- Спаси, батюшка.
   - И полно, полно! что  ты  это?  Я,  грешный  человек,  иной  раз  беру
благодарность. Жалованье у меня малое, поневоле возьмешь;  но  принять,  так
было бы за что. Как я тебе помогу? добро бы ребро или  зуб,  а  то  прямо  в
глаз! Возьмите денежки ваши назад.
   Мужичок уничтожен.
   - Разве вот что; поговорить мне с товарищами, да и в губернию отписать?
неравно дело пойдет в палату, там у меня есть  приятели,  все  сделают;  ну,
только это люди другого сорта, тут тремя лобанчиками не отделаешься.
   Мужик начинает приходить в себя.
   - Мне, пожалуй, ничего "не давай, мне семью жаль; ну, а тем меньше двух
сереньких и предлагать нечего.
   - .То есть, как пред богом, ума  не  приложу,  где  это  достать  такую
Палестину денег - четыреста рублев - время же какое?
   - Я-таки и сам думаю, что оно трудновато. Наказанье мы  уменьшим  -  за
раскаянье, мол, и приняв в соображенье нетрезвый вид... ведь и в Сибири люди
живут. Тебе же не бог  весть,  как  далеко  идти...  Конечно,  если  продать
парочку лошадок, да одну из коров, да барашков, оно, (263) может, и  хватит.
Да скоро ли потом в крестьянском деле сколотишь столько денег!  А  с  другой
стороны, подумаешь, лошадки-то останутся, а ты-то пойдешь  себе  куда  Макар
телят не гонял. Подумай, Григорьич, время терпит, пообождем до завтра, а мне
пора, - прибавляет судья и кладет в карман лобанчики, от которых  отказался,
говоря: "Это вовсе лишнее, я беру, только чтоб вас не обидеть".
   На другое  утро,  глядь,  старый  жид  тащит  разными  крестовиками  да
старинными рублями рублев триста пятьдесят ассигнациями к судье.
   Судья обещает печься об деле; мужика судят, судят, стращают, а потом  и
выпустят с каким-нибудь легким наказанием, или с советом впредь  в  подобных
случаях быть осторожным, или с отметкой: "оставить в  подозрении",  и  мужик
всю жизнь молит бога за судью.
   - Вот как делали встарь, - приговаривал отрешенный от дел исправник,  -
начистоту.
   ...Вятские мужики вообще не  очень  выносливы.  Зато  их  '  и  считают
чиновники ябедниками и беспокойными. Настоящий клад для земской полиции  это
вотяки, мордва, чуваши; народ жалкий,  робкий,  бездарный.  Исправники  дают
двойной окуп губернаторам за назначение их в уезды, населенные финнами.
   Полиция и чиновники делают невероятные вещи с этими бедняками.
   Землемер ли едет с поручением через вотскую деревню,  он  непременно  в
ней останавливается, берет с телеги астролябию,  вбивает  шест,  протягивает
цепь. Через час вся деревня в смятении. "Межемерия,  межемерия!"  -  говорят
мужики с тем видом, с  которым  в  12  году  говорили:  "Француз,  француз!"
Является староста поклониться с миром. А тот все меряет и записывает. Он его
просит не обмерить, не обидеть. Землемер требует двадцать, тридцать  рублей.
Вотяки радехоньки, собирают деньги - и землемер едет  до  следующей  вотской
деревни.
   Попадется ли мертвое тело исправнику со становым,  они  его  возят  две
недели, пользуясь морозом, по вотским деревням,  и  в  каждой  говорят,  что
сейчас подняли и  что  следствие  и  суд  назначены  в  их  деревне.  Вотяки
откупаются.
   За несколько лет  до  моего  приезда  исправник,  разохотившийся  брать
выкупы, привез мертвое тело в большую русскую деревню и требовал,  помнится,
двести руб(264)лей. Староста собрал мир; мир больше ста не давал.  Исправник
не уступал. Мужики рассердились, заперли его с двумя  писарями  в  волостном
правлении и, в свою очередь, грозили их сжечь. Исправник не поверил  угрозе.
Мужики обложили избу соломой и как ультиматум подали исправнику на  шесте  в
окно сторублевую ассигнацию. Героический исправник требовал еще  сто.  Тогда
мужики зажгли с четырех сторон солому,  и  все  три  Муции  Сцеволы  земской
полиции сгорели. Дело это  было  потом  в  сенате.  Вотские  деревни  вообще
гораздо беднее русских.
   - Плохо, брат, ты живешь, - говорил я хозяину вотяку, дожидаясь лошадей
в душной, черной и покосившейся избушке, поставленной окнами назад, то  есть
на двор.
   - Что, бачка, делать? мы бедна, деньга бережем на черная дня.
   - Ну, чернее мудрено быть дню, старинушка,  -  сказал  я  ему,  наливая
рюмку рому, - выпей-ка с горя.
   - Мы не пьем, - отвечал вотяк, страстно глядя на рюмку и  подозрительно
на меня.
   - Полно, ну-тка -бери.
   - Выпей сама прежде. Я выпил, и вотяк выпил.
   - А ты что? - спросил он, - с губерния, по делу?
   - Нет, - отвечал я, -  проездом,  еду  в  Вятку.  Это  его  значительно
успокоило, и он> осмотревшись на все стороны, прибавил в виде пояснения:
   - Черной дня, когда исправник да поп приедут.
   Вот о последнем-то я и  хочу  рассказать  вам  кое-что"  .  Поп  у  нас
превращается более и более в духовного квартального, как и  следует  ожидать
от   византийского   смирения   нашей    церкви    и    от    императорского
первосвятительства.
   Финское население долею приняло крещение в допетровские времена,  долею
было окрещено в царствование Елизаветы и долею осталось в язычестве. Большая
часть крещеных при Елизавете тайно  придерживается  своей  печальной,  дикой
религии 34. (265)
   Года через два-три исправник  или  становой  отправляются  с  попом  по
Деревням ревизовать, кто из вотяков говел, кто нет и почему нет. Их  теснят,
сажают в тюрьму, секут, заставляют платить требы; а главное, поп и исправник
ищут какое-нибудь доказательство,  что  вотяки  не  оставили  своих  прежних
обрядов. Тут  духовный  сыщик  и  земский  миссионер  подымают  бурю,  берут
огромный окуп, делают "черная дня", потом уезжают, оставляя все  по-старому,
чтоб иметь случай через год-другой снова поехать с розгами и крестом.
   В 1835 году святейший синод счел нужным  поапостольствовать  в  Вятской
губернии и обратить черемисов-язычников в православие.
   Это  обращение  -  тип  всех  великих   улучшений,   делаемых   русским
правительством, фасад, декорация, blague 35, ложь, пышный отчет:  кто-нибудь
крадет и кого-нибудь секут.
   Митрополит Филарет отрядил миссионером бойкого  священника.  Его  звали
Курбановским. Снедаемый русской болезнью - честолюбием, Курбановский  горячо
принялся за дело. Во что б то ни стало он решился втеснить  благодать  божию
черемисам. Сначала он попробовал проповедовать, но это ему скоро надоело.  И
в самом деле, много ли возьмешь этим старым средством?
   Черемисы, смекнувши, в чем дело,  прислали  своих  священников,  диких,
фанатических и ловких. Они, после долгих разговоров, сказали Курбановскому:
   - В лесу есть белые березы, высокие сосны и  ели,  есть  тоже  и  малая
мозжуха. Бог всех их терпит и не велит мозжухе быть сосной. Так вот и мы меж
собой, как лес. Будьте вы белыми березами, мы останемся мозжухой, мы вам  не
мешаем, за царя молимся, подать платим и рекрутов ставим,  а  святыне  своей
изменить не хотим 36. (266)
   Курбановскйй увидел, что с ними не  столкуешь  и  что  доля  Кирилла  и
Мефодия ему не удается. Он обратился  к  исправнику.  Исправник  обрадовался
донельзя; ему давно хотелось  показать  свое  усердие  к  церкви  -  он  был
некрещеный  татарин,  то   есть   правоверный   магометанин,   по   названию
Девлет-Килдеев.
   Исправник взял с собой  команду  и  поехал  осаждать  черемисов  словом
божиим. Несколько деревень  были  окрещены.  Апостол  Курбановскйй  отслужил
молебствие  и  отправился  смиренно  получать  камилавку.  Апостолу-татарину
правительство прислало владимирский крест за распространение христианства!
   По несчастию, татарин-миссионер был не в  ладах  с  муллою  в  Малмыже.
Мулле  совсем  не  нравилось,  что  правоверный  сын  корана   так   успешно
проповедует евангелие. В рамазан  исправник,  отчаянно  привязавши  крест  в
петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал впереди всех. Мулла только было
начал читать в нос коран, как вдруг остановился и сказал, что  он  не  смеет
продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в  мечеть  с  христианским
знамением.
   Татары зароптали, исправник  смешался  и  куда-то  спрятался  или  снял
крест.
   Я потом читал в журнале министерства внутренних дел об  этом  блестящем
обращении  черемисов.  В  статье  было   упомянуто   ревностное   содействие
Девлет-Килдеева. По несчастию, забыли прибавить, что усердие к  церкви  было
тем более бескорыстно у него, чем тверже он верил в исламизм.
   Перед  окончанием  моей  вятской  жизни   департамент   государственных
имуществ воровал до такой  наглости,  что  над  ним  назначили  следственную
комиссию,  которая  разослала  ревизоров  по  губерниям.  С  этого  началось
введение нового управления государственными крестьянами.
   Губернатор Корнилов должен был назначить от себя  двух  чиновников  при
ревизии. Я был один из назначенных. Чего не пришлось мне тут прочесть!  -  и
печального, и  смешного,  и  гадкого.  Самые  заголовки  дел  поражали  меня
удивлением.
   "Дело о потери неизвестно куда дома волостного правления и о изгрызении
плана оного мышами". (267)
   "Дело о потери двадцати двух казенных оброчных статей", то  есть  верст
пятнадцати земли.
   "Дело о перечислении крестьянского мальчика Василья в женский пол".
   Последнее было так хорошо, что я тотчас прочел его от доски до доски;
   Отец этого предполагаемого Василья пишет в своей  просьбе  губернатору,
что лет пятнадцать тому назад у него родилась дочь, которую он хотел назвать
Василисой, но что священник, быв "под хмельком", окрестил девочку Васильем и
так внес в метрику. Обстоятельство это, по-видимому, мало беспокоило мужика,
но когда он понял, что скоро падет на его дом рекрутская очередь и подушная,
тогда он объявил о том голове и становому.  Случай  этот  показался  полиции
очень мудрен. Она предварительно отказала мужику, говоря, что  он  пропустил
десятилетнюю  давность.  Мужик  пошел  к  губернатору.  Губернатор  назначил
торжественное освидетельствование этого мальчика  женского  пола  медиком  и
повивальной бабкой... Тут уж как-то завелась  переписка  с  консисторией,  и
поп, наследник того, который под хмельком целомудренно не разбирал  плотских
различий, выступил на сцену, и дело  длилось  годы  и  чуть  ли  девочку  не
оставили в подозрении мужеского пола.
   Не думайте, что это нелепое предположение сделано мною для шутки; вовсе
нет, это совершенно сообразно духу русского самодержавия.
   При Павле какой-то гвардейский полковник  в  месячном  рапорте  показал
умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его исключил  за  смертью
из списков. По несчастью, офицер не умер, а  выздоровел.  Полковник  упросил
его на год или  на  два  уехать  в  свои  деревни,  надеясь  сыскать  случай
поправить дело. Офицер  согласился,  но,  на  беду  полковника,  наследники,
прочитавши в приказах о  смерти  родственника,  ни  за  что  не  хотели  его
признавать живым, и, безутешные от потери,  настойчиво  требовали  ввода  во
владение. Когда живой мертвец  увидел,  что  ему  приходится  в  другой  раз
умирать, и не с приказу, а с голоду, тогда он поехал  в  Петербург  и  подал
Павлу просьбу. Павел написал своей рукой на его  просьбе:  "Так  как  об  г.
офицере состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать". (268)
   Это еще лучше моей Василисы-Василья. Что значит грубый факт жизни перед
высочайшим приказом? Павел был поэт и диалектик самовластья!
   Как ни грязно и ни топко в этом болоте приказных дел, но  прибавлю  еще
несколько слов. Эта гласность - последнее, слабое вознаграждение страдавшим,
погибнувшим без вести, без утешения.
   Правительство дает охотно в  награду  высшим  чиновникам  пустопорожние
земли. Вреда в этом большого нет, хотя умнее было бы  сохранить  эти  запасы
для умножающегося населения. Правила, по которым ведено отмежевывать  земли,
довольно подробны: нельзя давать берегов судоходной  реки,  строевого  леса,
обоих берегов реки, наконец, ни в каком случае не  велено  выделять  земель,
обработанных крестьянами, хотя бы крестьяне не имели  никаких  прав  на  эти
земли, кроме давности... 37
   Все это, разумеется, на бумаге. На деле отмежевание  земель  в  частное
владение - страшный источник грабежа казны и притеснения крестьян.
   Благородные вельможи, получающие аренды, обыкновенно или  продают  свои
права купцам, или стараются через губернское начальство  завладеть,  вопреки
правилам, чем-нибудь особенным. Сам граф  Орлов  случайно  получил  в  надел
дорогу и пастбища, на которых останавливаются гурты в Саратовской губернии.
   Дивиться, стало  быть,  нечему,  что  одним  добрым  утром  у  крестьян
Даровской волости Котельнического уезда отрезали землю вплоть до  гуменников
и домов и отдали в частное владение  купцам,  купившим  аренду  у  какого-то
родственника графа Канкрина. Купцы положили наемную плату за землю. Из этого
началось дело. Казенная палата, закупленная  купцами  и  боясь  родственника
Канкрина, запутала дело. Но крестьяне решились  его  вести  настойчиво,  они
выбрали двух толковых мужиков и отправили  их  в  Петербург.  Дело  пошло  в
сенат. Межевой департамент догадался, что мужики  правы,  но  не  знал,  что
делать,  и  спросил  Канкрина.  Канкрин  просто  признал,  что  земля  (269)
неправильно отрезана, но считал затруднительным возвратить  ее,  потому  что
она с тех пор могла быть перепродаваема и что владельцы оной  могли  сделать
разные улучшения. А  потому  его  сиятельство  положило,  пользуясь  большим
количеством казенных земель, наделить крестьян полным количеством  с  другой
стороны. Это понравилось всем, кроме крестьян. Во-первых, шуточное  ли  дело
вновь разработывать  поля?  во-вторых,  земля  с  другой  стороны  оказалась
неудобною,  болотистою.  Так  как,  крестьяне   Даровской   волости   больше
занимались хлебопашеством, чем охотой за дупелями и бекасами, то  они  снова
подали просьбу.
   Тогда казенная палата и министерство финансов отделили  новое  дело  от
прежнего и, найдя закон, в котором сказано,  что  если  попадется  неудобная
земля, идущая в надел, то не вырезывать  ее,  а  прибавлять  еще  половинное
количество, велели дать даровским крестьянам к болоту еще пол болота.
   Крестьяне снова подали в сенат, но  пока  их  дело  дошло  до  разбора,
межевой  департамент  прислал  им.  планы  на  новую  землю,  как   водится,
переплетенные, раскрашенные, с  изображением  звезды  ветров,  с  приличными
объяснениями ромба R R Z и ромба Z Z R, а главное,  с  требованием  такой-то
подесятинной платы. Крестьяне, увидев, что им не только не отдают земли,  но
хотят с них слупить деньги за болото, начисто отказались платить.
   Исправник  донес  Тюфяеву.  Тюфяев   послал   военную   экзекуцию   под
начальством  вятского  .  полицмейстера.  Тот  приехал,  схватил   несколько
человек,  пересек  их,  усмирил  волость,  взял  деньги,   предал   виновных
уголовному суду и неделю говорил хриплым языком от крику, Несколько  человек
были наказаны плетьми и сосланы на поселенье.
   Через два Года наследник проезжал Даровской волостью, крестьяне  подали
ему просьбу, он велел разобрать дело. По этому случаю я  составлял  из  него
докладную записку. Что вышло путного из этого пересмотра - я не знаю. Слышал
я, что сосланных воротили, но воротили ли землю - не слыхал.
   В заключение упомяну о знаменитой истории картофельного бунта и о  том,
как Николай приобщал к благам петербургской цивилизации  -  кочующих  цыган.
(270)
   Русские крестьяне неохотно сажали картофель, как некогда крестьяне всей
Европы, как будто инстинкт говорил народу, что это дрянная пища,  не  дающая
ни сил, ни здоровья. Впрочем, у порядочных помещиков и  во  многих  казенных
деревнях "земляные яблоки" саживались гораздо прежде картофельного  террора.
Но русскому правительству то-то и противно, что  делается  само  собою.  Все
надобно, чтоб делалось из-под палки, по флигельману, по темпам.
   Крестьяне Казанской и долею Вятской губернии засеяли  картофелем  поля.
Когда картофель был собран, министерству пришло в голову завести по волостям
центральные ямы. Ямы утверждены, ямы предписаны, ямы копаются,  и  в  начале
зимы мужики скрепя сердце повезли картофель  в  центральные  ямы.  Но  когда
следующей  весной  их  хотели  заставить  сажать  мерзлый   картофель,   они
отказались. Действительно, не могло быть оскорбления более  дерзкого  труду,
как приказ делать явным образом нелепость. Это возражение было  представлено
как бунт. Министр Киселев прислал из Петербурга чиновника; он, человек умный
и практический, взял в первой волости по рублю с души и  позволил  не  сеять
картофельные выморозки.
   Чиновник повторил это во второй и в третьей. Но в четвертой голова  ему
сказал наотрез, что он картофель сажать не будет, ни денег ему не даст. "Ты,
- говорил он ему, - освободил таких-то и таких-то; ясное  дело,  что  и  нас
должен освободить". Чиновник хотел  дело  кончить  угрозами  и  розгами,  но
мужики схватились за колья, полицейскую команду прогнали; военный губернатор
послал казаков. Соседние волости вступились за своих.
   Довольно сказать,  что  дело  дошло  до  пушечной  картечи  и  ружейных
выстрелов. Мужики оставили домы, рассыпались по лесам; казаки их выгоняли из
чащи, как диких зверей; тут  их  хватали,  ковали  в  цепи  и  отправляли  в
военно-судную комиссию в Козьмодемьянск.
   По странной случайности старый майор  внутренней  стражи  был  честный,
простой человек; он добродушно сказал, что всему виною чиновник,  присланный
из Петербурга. На него все опрокинулись, его голос подавили, заглушили,  его
запугали и даже застыдили тем, что он хочет "погубить  невинного  человека".
(271)
   Ну, и следствие  пошло  обычным  русским  чередом:  мужиков  секли  при
допросах, секли в наказание, секли для примера, секли из денег и целую толпу
сослали в Сибирь.
   Замечательно, что Киселев проезжал по Крзьмодемьянску  во  время  суда.
Можно было бы, кажется, завернуть в военную  комиссию  или  позвать  к  себе
майора.
   Он этого не сделал!
   ...Знаменитый Тюрго, видя ненависть  французов  к  картофелю,  разослал
всем откупщикам, поставщикам и другим подвластным лицам картофель на  посев,
строго запретив давать крестьянам. С тем вместе он сообщил  им  тайно,  чтоб
они не препятствовали крестьянам красть на посев картофель. В несколько  лет
часть Франции обсеялась картофелем.
   Tout bien pris 38, ведь это лучше картечи, Павел Дмитриевич?
   К Вятке прикочевал в 1836 году табор  цыган  и  расположился  на  поле.
Цыгане эти таскались до Тобольска и Ирбита, продолжая с незапамятных  времен
свою вольную бродячую жизнь, с вечным ученым медведем и  ничему  не  учеными
детьми, с коновалами, гаданьем и мелким воровством. Они спокойно пели  песни
и крали кур, но вдруг губернатор получил высочайшее повеление, буде найдутся
цыгане беспаспортные (ни у одного цыгана никогда не бывало паспорта,  и  это
очень хорошо знали и Николай и его люди), то дать им такой-то срок, чтоб они
приписались там, где их застанет указ, к сельским, городским обществам.
   По прошествии же данного срока предписывалось  всех  годных  к  военной
службе отдать в солдаты, остальных отправить  на  поселение,  отобрав  детей
мужеского пола.
   Этот безумный указ, напоминающий  библейские  рассказы  о  избиениях  и
наказаниях целых пород и всех к стене мочащихся, сконфузил  самого  Тюфяева.
Он объявил  цыганам  нелепый  указ,  написал  в  Петербург  о  невозможности
исполнения. Для того чтоб приписываться, надобны  деньги,  надобно  согласие
обществ, которые тоже даром не захотят принять цыган, и притом  следует  еще
предположить, что сами цыгане -хотят ли именно (272)  тут  поселиться.  Взяв
все это во внимание, Тюфяев, и тут  нельзя  ему  не  отдать  справедливости,
представлял министерству о том, чтоб им дать льготы и отсрочки.
   Министр отвечал предписанием по истечении срока привести  в  исполнение
навуходоносоровское  распоряжение.  Скрепя  сердце  послал  Тюфяев  команду,
которой велел окружить табор; когда это  было  сделано,  явилась  полиция  с
гарнизонным