ьно "за чертой". За чертой смерти, разумеется. Тот, кто постиг искусство та-лан в совершенстве, мог приходить в бренный мир после смерти, по своему желанию выбирая новое тело для своей бессмертной души. В отличие от непосвященных, которым Судьба сама указывала, когда и куда идти, в каком теле рождаться и чем заниматься после. Святая Земля Грем не была для мастеров та-лан ни раем, ни узилищем, из которого нет выхода.
     Когда ученик приходил к мастеру, чтобы учиться та-лан, он хотел одного - знать, что там, у последней черты, он сможет совладать с силами судьбы и сможет вновь прийти в этот мир победителем. Во второй, в третий, в сотый раз, пока жизнь в мире бренного праха не наскучит ему. Но, достигнув совершенства, мастера та-лан не слишком часто пользовались своим правом родиться в облике человека - воина, тирана, мага. Многие из них достигали Великого Освобождения и принимали решение остаться в Святой Земле Грем навеки.
     Искусство та-лан было сакральным. О нем не судачили. Его не передавали недостойным и непосвященным. Великое братство мастеров существовало искони в Синем Алустрале, но почти никто не знал мастеров, кроме них самих и;гех людей, которых сами мастера хотели взять себе в ученики. Поразмыслив об этом, Герфегест пришел к выводу о том, что в его неведении о мастерстве Зикры нет ничего удивительного.
     - Я ничего не знаю об этом, Хармана. Однако же не отрицаю, что это, возможно, так, - положа руку на медальон с Семенем Ветра, смущенно сказал Герфегест.
     - Это так, - сказала Хармана, как будто за время их с Герфегестом разговора произошло нечто, что окончательно убедило ее в этом.
     Что конкретно - Герфегест не знал. Но ведь не знал он еще тысячи разных вещей. Например, как сделать, чтобы пол под стопами вассалов, затеявших неповиновение, пополз вниз, навстречу сверкающим клинкам... В том-то и разница между ним и Харманой - она знает много такого, о чем понятия не имеет Герфегест.
     - Я не знаю точно, захотел ли Зикра Конгетлар прийти в этот мир еще раз. Но если он пришел, то он наверняка знает, что делать с Семенем Ветра. Он обещал открыть тебе эту тайну в иное время, и он откроет ее тебе. Но как нам найти того человека, в теле которого теперь воплощена бессмертная душа твоего учителя? - Хармана сжала виски пальцами. Видимо, знание того, чем она поделилась с Герфегестом, далось ей нелегко.
     - Трудно отыскать нужную раковину на морском дне, трудно отыскать песчинку среди дюн, но еще труднее отыскать человека в людском муравейнике. Как нам найти того мальчика или девочку, телом которого решил воспользоваться Зикра, если, конечно, он действительно мастер та-лан? Быть может, тот ребенок даже еще не умеет говорить?
     Хармана сверкнула глазами и прянула вперед, оторвавшись от спинки кресла, на котором сидела. Гер-фегест был достаточно наблюдателен для того, чтобы, еще не услышав ни слова, догадаться, что ответ на этот вопрос она знает совершенно точно.
     - Это ведомо двоим. Стагевду и Ганфале.

20

     - Если так, то, быть может, они оба знали и о том, что делать с Семенем Ветра? - с некоей иронией спросил Герфегест. Ему надоело каждый день узнавать одну и ту же истину - всем, чем только можно ведать, ведает Ганфала, проклятый Рыбий Пастырь.
     - Ганфала - да. Стагевд - нет. Стагевд знал, что Ганфале нужно Семя Ветра. Через своих соглядатаев ему удалось пронюхать-о той экспедиции, которую послал за тобой Надзирающий над Равновесием. Он понял одно: для полной и окончательной победы над Рыбьим Пастырем нужно прибрать к рукам Священный Остров и завладеть Семенем Ветра. Дагаат теперь в наших руках. Семя Ветра - тоже. Но, насколько мне известно, что делать с ним, Стагевд не представлял. Чтобы узнать это, он прилагал множество усилий. По-моему, в один из дней этой луны его люди разузнали о чем-то важном и, даю голову на отсечение, это важное как-то связано с Зикрой, а точнее, с тем человеком, который теперь Зикра...
     - Но что толку нам-от осведомленности Стагевда, голова которого полеживает в "мертвой корзине", а тело сожжено два дня тому назад? - пожал плечами Герфегест.
     Это и впрямь забавно. "Поймать за хвост улетевшую ворону", - говорили в подобных ситуациях Кон-гетлары.
     - Быть может, нужно съездить и спросить у Ган-фалы? - Герфегест саркастически усмехнулся, представив себе сцену: он и Ганфала обсуждают тонкости Магии Стихий, прихлебывая белое вино Эльм-Оров.
     - В мертвой голове моего брата больше проку, чем во всех объяснениях Ганфалы, - заметила Хармана.
     - Ив чем же этот прок? - осторожно спросил Герфегест, которого насторожила серьезность Хар-маны.
     Хармана ответила не сразу. Она степенно поднялась с кресла и поправила платье, скупо расшитое серебром. Затем она повесила свой черный веер на пояс, открыла нишу в стене и извлекла оттуда "мертвую корзину", внутренности которой были теперь заполнены не только головой Стагевда, но и маслом для. бальзамирования тленных остатков живших на земле. После этого она бросила на Герфегеста взгляд, исполненный тайны, и жестом пригласила его следовать за собой.
     - Все, что знал Стагевд, нам поведает его голова. Герфегест сжал губы. Да, он снова в Синем Алу-страле. Ибо только.здесь маги, дабы узнать интересующие их вещи, не только не брезгуют отрубленными головами врагов и бывших союзников, но и знают, как заставить эти головы говорить.

21

     Самая высокая башня Наг-Нараона звалась Игольчатой. Башня была настолько тонка и высока, что скорее напоминала иглу, чем строение. Для того чтобы добраться до ее вершины, скрытой хрустальной крышей, увенчанной литым из бронзы изображением пары лебедей, нужно было потратить не менее получаса на подъем по удивительно крутой и извилистой лестнице.
     В руках Герфегеста была "мертвая корзина", в руках Харманы - масляный светильник, которым она освещала ступеньки лестницы, извивавшейся в утробе Игольчатой Башни. Казалось, им не будет конца.
     Наконец они очутились в крохотной комнате на вершине Игольчатой Башни. Звездное небо виднелось сквозь хрустальный купол крыши. Ветер шумел в окошках, выполненных в форме лебедей. Герфегест уже успел привыкнуть к тому, что единственным узором в Наг-Нараоне, а также и единственным украшением являются вездесущие лебеди. Единственное, с чем еще не вполне свыкся Герфегест в своих мыслях, так это с тем, что теперь он - живое олицетворение одного из этих лебедей. Возможно, левого.
     В центре комнатки стоял треножник. Его чугунные лапы сходились вверху, словно растопыренные пальцы двух рук. Только шестипалых рук. Герфегест догадался, что именно туда предстоит водрузить "мертвую корзину". Его догадки подтвердились весьма скоро - прошептав несколько заклинаний, смысла которых Герфегест не знал, да и не стремился знать, Хармана поставила сосуд с головой Стагевда на отведенное ему место.
     Затем Хармана открыла крышку.
     Потом Хармана запела.
     Ее хрустальный голос разбивался о купол Игольчатой башни и, подхваченный ветром, уносился в море сквозь лебединые окошки. Мотив был тягуч и странен. Слова непонятны. Временами в ее голосе звенела сталь, иногда Герфегесту чудилось, что он слышит в нем крик младенца, вместе с колыбелью брошенного в морские воды. Герфегест закрыл глаза, и мир видений овладел им. Он вспомнил всю свою жизнь. Родовые схватки своей матери, чудовищную боль, испытанную им в подвалах аютского тирана, когда гранитная плита опускалась на его грудь медленно и неумолимо, как смыкается над утопленником толща океана. Минуты неземного наслаждения, подаренные им его первой возлюбленной на черной лестнице женской половины дома Теппурта Конгетлара, минуты ярости, отчаяния, озлобления, восхищения... Ему казалось, будто время, показав ему тысячу своих изменчивых ликов, остановилось, чтобы продлиться в новом витке бесконечного танца.
     Хармана пела долго. Но и ее песня прекратилась, как и череда призрачных образов, проносящихся перед взором Герфегеста.
     - Ты готов? - шепотом спросила Хармана.
     - Я готов, - неожиданно для самого себя ответил Герфегест.
     - Ты сможешь говорить со Стагевдом ровно столько, сколько будет гореть этот светильник, - сказала Хармана, указывая на хрустальный шар с тусклым огоньком внутри, стоящий у ее ног.
     После этого она села у стены Игольчатой Башни, в самом углу комнаты, накрылась с головой плащом и... растворилась. Быть может, всего лишь в темноте, царствовавшей за пределами круга, очерчиваемого светом масляной лампы. Герфегест бросил неуверенный взгляд на "мертвую корзину". Тотчас же свет лампы стал из тускло-желтого голубым, и "мертвая корзина" повернулась на треножнике. Герфегест был готов поклясться в том, что ничья посторонняя рука не помогада ей в этом. "Надо полагать, мой собеседник повернулся ко мне лицом, как это принято у культурных народов", - пронеслось в мозгу у Герфегеста.
     - Приветствую тебя, Новый Хозяин Дома, - сказал Стагевд.
     Его голос был вполне человеческим и обычным. Вполне человеческим и обычным усталым голосом с чудовищной примесью жути. Но ведь Герфегест никогда не говорил со Стагевдом до этого. Сравнивать было не с чем.
     - Приветствую и я тебя. Старый Хозяин Дома, - твердо сказал Герфегест. Чем необычнее разговор, тем проще следует его вести.
     - Зачем ты тревожишь меня, человек Ветра? - спросил Стагевд.
     - Я хочу спросить тебя, и я знаю за собой это право. Ты умер Гамелином. Но, как и служение всякого Гамелина, тво„ служение не оканчивается вместе с жизнью, - Герфегест слово в слово повторил все, чему учила его Хармана, пока они совершали подъем к вершине Игольчатой Башни.
     - Я помню об этом, - после тягостной и долгой паузы сказал Стагевд. - Если бы не это, тебе бы никогда не разверзнуть мои уста. Что ты хочешь знать, Человек Ветра? Я отвечу тебе.
     Герфегест набрал в легкие воздуха. Запах тления, который распространялся из-под приподнятой крышки "мертвой корзины", пропитал его. Точно так же голос Стагевда пропитал собой все закоулки сознания Герфегеста. "Наваждение не должно овладеть тобой", - говорила ему Хармана. Герфегест встряхнулся.
     - Скажи мне, Стагевд, ведомо ли тебе назначение Семени Ветра?
     - Нет, - отвечала голова Стагевда.
     - Так зачем ты добивался его?
     - Его добивался Ганфала. То же делал и я. Когда мне стало известно, что ты, Конгетлар, везешь для Ганфалы Семя Ветра, я понял, что еще немного - и я буду побежден, а мир вывернут наизнанку. Я пробовал остановить ваш отряд еще в Поясе Усопших, использовав призрак Блуждающего Озера. Но тогда тебе и людям Ганфалы удалось выйти сухими из его черных вод. Я пробовал остановить вашу "морскую колесницу" еще раз - в старом порту Калладир. Мои Пастыри выпустили кашалотов. Ты помнишь, что случилось потом.
     - Разумеется, помню. Твои животные сожрали наших каракатиц, и мы с трудом выбрались из Пояса Усопших.
     - Они сожрали бы и тебя, Конгетлар, и твоих подручных, и проклятого карлика, сколь бы хитер и умен он ни был. Но Густая Вода помешала им. Пастыри не могли управлять кашалотами, охваченными ужасом. Густая Вода - это прошлое, вливающееся в будущее, это знак Дыхания Хуммера. Однако Густая Вода принесла больше пользы, чем вреда... По крайней мере, тот мир, что ты видишь, еще освещается Солнцем Предвечным, а не покоится на дне моря. А вот если бы не было Густой Воды, которая задержала вас, и вы прибыли бы к Ганфале вовремя, все было бы иначе.
     - Я не вполне понял тебя, Стагевд, - совершенно честно отозвался Герфегест.
     - Здесь нечего понимать вполне. С помощью магии безродного карлика Горхлы вам удалось отбиться от посланных мною кашалотов. Если бы не Густая Вода, которая, конечно, -облегчила Горхле задачу, насмерть перепугав животных, ты доставил бы Семя Ветра Ганфале вовремя. Я не знаю, что делать с Семенем Ветра тем, кто не хочет утопить Синий Алустрал в морской пучине. Тебе, Хармане или кому-то другому. Но что с ним собирался делать Ганфала, ясно как день. Если бы ты привез ему Семя Ветра без задержки, он бы опустил его в недра Озера Перевоплощений на Священном Острове Дагаат. И Хуммер вздохнул бы снова. И мир сущего изменился бы. Тогда все было бы иначе, и ни у кого из нас не хватило бы мужества назвать эти изменения благими. Когда Ганфала отправлял за тобой отряд, Дагаат был в его руках. Когда ты привез ему Семя, у Священного Острова уже стояли мои файеланты и негде было Ганфале свершить свое черное дело. - Стагевд тяжело вздохнул. Казалось, седая волна набежала на берег и откатилась назад в полном бессилии.
     - Так, значит, это был ты, Стагевд, - Герфегест отвел взгляд от "мертвой корзины", вспоминая каменные следы, уводящие Киммерин, изменившую ему Киммерин куда-то, воина с двумя мечами в одежде кормчего, чье отражение было сражено им на крохотном островке...
     - Это так же несомненно, как то, что ты - новый Хозяин Гамелинов, - бросил Стагевд.
     Герфегест покосился на масляный светильник. Насколько он мог заметить, свет его стал мало-помалу тускнеть. Похоже, ему отведено не так уж много времени на разговоры с призраками.
     - Тогда скажи мне, Стагевд, - нервно закусив губу, спросил Герфегест, так и не узнавший главного. - Кому ведомо назначение Семени Ветра? Знаешь ли ты этого человека...
     Стагевд снова надолго замолчал. Ветер бился в оконца Игольчатой Башни, а звезды с прежней бесстрастностью взирали на Герфегеста, стоящего, скрестив руки на груди, перед "мертвой корзиной", поставленной на треножник.
     - ...Хармана, похоже, выдала тебе все тайны нашего Пути без остатка... И эту тоже, - с горечью сказал Стагевд. - Что же, земные дела перестали беспокоить меня и мне незачем скрывать от тебя все, что я скрывал при жизни, Конгетлар.
     Стагевд выдержал торжественную паузу.
     - Твой учитель Зикра, Герфегест. Как видишь, я знаю о нем куда больше, чем ты, - самодовольно сказала голова Стагевда. - Он великий мастер та-лан. Но падение Дома Конгетларов лишило его безмятежности Постигшего Границу. Он снова в вашем мире...
     - Я знаю это, - прервал Стагевда Герфегест в крайнем нетерпении, ибо голубой свет масляного светильника стал едва различим. Его время вышло. - В чьем теле душа Зикры?
     Стагевд молчал.
     - Я заклинаю тебя, Стагевд. Заклинаю как Хозяин Дома Гамелинов. Ответь мне! - голос Герфегеста сорвался в яростном крике.
     Голова Стагевда разразилась хохотом - жутким, порывистым, пронзительным. Масляный светильник испускал последние корпускулы голубого сияния.
     - Кто бы мог подумать, что Конгетлар будет орать на меня? - тихо и совершенно беззлобно сказал Стагевд. - Хорошо. Я скажу. Зикра Конгетлар избрал себе тело регента Торвента. Ох и хитрая бестия твой учитель, человек Ветра... Он предусмотрел все...
     Светильник погас, и на вершине Игольчатой Башни воцарилась кромешная тьма.

22

     - Живее, одеваться! - прикрикнул он на слуг скорее для острастки, чем от недовольства.
     В то утро Шет оке Лагин чувствовал такой прилив сил, какого не было у него давным-давно. Все шло как нельзя лучше. Он, Шет, провел не один день, собирая воедино кусочки гигантской головоломки. Теперь он знал все.
     Герфегест, сердечный друг уединения, убрался наконец из Сармонтазары туда, куда ему положено было убраться давным-давно, взяв на себя нелегкий труд отнести Семя Ветра Ганфале. Убрался в Синий Алу-страл. Кто бы мог подумать раньше, Хуммер его раздери, что он нездешний! Да, Герфегест смог бы украсить любой итский театр своей замечательной игрой - столько лет изображать из себя безобидного, в общем-то, харренита или, скорее, грюта... Врата Хуммера распахнулись и больше нет препятствия для варанских кораблей на их пути в Синий Алустрал. Карлик, посланный Ганфалой, уже прошел через Врата - и всякий, хотя, конечно же, не всякий, а только он. Сиятельный князь Варана, может зреть это. Вот он, мерцающий светлячок его карликовой жизни на челе истинной карты Сармонтазары. А вот - значок Поющего Оружия. Элиен. Топчется в Орине. До поры до времени. Война, конечно же, с его точки зрения, неминуема. Но ведь она окончится, даже не успев толком начаться. И этого, конечно, любезному брату нашему знать не дано.
     - Ты, парень, просто безрукий какой-то, - беззлобно бросил Шет оке Лагин молодому прислужнику, чьи дрожащие пальцы безуспешно пытались вдеть крохотный ремешок в костяную пряжку панциря на спине у Сиятельного князя. Безуспешно. Пальцы не слушаются, на лбу испарина, сердце колотится в груди, словно колокольчик в гриве у жеребца, несущегося на рысях.
     Прислужник вскрикнул. Но не от боли. Нет, от изумления - две кроваво-красных полосы, словно браслеты, обхватили левую и правую руки. Когда рубят запястья, топор палача входит как раз там, промеж двух косточек. Когда ему будут рубить запястья... ему будут рубить запястья... безрукому.
     - Ну что же ты? Поторапливайся! - со свойственной ему двусмысленной небрежностью сказал Шет оке Лагин, кося взглядом на мальчика.
     Красные браслеты научили руки прислужника плавности, а самого его - расторопности. Словно по мановению магического посоха, все ремешки тут же нашли свои пряжки, а все застежки - свои петельки. Страх иногда перерастает самое себя и становится невозмутимостью. Белый, словно мел, прислужник, если посмотреть на него со стороны, казался совершенно невозмутимым. Словно смерть.
     "Сила слова!" - ухмыльнулся про себя Шет оке Лагин, в общем-то ничуть не удивленный. Поправил две рыжих косы, плавно ниспадавших на плечи, и накинул плащ. Свой бордовый плащ с изумрудной каймой он всегда надевал сам. Некоторые вещи совершенно не терпят чужих рук. Даже таких предупредительных и бережных рук в кровавых браслетах.

23

     - Милостивые гиазиры, я весь в вашем распоряжении, - Шет оке Лагин был подвижен, точно ртуть, строен, как торный кедр, и благоухал, словно клеверный луг. В тот день он был на редкость красноречив. Как, впрочем, и всякий раз, когда собирался Совет Шести.
     - Приветствуем тебя, Сиятельный князь, - в один голос пробубнили члены Совета Шести.
     Никто из них не отваживался смотреть в глаза Ше-ту оке Лагину, безжалостному диктатору, поставившему на колени свой собственный народ. Тирану, истребившему непокорных смегов. Мужу, отравившему собственную жену. Великому кормчему. Сиятельному князю. Пенному Гребню Счастливой Волны, Прозревающему Сквозь Туман...
     - Готов ли флот, милостивые гиазиры? - с подчеркнутой вежливостью спросил Шет оке Лагин.
     Вот в чем, в чем, а в хамстве и грубости никто из подданных не мог упрекнуть своего князя. Шет не был хамом. "Вежливость - единственное, что осталось от моего Брата по Слову", - говорил по этому поводу Элиен.
     - Все готово, - сказал Мата оке Гадаста. - Сто тридцать кораблей. И "Молот Хуммера".
     Шет оке Лагин ни на минуту не сомневался в том, что все готово. Но ему хотелось, чтобы это слышали все.
     - Неужели война? - раздался смущенный вопрос Гаассы оке Тамая.
     - Разумеется, война, - удовлетворенно кивнул Шет.
     Совет Шести демонстративно зашептался всеми своими шестью ртами. Пусть Сиятельный князь видит, что они не раболепные холуи, что каждое его слово подвергается обсуждению и критически осмысливается. Князь любит зреть работу мысли среди своих подчиненных.
     - Мы давно ждали таких слов. Сиятельный князь. Владетель Орина, твой Брат по Слову, уже давно стал помехой для нашей державы! Наши солдаты поставят его на место. А место ему - в темной утробе Шило-ла! - нарочито задиристо провозгласил градоуправи-тель Вергрина.
     Главное - и это знал каждый, кому посчастливилось войти в состав Совета Шести, - это говорить то, что желает слышать Шет оке Лагин. Причем делать это так, чтобы у всех создавалась иллюзия свободомыслия. Или хотя бы подобие иллюзии.
     - Элиен? - недоуменно бросил Шет оке Лагин. - А при чем тут Элиен? Он мне пока не досаждает...
     - Но, Сиятельный князь, наши соглядатаи в Ори-не уже давно твердят нам о том, что он замышляет поход, - стал оправдываться градоуправитель Вергрина.
     - Пусть замышляет. Это столь же важно для судеб мира, как размышления саламандры над бегом не