разить историю войны с Эстартой без каких бы то ни было сокращений.
     Ветер за окном усилился. Одна фигурка из сцены, занявшей левый крайний угол гобелена, пискнула ?Энно!? и спрыгнула на ногу Элиена, обретая объем и вес. За ней с тем же победным кличем высыпала на ложе и остальная солдатня. Элиену показалось, что на него со стены обрушился самый необычайный в мире муравейник.
     Муравьи, однако, были вооружены, и хотя каждый в отдельности меч - миниатюра искуснейшей работы - ничего не значил, все вместе они составляли изрядную силу.
     Набросившись на Элиена, все это крохотное войско принялось колоть, рубить и резать. Очнувшись от потрясения, Элиен вскочил со своего ложа и начал судорожно отряхивать кровожадное племя с живота, плеч, рук.
     Не тут-то было. Многие упали, но кое-кто держался крепко, уцепившись за волосы и одежду. Элиен чувствовал, как впиваются в его кожу острые иглы копий, как лезвия крохотных мечей рассекают его плоть. Нет, муравьи на такое не способны.
     С гобелена сходили все новые и новые отряды. На Элиена обрушились сотни стрел. Каждая из них не была ничем. Все вместе они составляли боль. Элиен закрыл лицо рукой и отступил.
     Перед его мысленным взором предстал Мудрый Пес Харрены. ?Не может быть честного боя. Началась эпоха Третьего Вздоха Хуммера?. Так говорил Эллат, всматриваясь в сумерки сада. Гобелены, видимо, теперь заодно с Хуммером. Гобелен.
     Элиен вскочил на ложе и принялся сдирать гобелен, который источал запахи жженой плоти, гнилой воды и пота. Это оказалось непростой задачей. Проклятая тряпка держалась на стене, закрепленная множеством позолоченных гвоздей. Лицо Элиена заливала кровь, в его щеки вонзились коготки осадных крюков, в его щиколотку стучался заостренный таран. Похоже, теперь его штурмовали, словно крепость.
     Боль придала ему решимости. Если выдергивать гвоздики по одному, можно по меньшей мере ослепнуть в этой возне, которую язык не поворачивался назвать сражением. Элиен наклонился, нащупал нижний край гобелена и сгреб ткань в охапку. Напрягшись изо всех сил, он разом выдернул из стены всю Хуммерову тысячу позолоченных гвоздиков. Гобелен упал на ложе.
     Темя Элиена долбили крохотные боевые молоты. Волосы шевелились - в них, словно в высокой степной траве, топтались харренские браслетоносцы. Гобелен нужно сжечь. Сын Тремгора схватил масляную лампу.
     Топча десятки нападающих, Элиен вытащил гобелен на середину комнаты и с размаху швырнул лампу в его центр. Гостевой покой наполнился едким дымом. Раскрашенная ядовитыми травяными красками ткань занималась медленно.
     Наконец пламя разгорелось и приняло гобелен в свои неласковые объятья. Вместе с гобеленом гибли и воины, алкающие смерти Элиена. Между тканью и харренской армией, с нее сошедшей, существовала запредельная связь - воины вспыхивали, корчились и падали замертво, словно бабочки-однодневки, чей срок жизни вышел к ночи без остатка.
     Элиен отер лицо от пота и крови. Теперь можно было передохнуть.
     И только когда костер, разложенный в гостевых покоях, поднялся до потолка, он оценил всю полноту глупости своего положения. Ласарский гость, повредившись в рассудке, решает предать огню дом харренского сотинальма. Тема, достойная пера.

***

Четырнадцатый день месяца Белхаоль

     Эллат с живым интересом разглядывал принесенный меч.
     - Да, - сказал он наконец. - Это работа человека, избранного судьбой. Теперь я уверен - ты убьешь Урайна. Ты уничтожишь герверитов. Ты, потому что это не по силам никому другому. Ты не отступишься от Пути Воина. Прими же от меня второй дар вместе с первым.
     Эллат извлек из-под своего неизменного беличьего покрывала цельножелезный щит.
     - Его мы вчера не разбили, и, надеюсь, он пребудет в целости еще долго.
     С этими словами Мудрый Пес Харрены положил на щит, как рыбину на блюдо, перекованный меч.
     Сын Тремгора с глубоким поклоном принял дар.
     - Я не отступлю, равно как и воды Сагреалы не потекут вспять. Но то, что было сказано о черном могуществе герверитов, тревожит меня. Я воин, а не кудесник. Я бессилен перед магией Хуммера. Я готов отдать собственную жизнь, но не согласен отдавать на заклание Хуммеру ни в чем не повинных юношей и мужей, цвет моего народа. Поражение при Сагреале многому меня научило. Честный поединок невозможен, и ты, Мудрый Пес Харрены, только что сам сказал мне об этом.
     - Поединок между тобой и Урайном едва ли будет честным. Но на сей раз он должен стать равным. То есть равно бесчестным, ибо хитрость, коварство, звериная подлость должны стать отныне и твоими союзниками. Я не могу ничем помочь тебе в этом. Я исполнил свой долг, я передал тебе Поющее Оружие, и сила больше не пребывает у меня. Отныне я всецело во власти старости.
     - Кто же окажет мне помощь? - В голосе Элиена зазвучало отчаяние.
     - Леворго. Хранитель Диорха. Ты найдешь его в Тардере.
     Эллат встал, расправил одеяния и сделал знак Элиену. Тот проворно поднялся со своего места. Похоже, время покинуть сад. Похоже, говорить больше не о чем. Солнце медленно карабкалось вверх - светозарный паук на голубом шелке небес.
     В молчании они достигли ворот.
     - В начале нашего разговора ты рассказал мне о ночном происшествии. Что ж, сила Урайна крепнет. И будет крепнуть до тех пор, пока ты не положишь ей предел.
     Элиен поклонился Эллату с той почтительностью, какую только способен выказать харренскому сотинальму человек, за ночь истребивший все харренское войско. Даром что в миниатюре.
     - Прощай, мы не увидимся с тобой более, - сказал Эллат, и лицо его было безмятежным.

ПУТИ ЗВЕЗДНОРОЖДЕННЫХ

566 г., зима

     В первой же деревне Урайн купил себе лошадь, заплатив за нее, как за полтабуна, из расшитых смарагдами переметных сум, и, дружелюбно поведав местным жителям о сладкой грютской жизни, где даже самый последний поденщик имеет трех жен, направился на северо-запад.
     Во второй деревне, которая была покрупнее и побогаче первой, он встретил полупьяный царский отряд, пытавшийся выколотить из окрестных жителей налог за пользование лесными угодьями. Жители разводили руками, дескать, не пользуемся, это все крикуны гадят.
     Солдаты обстоятельно, начиная с западных выселок, жгли деревню. Урайн соскочил с лошади и, не поздоровавшись, зарубил начальника отряда в чине агнала - пятидесятника. У оторопевших солдат он осведомился о размерах жалованья.
     Ответили нехотя. ?Негусто?, - покачал головой Урайн и выплатил каждому двухмесячное жалованье агнала. ?Получите втрое больше, когда мы войдем в Варнаг?, - сообщил им Урайн и приказал следовать за собой.
     Солдаты не возражали. Все, кроме одного, прогундосившего: ?А если...? - ?Никаких ?если?, - строго ответил Урайн, отирая меч о кожаный панцирь ухнувшего в траву болтуна. Жителям деревни Урайн предложил те же условия.
     В первую же ночь на жизнь и в особенности на сокровища Урайна попытались покуситься трое сорвиголов из его новообретенного отряда. С ними он разделался в пять ударов: их клинки разлетелись в железную щепу, а тела с глубокими обожженными ранами он продемонстрировал оставшимся в качестве залога верности новому хозяину.
     В Линниге, сравнительно крупном городе, - а городом у герверитов считается все, что обнесено частоколом, - он произнес свою первую речь.
     ?Свора варнагских пиявок, облепивших зловонными язвами тела истинных Сынов Герва... Несметные сокровища Юга, рядом с которыми меркнут неисчислимые богатства Севера... Порядок, справедливость и процветание...?
     Голос Урайна завораживал и манил. Вместе с рассветом в городе дружно загрохотали молоты восьми кузниц, а длинный санный обоз потянулся к глиняным копям - за материалом для новых кузниц, казарм, стен, оружеен.
     Спустя месяц имя Урайна впервые услышали в Варнаге. Спустя два месяца под невиданными в герверитских лесах стенами Линнига, сложенными из свежего красного кирпича, появилось герверитское войско во главе с молодым и очень авторитетным военачальником.
     Военачальника звали Иогала. С ним пришли пять тысяч хорошо вооруженных воинов, закаленных в приграничных стычках с дугу нами. Сосчитать свое ополчение Урайну даже не пришло в голову.
     Был солнечный морозный день. Иогала выстроил свое войско клином напротив городских ворот. Во главе клина стояли пятьдесят дюжих герверитов с огромным тараном, увенчанным медной головой вепря. Сам Иогала гарцевал неподалеку от таранобойцев на строптивом грютском скакуне, стоившем чуть больше Линнига со всеми потрохами, и скучающе поглядывал на пустые стены. Можно было начинать,
     ?Иди?, - раскатилось в ухе Урайна. Том, втором, оставшемся под сумеречным пологом Лон-Меара.
     Распахнулись ворота, и навстречу пяти тысячам воинов Иогалы вышел один Урайн. Он держал меч за клинок, рукоятью вниз, и не торопясь приближался к Иогале. Иогала видел перед собой вождя мятежников, Урайн - своего будущего помощника, правую длань Длани Хуммера.
     Иогала в свои двадцать семь был обласкан заботой царя недаром. Он никогда не сомневался в том, что героические сказания, исполненные благородства и пустой болтовни, - одно, а настоящая война - совсем другое. У него было четкое предписание искоренить смуту по своему усмотрению. Искоренить - а не вести переговоры. Нерешительность была Иогале неведома.
     - Стреляйте, чего глазеть! - крикнул он лучникам.
     Те только и ждали приказа. Несколько сотен оперенных жал устремились к сердцу, глазам, легким Урайна. Урайн приподнял край плаща, заслоняя лицо, словно путник, защищающийся от вьюги.
     Несколько сотен стрел исчезли в багровых складках неведомой ткани. Урайн продолжал идти вперед.
     Войско ахнуло в пять тысяч глоток. У самых матерых ветеранов ослабли колени. Клин заколыхался, готовясь превратиться в стадо разбегающихся баранов.
     - Стоять! - прогремел над войском Иогалы страшный приказ. - Стоять, ибо я есть Благо!
     И все остались стоять. Только конь Иогалы скинул своего седока и, разбрасывая копытами неглубокий снег, понесся в лес.
     И тогда Урайн заговорил негромким, спокойным голосом, но его слова слышали все.

565 г., весна

     Урайн не спешил. Рядом с Линнигом за конец зимы и начало весны вырос большой военный лагерь, в котором расположилась объединенная армия. Над войском по-прежнему начальствовал Иогала, а над Иогалой - Урайн и воля Хуммера. Он дождался наступления весны, дождался, когда раскисшая лесная дорога на запад подсохнет и первая листва тронет серые ветви вязов. После этого он выступил.
     Через месяц десятитысячное войско Урайна появилось под стенами Варнага.
     Через месяц и один день Урайн, сопровождаемый преданным Иогалой, вошел в приемные покои герверитского царя Бата Второго для переговоров.
     Через месяц, один день и один час Бат Второй был зарублен Урайном на глазах у вельмож, сановников и дворцовой стражи.
     Царем герверитов стал Октанг Урайн. Все присутствующие незамедлительно присягнули ему на верность. Глупо противиться воле того, чей меч с одного несильного удара способен распластать человека на две дымящиеся половины.
     Урайн подошел к пустому деревянному трону, единственным украшением которого была незатейливая резьба, покачал головой и промолчал. Трон он решил оставить, но весь Варнаг, вся Земля Герва, вся Сармонтазара подлежали коренному изменению.
     Народы жаждут Нового Блага - и народы его получат.

Часть вторая

ЮГ

Глава 4

ХРАНИТЕЛЬ ДИОРХА

562 г., Третья неделя месяца Белхаоль

     В Тардер вели две дороги - новая, построенная уже в правление Эллата, и старая, плод государственных забот Айланга. Новая была лучше; старая, заброшенная, была короче. По ней прошла в Харрену армия Эстарты. По ней же она отступала, но посланцы Эллата сожгли мосты через Кассалу прямо у грютов на глазах, и сожгли не совсем привычным для взгляда смертного пламенем.
     Об этом не принято было распространяться иначе как поэтически. Сгорело слишком многое; память об этом лучше было предать забвению.
     Мосты восстанавливать не стали. Новую дорогу проложили севернее, а на старой выстроили крепостцу с небольшим, но бдительным гарнизоном. Эллат не хотел, чтобы в местах, где некогда бушевало неземное пламя, шлялись охотники за диковинками вроде пресловутой ?второй хиратты? или оплавленных шлемов грютских улларов.
     Через пятнадцать лет все настолько привыкли ездить кружным путем, что уже ни у кого не возникало мысли продираться через густые травы-муравы на старой дороге. Запреты оказались излишни. Гарнизон вывели, крепостца осталась.
     Элиен спешил, его подгоняло желание как можно быстрее увидеть Леворго, и поэтому он сразу же избрал старую дорогу, как более короткую.
     Когда показались замшелые стены крепостцы, Элиен чувствовал себя смертельно усталым, и оттого отдых среди руин он счел воистину царской роскошью. Солнце клонилось к закату, и это окончательно склонило выбор сына Тремгора в пользу осмотра сомнительных местных достопримечательностей.

***

     Руины были населены птицами и мелкими грызунами. Вопреки упованиям Элиена найти в крепости приют разбойников или бродяг, на которых можно было бы испробовать новый клинок, он не встретил там ни одной живой души.
     При ближайшем осмотре крепостца произвела гнетущее впечатление. Странные пятиугольные казематы, странные букли и фестоны странной лепки под потолком. Капища Гестры и Гаиллириса, неожиданно чистенькие, без единой пылинки. Фрески - свежие, будто бы их нарисовали неделю назад. Стрелковые галереи, заваленные чем-то вроде древесного угля, но - не углем.
     Очень скоро Элиену надоело слоняться среди развалин, и он выбрал себе комнату для ночлега. Потолок ее был цел, пол сравнительно ровен, а овальное окно-бойница выходило в бывший хозяйственный двор, посреди которого торчал почерневший от крови и дождей стол для разделки свиных туш.
     В одном из углов комнаты стояла статуя. И это было все-таки лучше, чем одиночество.
     Обнаженная красота молочно-белого греоверда статуи неожиданно взволновала его. Полногрудая, узкобедрая дева призывно смотрела на сына Тремгора лишенными зрачков очами. Ее соски были настороженно тверды, губы полуоткрыты.
     В правой руке она держала факел, увитый терновником, - символ высшей покорности силам судьбы. Левая же простиралась вперед в поэтической неопределенности, которую можно было прочесть и как страстный зов, и как предостережение.
     Обнаженная. Нет даже украшений. Хочется подарить ей одежды, хочется согреть ее в сумраке одинокой ночи, хочется пожаловать ей паланкин и плащ - непристойно роскошные, какие есть только у госпожи Аммо.
     Рука Элиена сама собой потянулась к сарноду и вынула оттуда браслет из черных камней, подаренный ему Гаэт в тот страшный вечер на левом берегу Сагреалы.
     ?Если ты действительно хочешь, чтобы Гаэт пришла, надень браслет на запястье глянувшейся тебе женщины?.
     Элиен прислушался к своим чувствам. Воплощенная в греоверде дева ему действительно ?глянулась?. Более чем. Значит...
     В запретных для собственного хозяина глубинах сердца вдруг всколыхнулся головоног благоговейного ужаса. Элиен почувствовал, как его легкие сминаются под напором щупалец этого головонога-душителя. Что случилось? К какой черте подошел он, молодой Кузнец Гаиллириса, куда намерен зайти сейчас, если один только страх перед неведомым, кажется, убьет его прежде, чем он успеет сделать хоть что-то?
     В глазах потемнело, но свет не померк окончательно - Элиен все-таки успел надеть браслет из черных камней на левое запястье статуи.
     - Я не верила, что ты вернешься за мной, милостивый гиазир Элиен, - сказала статуя и сошла с постамента.
     Сын Тремгора отступил на шаг назад. Статуя говорила голосом Гаэт.
     - Не бойся, Элиен, все происходит так, как я тебе обещала. Мы снова вместе.
     Нет, он не спал. Статуя исчезла. А перед ним действительно была Гаэт - девушка из плоти и крови.
     Испуг исчез столь же неожиданно, как и появился. Неведомое - прямо перед ним, в обличье воскресшей. И он, Элиен, по-прежнему жив, его легкие не превратились в скомканные пергаменты. Головоног ужаса - вновь в своей потаенной берлоге. Неслышимый, невидимый, временно - не существующий.

***

     Он не стал спрашивать, как совершилось это чудесное превращение. Он знал, что объяснение, которое может быть дано дочерью итского торговца театральными куклами, будет либо туманным, либо никаким.
     ?Есть вещи, которые следует принимать в их таково-сти безмолвно и благодарно?, - учил его Сегэллак.
     Влажные теплые руки Гаэт ласкали истомившееся тело Элиена, и он принял таковостъ любовной неги без излишнего умственного напряжения.
     Элиен любил ее четыре раза. Он не чувствовал ни усталости, ни пресыщения. Мозг его был пуст.
     Элиен наслаждался узнаванием. Он узнавал ее чувственные губы. Он узнавал волнующие прикосновения ее тонких пальцев. Он узнавал ее легкое дыхание и даже запах хвои, который источало платье Гаэт в ту первую ночь в шатре, расписанном знаками несостоявшейся победы.
     Он узнавал крохотные ямочки на ее щеках и детский пушок над ее верхней губой. Да, это была Гаэт, и никто иная. И Элиен ласкал ее хрупкое тело так, как не ласкал никогда и никого до нее, стараясь не вспоминать о том, как та же самая девушка упала к его ногам мертвой.
     Наслаждение, накатываясь волнами неспешного прибоя, незаметно перетекло в терпкий и непрозрачный сон.

***

     Когда Элиен проснулся, Гаэт не было. На полу лежала разбитая статуя. Браслет из черных камней выделялся на белом фоне ее отколовшегося запястья как знак долгой разлуки.
     Был ли это сон или видение, наведенное призраками, что вышли из стен разрушенной крепости? Едва ли. Все, что пережил он этой ночью, было слишком реалистичным, чтобы оказаться сном.
     Элиен снял с каменного запястья браслет и внимательно осмотрел его. На браслете не хватало одного камня. Одного из шести.
     Элиен оседлал Крума. ?Гаэт?, - вертелось на его языке, но он гнал от себя это имя. При свете дня ему не хотелось думать о том, что всего лишь несколько часов назад он истово любил статую, обретшую волей неведомых ему сил плоть и кровь.

***

     Отсутствие мостов через Кассалу не смутило Элиена. Не смутило его и то, что безнадежно заросшая за тридцать лет дорога к концу второго дня совсем потерялась и он брел по лесу, соотносясь днем с солнцем, а ночью - с Зергведом.
     Спал он мало, потому что выспаться он еще успеет в Святой Земле Трем, вечно бытуя там - милостив будь, Гаиллирис! - кедром иль каштаном, но не вязом.
     Видно, он все-таки забрал севернее. Увидев перед собой дымчатую, голубиково-голубую Кассалу, он не обнаружил никаких следов огня, который сожрал мосты, а вместе с ними, как уклончиво отвечали ветераны, ?и многое другое?.
     Он переплыл Кассалу под проливным ливнем, переплыл при полном вооружении. В этом было и соперничество с самим собой, и желание доказать всему миру, что не один Кавессар мог переплыть в своих тяжеленных доспехах почтенную реку, пусть и носящую другое имя. Жеребец, избавленный от тяжести седока и его оружия, пересек Кассалу вплавь вслед за своим хозяином, фыркая от удовольствия.
     Для Элиена удовольствие началось, когда он, распугав окрестных лягушек, рухнул в мокрый песок и, тяжело дыша, ловил ртом струи летнего дождя, смеялся и поглядывал на далекий левый берег, недоумевая, как его угораздило пойматься на такую затею. Нет, в следующий раз все железо понесет выносливый Крум.
     - Правда, Крум? - спросил Элиен, поднимаясь.
     Жеребец надменно покосился на хозяина и недовольно фыркнул.
     Дождь хлестал вовсю. Стало не на шутку холодно. Если бы Элиен не завидел халабуду, затянутую диким хмелем, ее следовало бы построить самому.
     Бояться Элиену было некого, да и незачем - бойся хоть с каждым своим вздохом, а пока нос не почешется, в рожу не получишь. Нос не чесался.
     Рядом с хмельным домиком была коновязь, у которой Элиен оставил Крума, а сам он осторожно толкнул дверь и прошел внутрь. Меч все-таки из ножен извлек - комаров отгонять.
     И