каковая обещала стать самым запоминающимся событием осени после разорения Наг-Нараона, Пелны не успели. Об этом полночи сожалел Тарен, поскольку понимал: в этом случае зрелище вышло бы более эффектным.
     Клетка была подержанной, если не сказать старой. Местами ее основательные прутья были поедены ржавчиной, местами подернулись зеленой патиной водорослей. Ее дверца, на которой болтались лохмотья корабельного каната, тошнотворно скрипела, замок - заедал. Одного взгляда на клетку хватило бы, чтобы понять: умерщвлять людей таким экзотическим способом Пелны когда-то любили, но потом почему-то начали лениться.
     Выходит, и казни подвластны велениям моды. И впрямь: при Тай-Кевре преступников начали сжигать. При Шаль-Кевре в Кодексе Правосудия никаких костров не значилось и в ходу был исключительно пятиступенчатый излом. А вот Тарен решил возродить старинные дедовские вкусы...
     Наконец, упирающуюся Харману швырнули в клетку. Дверь заунывно скрипнула, а замок щелкнул четыре раза.
     Вытянув шеи, зрители затаились.

12

     Все происходило второпях.
     Как только Хармана была заперта, Тарен Меченый сделал знак обслуге, которая налегла на ручку тугого ворота. Клетка, подцепленная на крюк, на мгновение взмыла вверх, но тут же начала опускаться.
     Расстояние между ее железным днищем и ледяными водами моря стремительно уменьшалось.
     Хармана, уцепившись за прутья своего узилища, всматривалась в даль. Увы, "колесница" по-прежнему была далеко. Слишком далеко, чтобы помешать Пелнам исполнить задуманное.
     А когда днище клети коснулось воды, Хармана уже не видела "колесницу". Ее заслонила каменная стена пристани.
     "Кто там на ней? Если не Герфегест - то кто же?" - спросила себя Хармана, когда волна плотоядно лизнула ее щиколотки.
     Ледяная вода неласково поднялась по бедрам.
     Шлепнула по подбородку.
     Потом ледяной обруч обхватил шею.
     И вот - последний глоток воздуха.
     Клеть погружалась все глубже. По всему телу Харманы пробежала быстрая судорога. Потом жестокие ладони глубины надавили на уши.
     Пока клетка еще находилась над водой, Хармана с сожалением отметила, что "колесница" замедлила ход. Может даже - остановилась.
     Заметил это и Тарен, и его люди, навострившие уши в предощущении чего-то политически щекотливого. Каждый из них истрактовал эту остановку по-своему. Тарен разумеется, в свою пользу. А Хармана - в пользу своей гибели. Одним махом она отказалась от всех надежд на спасение.
     Однако, и Тарен, и Хармана ошиблись.
     "Колесница" действительно ощутимо замедлила бег. Но не оттого, что возница враз перестал торопиться. Все дело было в том, что одна из трех ручных каракатиц, которые влекли "морскую колесницу", была отпущена пастырем на свободу.
     Перед тем, как тварь рванулась вперед, к клети, где умирала Хармана, пастырь наклонился к чудной морде каракатицы и шепнул ей что-то. Каракатица, которую звали Минно, деловито зачирикала - она была понятливой девочкой. Она должна была успеть сделать то, на что у людей, в напряжении застывших у воротила "морской колесницы", просто не было времени.

13

     Хармана понимала, что умирает. Что воздуха в легких хватит еще на полминуты и не больше. Но она не спешила рвануться к вечности, впустив воду в легкие раньше времени.
     "Теперь уж точно спешить некуда", - решила она.
     Мысленно Хозяйка Гамелинов уже начала проговаривать начало магической формулы, облегчающей переход из этого мира в миры иные. Но она не успела дочитать ее до конца. Ибо ее грудь и предплечья почувствовали прикосновение чего-то еще более склизкого и холодного, чем водоросли гавани Лорка.
     Она прервала чтение формулы и снова обратилась к миру сущего.
     Циничный рассудок Харманы корил ее за малодушие голосом матери. "Уходя - уходи" - ее учили действовать так. Но воля к жизни заставила Харману пойти против вековечных догм Пути Стали.
     "Намарн подождет. В конце концов, от смерти все равно никуда не деться."
     Щупальца?
     Руки?
     Пересилив отвращение, Хармана открыла глаза.
     Гигантская каракатица набросилась на частые прутья решетки, орудуя своими мощными щупальцами. И прутья нехотя поддавались!
     На глубине, где висела клетка, света было совсем немного. Но даже в полутьме Хармана смогла разглядеть на голове хлопотливой твари тавро.
     "Императорские морские конюшни...", - подумала Хармана, прежде чем ее сознание погасло.
     Четырехлетняя каракатица Минно была послушна своему пастырю. Она очень боялась рассердить его и принести женщину мертвой. Как раз в тот момент, когда Хармана выпустила изо рта последний пузырь воздуха, Минно напрягла все свои силы и наконец развела прутья клети на ширину достаточную, чтобы в зазор с горем пополам прошло обмякшее человеческое тело.
     Три щупальца бережно обняли тело Харманы и Минно устремилась туда, где, как она знала, теперь дожидается ее пастырь.
     Выскользнув из гавани Лорка, Минно сообразила, что голове человеческого четверонога будет лучше проделать остаток пути над водой, ведь люди - они вроде дельфинов, им нужно набирать сухого воздуху и ныряют они совсем неважно.
     Спустя некоторое время, Минно возложила тело Харманы на палубу "морской колесницы".
     - Ты хорошо потрудилась, моя девочка, - Горхла одобрительно похлопал каракатицу по осклизлой светло-сиреневой морде, украшенной массивным клювом.
     Над коченеющим женским телом склонились в величайшей тревоге угрюмый альбинос в златотканых одеждах и стройный юноша с растерянным и несколько простоватым лицом. Юношу звали Элаем. Альбиноса - Торвентом Мудрым.

14

     Зрителей было хоть отбавляй.
     Пелны сгрудились на краю пристани, с величайшим изумлением следя за происходящим.
     Это было позабористей казни!
     На "морской кол