зумеется, не шли, курс  был  прескверный;  условия  его
были невыгодны, но я тотчас согласился и  имел  удовольствие  видеть  легкую
улыбку сожаления на губах Ротшильда - он меня принял за  бессчетного  prince
russe, задолжавшего в Париже, и потому стал называть "monsieur Ie comte"160.
(363)
   По первым билетам деньги немедленно были  уплачены;  по  следующим,  на
гораздо значительнейшую сумму, уплата хотя и была сделана, но  корреспондент
Ротшильда извещал его, что на мой капитал наложено запрещение, - по счастью,
его не было больше.
   Таким образом, я очутился в  Париже  с  большой  суммой  денег,  середь
самого смутного времени, без опытности и знания, что с ними делать. И  между
тем  все  уладилось  довольно  хорошо.  Вообще,  чем  меньше  страстности  в
финансовых делах, беспокойствия и тревоги, тем они легче  удаются  Состояния
рушатся так же часто у жадных стяжателей и финансовых трусов, как у мотов.
   По  совету  Ротшильда  я  купил  себе  американских  бумаг,   несколько
французских  и  небольшой  дом  на  улице  Амстердам,  занимаемый   Гаврской
гостиницей.
   Один из первых революционных шагов моих, развязавших  меня  с  Россией,
погрузил меня в почтенное сословие консервативных  тунеядцев,  познакомил  с
банкирами и нотариусами, приучил  заглядывать  в  биржевой  курс  -  словом,
сделал меня западным rentier. Разрыв  современного  человека  со  средой,  в
которой он живет, вносит страшный сумбур в частное  поведение.  Мы  в  самой
середине двух, мешающих друг другу, потоков; нас бросает, и будет еще  долго
бросать то в ту, то в другую  сторону,  до  тех  пор  пока  тот  или  другой
окончательно не сломит, и поток, еще беспокойный и бурный, но уже текущий  в
одну сторону, не облегчит пловца, то есть не унесет его с собой.
   Счастлив тот, кто до этого умеет так лавировать, что, уступая волнам  и
качаясь, все же плывет в свою сторону!
   При покупке дома я имел случай поближе взглянуть в деловой и буржуазный
мир Франции. Бюрократический формализм  при  совершении  купчей  не  уступит
нашему. Старик нотариус прочел мне несколько тетрадей, акт о  прочтении  их,
main-levee161, потом настоящий акт - из всего  составилась  целая  книга  in
folio162. В последний торг наш о цене и расходах хозяин дома сказал, что  он
сделает уступку и возьмет на  себя  весьма  значительные  (364)  расходы  по
купчей, если я немедленно заплачу ему самому всю  сумму;  я  не  понял  его,
потому что с самого начала объявил, что покупаю на чистые  деньги.  Нотариус
объяснил мне, что деньги должны остаться у него по крайней мере три  месяца,
в продолжение  которых  сделается  публикация  и  вызовутся  все  кредиторы,
имеющие какие-нибудь права на дом. Дом был заложен в семьдесят тысяч, но  он
мог быть еще заложен и в другие руки. Через три месяца, по собрании справок,
выдается покупщику  purge  hypothecaire163,  а  прежнему  хозяину  вручаются
деньги.
   Хозяин уверял, что у него нет других долгов. Нотариус подтверждал это.
   - Честное слово, - сказал я ему, - и вашу руку - у  вас  других  долгов
нет, которые касались бы дома?
   - Охотно даю его.
   - В таком случае я согласен и явлюсь сюда завтра с чеком Ротшильда.
   Когда я на другой день приехал к  Ротшильду,  его  секретарь  всплеснул
руками;
   - Они вас надуют! как это возможно! Мы остановим, если хотите, продажу.
Это неслыханное дело - покупать у незнакомого на таких условиях.
   - Хотите, я пошлю с вами кого-нибудь рассмотреть это  дело?  -  спросил
сам барон Джеме.
   Такую роль недоросля мне не хотелось играть, я сказал, что дал слово, и
взял чек на всю сумму. Когда я приехал к нотариусу, там,  сверх  свидетелей,
был еще кредитор, приехавший получить свои семьдесят тысяч  франков.  Купчую
перечитали,   мы   подписались,   нотариус    поздравил    меня    парижским
домохозяином,-оставалось вручить чек.
   - Какая досада, - сказал хозяин, взявши его из моих рук, - я забыл  вас
попросить привезти два чека, как я теперь отделю семьдесят тысяч?
   - Нет ничего легче, съездите к Ротшильду, вам дадут два или, еще проще,
съездите в банк.
   - Пожалуй, я съезжу, - сказал кредитор. Хозяин  поморщился  и  ответил,
что это его дело, что он поедет. (365)
   Кредитор нахмурился. Нотариус добродушно предложил им ехать вместе.
   Едва удерживаясь от смеха, я им сказал:
   - Вот ваша записка, отдайте мне чек, я съезжу и разменяю его.
   - Вы нас бесконечно обяжете, - сказали они, вздохнув от  радости;  и  я
поехал.
   Через четыре месяца purge hypothecaire была мне прислана, и  я  выиграл
тысяч десять франков за мое опрометчивое доверие.
   После 13 июня 1849 года префект полиции Ребильо что-то донес  на  меня;
вероятно, вследствие его доноса и были  взяты  петербургским  правительством
странные меры против моего именья. Они-то,  как  я  сказал,  заставили  меня
ехать с моей матерью в Париж.
   Мы отправились через Невшатель и Безансон. Путешествие наше началось  с
того, что в Берне я забыл на почтовом дворе свою шинель; так как на мне  был
теплый пальто и теплые калоши, то я и не воротился за ней. До  гор  все  шло
хорошо, но в горах нас встретил снег по колено,  градусов  восемь  мороза  и
проклятая швейцарская биза. Дилижанс не мог идти,  пассажиров  рассажали  по
два, по три в небольшие пошевни. Я не помню,  чтоб  я  когда-нибудь  страдал
столько от холода, как в эту ночь. Ногам было просто больно, я  зарыл  их  в
солому, потом почтальон дал мне какой-то воротник, но и это мало помогло. На
третьей станции я купил у крестьянки ее шаль франков за 15  и  завернулся  в
нее;
   но это было уже на съезде, и с каждой милей становилось теплее.
   Дорога эта великолепно хороша с французской стороны;  обширныйамфитеатр
громадных и совершенно непохожих друг на друга очертаниями гор провожает  до
самого Безансона; кое-где на скалах виднеются остатки укрепленных  рыцарских
замков. В этой природе есть что-то могучее и суровое, твердое и угрюмое;  на
нее-то глядя,  рос  и  складывался  крестьянский  мальчик,  потомок  старого
сельского рода - Пьер-Жозеф Прудон. И действительно, о  нем  можно  сказать,
только в другом смысле, сказанное поэтом о флорентийцах:

   Е tiene ancor del monte et del macigno!164 (366)

   Ротшильд согласился принять билет моей  матери,  но  не  хотел  платить
вперед, ссылаясь на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в
уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру потребовать аудиенции у  Нессельроде  и
спросить его, в чем дело. Нессельродс отвечал, что хотя в  билетах  никакого
сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что  государь  велел  остановить
капитал по причинам политическим и секретным,
   Я помню удивление в Ротшильдовом бюро при получении этого ответа.  Глаз
невольно искал под таким актом тавро Алариха или печать  Чингис-хана.  Такой
шутки Ротшильд не  ждал  даже  и  от  такого  известного  деспотических  дел
мастера, как Николай.
   - Для меня, - сказал я ему, - мало удивительного в том, что Николай,  в
наказание мне, хочет стянуть деньги моей матери  или  меня  поймать  ими  на
удочку;
   но я не мог себе представить, чтоб ваше  имя  имело  так  мало  веса  в
России. Билеты ваши, а не моей матери;
   подписываясь на них, она их передала предъявителю (au  porteur),  но  с
тех пор, как вы расписались на  них,  Этот  porteur-вы165,  и  вам-то  нагло
отвечают: "Деньги ваши, но барин платить не велел".
   Речь моя удалась. Ротшильд стал сердиться и, ходя по комнате, говорил:
   - Нет, я с собой шутить  не  позволю,  я  сделаю  процесс  ломбарду,  я
потребую категорического ответа у министра финансов!
   "Ну, -  подумал  я,  -  этого  уже  Вронченко  не  поймет.  Хорошо  еще
"конфиденциального", а то "категорического".
   - Вот вам образчик, как самодержавие, на которое так надеется  реакция,
фамильярно и sans gene166 распоряжается с собственностью. Казацкий коммунизм
чуть ли не опаснее луи-блановского.
   - Я подумаю, - сказал Ротшильд,  -  что  делать.  Так  нельзя  оставить
этого.
   Дни через три после этого разговора я встретил Ротшильда  на  бульваре.
(367)
   - Кстати, - сказал он мне, останавливая меня, - я вчера говорил о вашем
деле с Киселевым167. Я вам  должен  сказать,  вы  меня  извините,  он  очень
невыгодного мнения о вас и вряд ли сделает что-нибудь в вашу пользу.
   - Вы с ним часто видаетесь?
   - Иногда, на вечерах.
   - Сделайте одолжение, скажите ему, что вы сегодня виделись  со  мной  и
что я самого дурного мнения о нем, но что с тем вместе никак не думаю,  чтоб
за это было справедливо обокрасть его мать.
   Ротшильд расхохотался; он, кажется, с этих пор стал догадываться, что я
не prince russe, и уже называл меня бароном; но это, я думаю,  он  для  того
поднимал меня, чтоб сделать достойным разговаривать с ним.
   На другой день он прислал за мной; я тотчас отправился.  Он  подал  мне
неподписанное письмо к Гассеру и прибавил:
   - Вот наш проект письма, садитесь, прочтите его внимательно и  скажите,
довольны ли вы им;  если  хотите  что  прибавить  или  изменить,  мы  сейчас
сделаем. А мне позвольте продолжать мои занятия.
   Сначала я осмотрелся. Каждую минуту отворялась небольшая дверь и входил
один биржевой агент за другим,  громко  говоря  цифру;  Ротшильд,  продолжая
читать, бормотал не поднимая глаз: "да,  -  нет,  -  хорошо,  -  пожалуй,  -
довольно",  и  цифра  уходила.  В  комнате  были  разные  господа,   рядовые
капиталисты, члены Народного собрания, два-три истощенных туриста с молодыми
усами на  старых  щеках,  эти  вечные  лица,  пьющие  на  .  водах  -  вино,
представляющиеся  ко  дворам,  слабые  и  лимфатические  отпрыски,  которыми
иссякают аристократические роды и которые туда же суются от карточной игры к
биржевой. Все они говорили между  собой  вполголоса.  Царь  иудейский  сидел
спокойно за своим столом, смотрел бумаги, писал что-то на  них,  верно,  все
миллионы или по крайней мере сотни тысяч.
   - Ну, что, - сказал он, обращаясь ко мне, - довольны?
   - Совершенно, - отвечал я. (368)
   Письмо было превосходно, резко, настойчиво, как следует - когда  власть
говорит с властью. Он писал Гассеру, чтоб тот немедленно требовал  аудиенции
у, Нессельроде и у министра финансов, чтоб он им сказал, что Ротшильд  знать
не хочет, кому принадлежали билеты, что он их купил  и  требует  уплаты  или
ясного законного изложения  -  почему  уплата  остановлена,  что,  в  случае
отказа, он  подвергнет  дело  обсуждению  юрисконсультов  и  советует  очень
подумать о последствиях отказа, особенно странного в то время, когда русское
правительство хлопочет заключить через него новый  заем.  Ротшильд  заключал
тем, что, в случае дальнейших Проволочек, он  должен  будет  дать  гласность
этому делу -через журналы для предупреждения других капиталистов. Письмо это
он рекомендовал Гассеру показать Нессельроде.
   - Очень рад... но, - сказал он, -  держа  перо  в  руке  и  с  каким-то
простодушием глядя прямо мне в глаза,  -  но,  любезный  барон,  неужели  вы
думаете, что я подпишу это письмо, которое au bout du compte168  может  меня
поссорить с Россией за полпроцента комиссии?
   Я молчал.
   - Во-первых, - продолжал он, - у Гассера будут  расходы,  у  вас  даром
ничего не делают, - это, разумеется, должно пасть на ваш счет; сверх того...
сколько предлагаете вы?
   - Мне кажется, - сказал я, - что вам бы  следовало  предложить,  а  мне
согласиться.
   - Ну, пять, что ли? Это немного.
   - Позвольте подумать...
   Мне хотелось просто рассчитать.
   - Сколько хотите... Впрочем, - прибавил он с мефистофелевской иронией в
лице, - вы можете это дело обделать даром - права вашей матушки  неоспоримы,
она виртембергская подданная, адресуйтесь в Штутгардт - министр  иностранных
дел обязан заступиться за нее и выхлопотать уплату. Я,  по  правде  сказать,
буду очень рад свалить с своих плеч это неприятное дело.
   Нас прервали. Я вышел в бюро, пораженный всей  античной  простотой  его
взгляда и его вопроса. Если б он просил 10-15 процентов, то  я  и  тогда  бы
согласился. (369) Его помощь была мне необходима, он это  так  хорошо  знал,
что даже подтрунил насчет обруселого Виртемберга. Но,  снова  руководствуясь
той отечественной политической  экономией,  что  за  какое  бы  пространство
извозчик ни  спросил  двугривенный  -  все  же  попробовать  предложить  ему
пятиалтынный, я, без всякого достаточного основания,  сказал  Шомбургу,  что
полагаю, что один процент можно сбавить. Ш обещал сказать  и  просил
зайти через полчаса.
   Когда через полчаса я входил на лестницу Зимнего дворца финансов в  Rue
Lafitte, с нее сходил соперник Николая.
   - Мне Шомбург говорил, - сказало его величество, милостиво  улыбаясь  и
высочайше протягивая собственную августейшую руку свою, - письмо подписано и
послано. Вы увидите, как они повернутся, я им покажу, как со мной шутить.
   "Только не за полпроцента", - подумал я  и  хотел  стать  на  колени  и
принести, сверх благодарности, верноподданническую присягу,  но  ограничился
тем, что сказал:
   - Если вы  совершенно  уверены,  велите  мне  открыть  кредит  хоть  на
половину всей суммы.
   - С удовольствием,-отвечал государь император  и  проследовал  в  улицу
Лафит.
   Я откланялся его величеству и, пользуясь близостью, пошел в Maison dOr.
   Через месяц или полтора тугой на уплату петербургский 1-й гильдии купец
Николай Романов, устрашенный  конкурсом  и  опубликованием  в  "Ведомостях",
уплатил, по высочайшему повелению Ротшильда, незаконно задержанные деньги  с
процентами  и  процентами  на  проценты,  оправдываясь  неведением  законов,
которых он действительно не мог знать по своему общественному положению.
   С тех пор мы были с Ротшильдом в наилучших отношениях; он любил во  мне
поле сражения, на котором он побил Николая,  я  был  для  него  нечто  вроде
Маренго или Аустерлица, и он несколько раз рассказывал при  мне  подробности
дела, слегка улыбаясь, но великодушно щадя побитого противника.
   В продолжение моего процесса я жил в Отель  Мирабо,  Rue  de  la  Paix.
Хлопоты по этому делу заняли (370) около полугода. В  апреле  месяце,  одним
утром, говорят мне, что какой-то господин дожидается меня  в  зале  и  хочет
непременно  видеть.  Я   вышел:   в   зале   стояла   какая-то   подхалюзая,
чиновническая, старая фигура.
   - Комиссар полиции Тюльерийского квартала, такой-то.
   - Очень рад.
   - Позвольте мне прочесть вам декрет министра внутренних дел, сообщенный
мне префектом полиции и касающийся вас.
   - Сделайте одолжение, вот стул. "Мы, префект полиции169:

   Взяв в соображение 7 пункт закона 13 и 21 ноября и 3 декабря  1849  г.,
дающий министру внутренних дел право высылать (expulser) из Франции  всякого
иностранца, присутствие которого во Франции может возмутить порядок  и  быть
опасным общественному спокойствию, и основываясь на министерском циркуляре 3
января 1850 года,
   решаем, что следует:

   Называемый (1е N-е, то есть nomme, но это не  значит  "вышеупомянутый",
потому что прежде обо мне не говорится, это только безграмотная попытка  как
можно грубее обозначить  человека)  Герцен,  Александр,  40  лет  (два  года
прибавили), русский подданный, живущий там-то,  обязан  оставить  немедленно
Париж по объявлении сего  и  в  наискорейшем  времени  выехать  из  пределов
Франции.
   Воспрещается  ему  впредь   возвращаться   под   опасением   наказаний,
положенных 8 пунктом того же закона тюремное заключение от одного месяца  до
шести и денежный штраф).
   Все меры будут приняты для удостоверения в исполнении сих распоряжений.

   Сделано (Fait) в Париже, 16 апреля 1850.
   Префект полиции П. Карлье. Скрепил общий секретарь префектуры
   Клемен Рейр.
   (371)
   На боку: Читал и одобрил 19 апреля 1850 г. Министр  внутренних  дел  Ж.
Барош.
   Лета тысяча восемьсот пятидесятого, апреля двадцать четвертого.

   Мы, Емилий Буллей, комиссар полиции  города  Парижа,  и  в  особенности
Тюльерийского отделения. Во исполнение приказаний господина префекта полиции
от 23 апреля:
   Объявили сударю (sieur) Александру Герцену, говоря ему, как  сказано  в
оригинале". Тут следует весь текст опять.  В  том  роде,  как  дети  говорят
сказку о белом быке, повторяя всякий раз с прибавкой одной  фразы:  "Сказать
ли вам сказку о белом быке?"
   Далее:  "Мы  пригласили  поименованного  (Ie  dit)  Герцена  явиться  в
продолжение двадцати четырех часов в префектуру для получения паспорта и для
назначения границы, через которую от выедет из Франции.
   А чтоб сказанный сударь Герцен не отозвался  неведением  (nen  pretende
cause dignorance-каков язык!), мы ему оставили эту копию сказанного  решения
в начале сего настоящего нашего протокола объявления- nous lui avons  laisse
cette copie  tant  du  dit  arrete  en  tete  de  cette  presente  de  notre
proces-verbal de notification".
   Где мои вятские товарищи по канцелярии Тюфяева, где  Ардашов,  писавший
за присест по десяти листов, Вепрев, Штин и мой  пьяненький  столоначальник?
Как сердце их должно возрадоваться, что  в  Париже,  после  Вольтера,  после
Бомарше, после Ж. Санд и Гюго,- пишут так бумаги! Да и не один Вепрев и Штин
должны радоваться - а и земский моего отца, Василий  Епифанов,  который,  из
глубоких соображений учтивости, писал своему помещику:  "Повеление  ваше  по
сей настоящей прошедшей почте получил и по оной же имею честь доложить..."
   Можно ли оставить камень на камне этого глупого, пошлого здания des  us
et coutumes170, годного только для слепой и выжившей  из  ума  старухи,  как
Фемида?
   Чтение не произвело ожидаемого действия; парижанин думает, что  высылка
из Парижа равняется изгнанию Адама из рая, да  и  то  еще  без  Евы  -  мне,
напротив, (372) было все равно, и жизнь парижская уже начинала надоедать.
   - Когда должен я явиться в  префектуру?  -  спросил  я,  придавая  себе
любезный вид, несмотря на злобу, разбиравшую меня.
   - Я советую завтра, часов в десять утра.
   - С удовольствием.
   - Как нынешний  год  весна  рано  начинается,-заметил  комиссар  города
Парижа, и в особенности Тюлье-рийский.
   - Чрезвычайно.
   -  Это  старинный  отель,  здесь  обедывал  Мирабо,  оттого  он  так  и
называется; вы, верно, были им очень довольны?
   - Очень. Вообразите же, каково с ним расстаться так круто!
   - Это действительно неприятно... хозяйка умная и прекрасная  женщина  -
m-lle Кузен - была большой приятельницей знаменитой Ie Normand.
   - Представьте себе! Как досадно,  что  я  этого  не  знал,  может,  она
унаследовала у нее искусство  гадать  и  могла  бы  мне  предсказать  billet
doux171 Карлье.
   - Ха, ха... мое дело вы знаете, позвольте пожелать.
   - Помилуйте, всякое бывает, честь имею вам кланяться.
   На другой день я явился в знаменитую, больше чем сама  Ленорман,  улицу
Jerusalem. Сначала меня принял какой-то  шпионствующий  юноша,  с  бородкой,
усиками и  со  всеми  приемами  недоношенного  фельетониста  и  неудавшегося
демократа; лицо его, взгляд носили печать того утонченного  растления  души,
того завистливого голода наслаждений, власти, приобретений, которые я  очень
хорошо научился читать на западных лицах и которого  вовсе  нет-у  англичан.
Должно быть, он еще недавно поступил на свое место, он еще наслаждался им  и
потому говорил несколько свысока. Он объявил мне, что я должен  ехать  через
три дни и что без особенно важных причин отсрочить нельзя. Его дерзкое лицо,
его произношение и мимика были таковы, что, не вступая с  ним  в  дальнейшие
рассуждения, я (373) поклонился ему и потом  спросил,  надев  сперва  шляпу,
когда можно видеть префекта.
   - Префект принимает только тех, кто у него письменно просит аудиенции.
   - Позвольте мне написать сейчас.
   Он позвонил, вошел старик huissier172 с цепью на груди;  сказав  ему  с
важным видом: "Бумаги и перо этому господину", юноша кивнул мне головой.
   Huissier повел меня в другую комнату. Там я написал Карлье,  что  желаю
его видеть, чтоб объяснить ем