бу
к императрице пять лет тому  назад  -  все  бесполезно;  Александр  ездил  в
Петербург  в  прошлом  месяце,  хлопотал,  хлопотал,   Ольга   Александровна
Жеребцова расположена к нам  как  нельзя  лучше,  она  много  может,  и  она
хлопотала; Дубельт, Орлов желали этого и не  могли  ничего  сделать.  Прежде
нужно освободиться от надзора полиции, который уже продолжается  одиннадцать
лет. Пошла бумага об этом в Петербург, - что-то  будет.  Впрочем,  я  как-то
спокойнее ожидаю теперь  позволенье  и  отказ.  Что  это  -  равнодушие  или
твердость? - но на все  смотришь  спокойнее,  удовлетворения  все  меньше  и
меньше и требовательности меньше...  Не  резигнация  ли  это?  Какое  жалкое
чувство; нет, лучше сердиться или страдать. Отчего же  я  не  сержусь  и  не
страдаю, и не сознаю резигнации - и не равнодушие это, стало - твердость. По
временам я чувствую страшное развитие силы в себе, не могу себе  представить
несчастия, под которым бы я пала. Последний припадок слабости со мною был  в
июне, на даче, тогда, как разорвалась  цепь  дружеских  отношений  и  каждое
звено отпало само по себе. У меня поколебалась вера  в  Александра  -  не  в
него, а в нераздельность, в слитость наших существований, но это прошло, как
болезнь, и не возвратится более. Теперь я не за многое поручусь  в  будущем,
но поручусь за то, что это отношение останется цело, сколько бы ни  пришлось
ему выдержать толчков. Могут быть увлечения, страсть, но наша любовь во всем
этом останется невредима.
   2-е, суб. Теперь далеко О. Как хорошо ему insFreie!.. 122 Что за чудный
человек; по фактам, по внешней жизни его (592) я  никого  не  знаю  нелепее;
зато какая мощь мысли, твердость, внутренняя гармония, - в этом отношении он
выше Александра; со мною никто в этом не согласен: все почитают его  слабым,
распущенным до эгоизма, избалованным до сухости, до равнодушия, - никто  его
не понимает вполне, даже Александр не совсем, оттого  что  наружное  слишком
противоречит с внутренним.  И  я  не  могу  объяснить  этого,  доказать,  но
довольно видеть его наружность, чтоб понять, что этот  человек  не  рядовой,
что натура его божественна (выражаясь прежним языком); в наше  время  он  не
мог ничего из себя сделать, и самое воспитание отняло у него много  средств.
Может быть, я и тут еще увлекаюсь; может быть,  я  не  могу  устоять  против
этого влечения; раз, просидевши со мной часа три,  он  сказал,  что  еще  не
соскучился, - приятнее этого комплимента я еще ни от кого не слыхала  в  мою
жизнь, и это потому, что он сказал мне его. Любишь его бескорыстно, - как-то
и не думается, чтоб он тебя  любил;  от  других  требуешь  любви,  уважения,
требуешь покорности; отчего, почему  все  это  так?  не  знаю.  От  иных  не
требуешь вовсе ничего, потому что не  замечаешь  их,  от  него  -  вовсе  не
потому. Ему не смеешь ничего пожелать, - так сильно сознание его  свободы  и
воли.
   4-е, пон. Как тяжело бывает с некоторыми из прежних близких; в беседе с
ними нет  более  ни  содержания,  ни  смысла.  Как  тяжело  притворяться,  и
притворяться не для того, чтобы обмануть, а еще нет силы выказать, насколько
мы стали далеки; мне об этом трудно говорить даже с Александром. И между тем
есть полное убеждение, что мы не виноваты в том, что отошли от  них  далеко,
что мы не можем быть близки, - некоторые благородные черты не  удовлетворяют
настолько; прежде это как-то  натягивалось  внутри  себя,  не  отдавая  себе
полного  отчета,  -  теперь  это  невозможно.  Какая-то  потребность,  жажда
открывать во всем истину, насколько б это  ни  было  больно,  хотя  б  куски
собственного тела вырывались  с  ложным  убеждением.  Видно,  возраст  такой
пришел; оттого и разошлись мы, что они боятся всякой правды, еще им нравятся
сказки и детские игрушки, а это возбуждает негодование и сожаление. Иные это
делают с хитростью, желая обмануть  самих  себя  -  тут  есть  еще  надежда,
откровенное же ребячество жалко. - До такой степени  для  меня  изменил  все
свое значение, что то, что прежде  казалось  трогательно  и  (593)  вызывало
нежное,  какое-то  неопределенное   сочувствие,   теперь   возмутительно   и
возбуждает гнев. Например, Сатин; мне его долго было  жаль,  долго  хотелось
сохранить его, - такая любящая натура... и он все хотел заменить любовью, но
полного сочувствия, сознательного согласия никогда не было. В последний  мой
разговор с ним до того все  натянулось,  что  порвалось.  Я  молчу,  сколько
можно, и уж не прикрою ни одной правды, когда нужно говорить, - для меня это
невозможно. Его нежность, его ласки, попечительная любовь, страдание о  том,
что никто не отвечает на эту любовь вполне, -  все  это  не  что  иное,  как
слабость, недостаток содержания в самом себе и ограниченность  притом.  Пять
лет тому назад, уезжая за границу, он оставил меня  идеалом  женщины,  такою
чистою, святою, погруженною совершенно в любовь  к  Александру  и  Саше,  не
имеющею никаких других интересов; возвратившись, нашел холодною, жестокою  и
совершенно  под  влиянием  Александра,   распространяющего   теорию   ложной
самобытности и эгоизма. Я не пережила ничего (то есть со мною  ле  случилось
никаких несчастий?) и потому не могу знать жизнь и понять истину, выработать
же это мыслью - не свойственно женщине.  Ну,  тут  трудно  возражать.  Такое
понимание очень обыкновенно между людей, но пока С. не высказал его  вполне,
я никогда б  не  поверила,  что  он  до  такой  степени  туп.  В  нем  много
благородного, много готовности на всякую услугу, - я никогда не протяну  ему
руки без уважения и холодно.
   5-е, среда. Что это, как нелепо устроена жизнь! и  вместо  того,  чтобы
облегчить,  прочистить  себе  как-нибудь  дорогу,  люди   отдаются   слепому
произволу, идут без разбору, куда он их ведет, страдают, погибают с каким-то
самоотверженьем, как будто не в их воле существовать хорошо. Иные с  большим
трудом выработали себе внутреннюю свободу, но им нельзя проявить ее,  потому
что  другие,  оставаясь  рабами  в  самих  себе,  не  дают  и  другим   воли
действовать, и все это так бессмысленно, безотчетно, сами, не  понимая,  что
делают  и  зачем?  Ну,  а  те,  которые  понимают?  Им  трудно  отстать   от
предрассудков, как от верования в будущую жизнь, и они добровольно оставляют
на себе цепи, загораживают ими дорогу другим и плачут о  них  и  о  себе.  -
Иногда в бедности есть столько жестокости,  гордости,  столько  неумолимого,
как будто в отмщение (но кому в отмщение?) за то,  что  другие  имеют  (594)
больше средств, она казнит их этими средствами,  не  желая  разделить  их  с
ними.  И  это  истинная  казнь!  Сидеть  за   роскошным   столом,   покрытым
драгоценными  ненужностями,   и   не   сметь   предложить   другому   самого
необходимого, - тут сделается противно все, и сам себе покажешься так  жалок
и ничтожен. Я всегда была довольно равнодушна к украшениям, даже к удобствам
жизни; однако же иногда бывали желания иметь что-нибудь, чего  нельзя  было;
теперь мне противно всякое излишнее удобство, - так бы хотелось поделиться с
тем, у кого нет  и  необходимого,  -  единственное  средство  без  угрызения
пользоваться самому богатством, а тут не  смеешь  предложить  или  получаешь
отказ... Непростительная жестокость!
   11-е, пон. Получили письмо от Огарева. Он пишет, что для него Ал., я  и
еще одно существо нигде и никем не заменимы. У меня захватило дух,  когда  я
прочла эту фразу. Он не лжет, но не ошибается ли? Если же это правда и  если
это долго не изменится, - я не могу себе  представить  выше  счастья.  Такая
полная симпатия... а мне  и  прежде  казалась  иная  симпатия  полной...  и,
наконец, выходило из нее полное отчуждение... Пусть, пусть это  -  юношеская
мечта,  увлечение,  ребячество,  глупость,  -  я  отдаюсь  всей  душой  этой
глупости; после Алекс, никого  нет,  кого  бы  я  столько  любила,  уважала,
никого, в ком бы было столько человечественного, истинного. Он грандиозен  в
своей простоте и верности взгляда. Мне тяжело бы было существовать,  если  б
он  перестал  существовать,  и  у  Ал.  это  единственный  человек,   вполне
симпатизирующий ему. И если все это - мечта, так уж, наверное, последняя.  И
то она одна в чистом поле, ничего нет, ничего  нет  кругом...  так,  кой-где
былинка... Дети - это  естественная  близость:  ей  нельзя  не  быть;  общие
интересы - тоже, и это наполняет ужасно много; не прибавляя к этому  ничего,
можно просуществовать на свете, но я испытала больше: я отдавалась дружбе от
всей души, и кто же этого не знает, что, отдавая, берешь вдвое  более,  -  и
все это исчезло, испарилось, и  как  грубо,  как  неблагородно  разбудили  и
показали, что все это мне снилось... Разбудить надо было: горькое,  реальное
всегда лучше всякого бреда - это не естественная пища человеку, и  рано  иль
поздно он пострадает от нее, - но не так  бы  бесчеловечно  разбудить;  меня
оскорбляет только манера, - в ней было  даже  что-то  пошлое,  а  (595)  мне
хотелось бы, чтоб память моего идеала осталась чиста и свята.
   13. О, великая Санд! так глубоко проникнуть  человеческую  натуру,  так
смело провести живую душу сквозь падения и разврат и вывести  ее  невредимую
из этого всепожирающего пламени. Еще четыре года тому  назад  Боткин  смешно
выразился об ней, что она Христос женского рода, но в этом правды много. Что
бы сделали без нее с бедной Lucrezia Floriani,  у  которой  в  25  лет  было
четверо детей от разных отцов, которых она забыла и  не  хотела  знать,  где
они?.. Слышать об ней считали б за великий грех, а она становит перед  вами,
и вы готовы преклонить колена  перед  этой  женщиной.  И  тут  же  рядом  вы
смотрите с  сожалением  на  выученную  добродетель  короля,  на  его  узкую,
корыстолюбивую любовь. О! если б не нашлось другого пути, да падет моя  дочь
тысячу раз - я приму ее с такой же любовью, с таким же  уважением,  лишь  бы
осталась жива ее душа: тогда все перегорит, и все сгорит нечистое, останется
одно золото.
   Дочитала роман, конец неудовлетворителен.
   1847-го января 10-е. Уезжаем 16-го. Опять  все  симпатично  и  тепло...
всех люблю, вижу, что и они любят нас;
   с большою радостью уезжаю, чувствую, что с радостью буду  возвращаться.
Настоящее хорошо, отдаюсь ему. безотчетно. (596)

   (ПРЕДИСЛОВИЕ К  ГЛАВАМ  ЧЕТВЕРТОЙ  ЧАСТИ,  ОПУБЛИКОВАННЫМ  В  "ПОЛЯРНОЙ
ЗВЕЗДЕ")

   - Кто имеет право писать свои воспоминания?
   - Всякий.
   Потому, что никто их не обязан читать.
   Для того, чтоб писать свои  воспоминания,  вовсе  не  надобно  быть  ни
великим  мужем,  ни  знаменитым   злодеем,   ни   известным   артистом,   ни
государственным человеком, - для этого  достаточно  быть  просто  человеком,
иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь  уметь
рассказать.
   Всякая жизнь интересна; не личность - так среда, страна занимают, жизнь
занимает. Человек любит заступать в  другое  существование,  любит  касаться
тончайших  волокон  чужого  сердца  и  прислушиваться  к  его  биению...  Он
сравнивает,  он   сверяет,   он   ищет   себе   подтверждений,   сочувствия,
оправдания...
   - Но могут же записки быть скучны, описанная жизнь бесцветна, пошла?
   - Так не будем их читать - хуже наказания для книги нет.
   Сверх того, этому горю не пособит никакое право  на  писание  мемуаров.
Записки Бенвенуто Челлини совсем не потому занимательны, что он был отличный
золотых дел мастер, а потому,  что  они  сами  по  себе  занимательны  любой
повестью.
   Дело  в  том,  что  слово  "иметь  право"  на  такую  или  другую  речь
принадлежит не нашему  времени,  а  времени  умственного  несовершеннолетия,
поэтов-лауреатов, докторских шапок, цеховых ученых, патентованных философов,
метафизиков по диплому и  других  фарисеев  христианского  мира.  Тогда  акт
писания считался каким-то  (597)  священнодействием,  писавший  для  публики
говорил свысока, неестественно, отборными  словами,  он  "проповедовал"  или
"пел".
   А мы просто говорим. Для нас писать - такое же светское занятие,  такая
же работа или рассеяние, как  и  все  остальные.  В  этом  отношении  трудно
оспаривать "право на работу". Найдет ли труд  признание,  одобрение,  -  это
совсем иное дело.
   Год тому назад я  напечатал  по-русски  одну  часть  моих  записок  под
заглавием "Тюрьма и ссылка", напечатал я ее в Лондоне  во  время  начавшейся
войны; я не рассчитывал ни на читателей, ни- на внимание вне  России.  Успех
этой  книги  превзошел  все  ожидания:  "Revue  des   Deux   Mondes",   этот
целомудреннейший и чопорнейший  журнал,  поместил  полкниги  во  французском
переводе. Умный ученый "The Athenaeum" дал отрывки по-английски, на немецком
вышла вся книга, на английском она издается.
   Вот почему я решился печатать отрывки из других частей.
   В другом месте скажу я, какое огромное значение для  меня  лично  имеют
мои записки и с какою целью я их начал писать.  Я  ограничусь  теперь  одним
общим замечанием, что у нас особенно полезно печатание современных  записок.
Благодаря ценсуре мы не привыкли к публичности, всякая гласность нас пугает,
останавливает,  удивляет.  В  Англии   каждый   человек,   появляющийся   на
какой-нибудь общественной сцене разносчиком  писем  или  хранителем  печати,
подлежит тому же разбору,  тем  же  свисткам  и  рукоплесканиям,  как  актер
последнего театра где-нибудь в Ислингтоне или Падингтоне. Ни королева, ни ее
муж не исключены. Это - великая узда!
   Пусть же и наши императорские актеры тайной и явной полиции, так хорошо
защищенные от гласности ценсурой и отеческими наказаниями, знают,  что  рано
или поздно дела их выйдут на белый свет.

МЕЖДУ ЧЕТВЕРТОЙ И ПЯТОЙ ЧАСТЬЮ

   Два первые тома "Былого и дум" составляют  такой  "отрезанный  ломоть",
что мне пришло в голову между ними и следующими частями поставить  небольшую
кладовую для старого добра, с которым по  ту  сторону  берега  (598)  нечего
.делать;  она  может  служить   вроде   pieces   Justifica-tives   123   или
обвинительных актов.
   Общих статей, вроде "Писем об изучении природы", "Дилетантизма в науке"
и прочего, разумеется, в этой книге нет 124, нет также и повестей. Я  выбрал
только те статьи, которые имеют какое-нибудь отношение к двум вышедшим томам
"Былого и дум". Тут на первом плане "Записки одного молодого человека";  как
чертежи сравнительной анатомии или  лафатеровские  профили,  они  показывают
наглядно изменения, вносимые в физиономию мысли  и  слова  двадцатью  такими
годами; которые я прожил между записками молодого человека,  набросанными  в
1838 во Владимире-на-Клязьме, и  думами  пожилого  человека,  помеченными  в
Лондоне на Темзе.
   Досадно, что у меня нет ценсурных пропусков 125, и всего досаднее,  что
нет целой тетради между первым,  напечатанным  в  "Отечественных  записках",
отрывком и вторым. Я помню, что в ней был наш  университетский  курс  и  что
тетрадь оканчивалась соборной поездкой нашей .в Архангельское князя Юсупова,
описанием обеда и пира возле оранжереи,  который  продолжался  еще  дни  два
возле Пресненских прудов.
   Затем я поместил несколько полемических статей, по  всей  их  правде  и
кривде, в костюме сороковых годов и во всей тогдашней односторонности.
   Много воды утекло с тех пор, как мы  боролись  с  православной  покорой
славянофильской, и быстро  текла  вода  с  1848...  Все  сдвинула  она,  все
подмыла...  многое  совсем  снесла.  Наша  религия  независимости   не   так
исключительна и ревнива, как была, и недавно еще нам  казалось  издали,  что
великороссийская любовь к отечеству перестала быть ненавистью к другим...
   25 января 1862 г. Orsett House, Westbourne terrace.
   Примечания к частям 4 и 5.
   "БЫЛОЕ И ДУМЫ"
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Главы четвертой части впервые опубликованы в "Полярной звезде" на  1855
год (кн. I) и 1858 год (кн. IV), отдельные отрывки - в "Полярной звезде"  на
1861 год (кн. VI) и 1862 год (кн. VII, вып.  I).  Главы  "Н.  X.  Кетчер"  и
"Эпизод из 1844 года" (написаны  в  1856  -  1857  гг.)  при  жизни  Герцена
напечатаны не были. На рукописи главы "Н. X. Кетчер" помета автора: "Былое и
думы". К II части. Глава *** Н. X. Кетчер (1842 - 1847)". Перечитывая в 1865
- 1866 годах главу и написав  заключительные  строки  ее,  "Эпилог",  Герцен
сделал на автографе наклейку, на которой надписал: "Н. X. Кетчер.  Базиль  и
Арманс. 1856 - 1866. Ничего,  для  печати".  Впервые  главы  опубликованы  в
"Сборнике посмертных статей А. И. Герцена", Женева, 1870 (2-е  изд.  -  1874
г.).
   Глава XXV
   Стр. 3. ...звон бубенчиков, напоминавший нам то 3 марта 1838,  то  нашу
поездку 9 мая. - 3 марта 1838  года  во  время  тайного  посещения  Герценом
Москвы  произошла   его   первая,   после   ссылки,   встреча   с   Натальей
Александровной; 9 мая 1838 года - день их приезда во Владимир и венчания.
   "...жизни май цветет один раз и не больше" - из  стихотворения  Шиллера
"Resignation".
   Стр. 4. Ему был разрешен въезд в Москву  за  несколько  месяцев  прежде
меня. - На прошение Н. П. Огарева о его  переводе  из  Пензы  в  Москву  для
службы в сенате разрешение Николая I последовало 11 мая 1839 года. С Герцена
полицейский надзор был снят 16 июля 1839 года. (603)
   ...слова Дон Карлоса, повторившего, в свою очередь, слова Юлия  Цезаря:
"Двадцать три, года, и ничего не сделано для бессмертия!" - По преданию, так
воскликнул Юлий Цезарь, сопоставляя себя с Александром Македонским,  который
уже в молодости прославился своими подвигами (см.  Плутарх,  "Юлий  Цезарь",
11). В драме Шиллера "Дон Карлос" эти слова произносит Карлос,  обращаясь  к
отцу (действ. II, явл. 2).
   Стр. 5. ...ок женился. - Н. П. Огарев женился в  1836  году  на  М.  Л.
Рославлевой. Рассказ о М. Л. Огаревой был введен Герценом в  текст  главы  в
1861 году при подготовке к печати отдельного издания "Былого и дум".
   Стр. 10. ...двое из старых друзей. - Речь идет, видимо, о Н. X. Кетчере
и И. М. Сатине.
   Стр. 11.  ..на  этой  Магабарате  философии.  -  Сопоставляя  философию
Шеллинга с "Махабхаратой" - "древнеиндийской эпической поэмой,  отличающейся
сложностью композиции и причудливой фантастикой, - Герцен подчеркивает черты
иррационализма, мистицизма, противоречивости в философском учении Шеллинга.
   ...когда я приехал в Москву, он еще был в Берлине. - Герцен вернулся  в
Москву из ссылки, после снятия с него полицейского надзора, 23 августа  1839
года. Т. И. Грановский к этому времени уже уехал из Германии и  в  последних
числах августа также прибыл в Москву.
   ...Станкевич потухал на берегах Logo di Como. - Последний i од жизни Н.
В.  Станкевич  путешествовал  по  Германии,  Швейцарии;   Италии   и   умер,
направляясь к озеру Комо, по пути из Флоренции в Милан  в  городке  Нови  24
июня 1840 года.
   Стр. 12. ...Арнольд Руге, которого Гейне так удивительно хорошо  назвал
"привратником. Гегелевой философии". -  В  предисловии  ко  второму  изданию
(1852)  работы  Гейне  "Zur  Geschichte  der  Religion  und  Philosophic  in
Deutschland" ("К истории религии и философии в  Германии")  А.  Руге  назван
"привратником Гегелевой школы" ("Der Turhuter der Hegelschen  Schule").  Эту
же  характеристику  Руге  Гейне  повторил  затем  в   своих   "Bekenntnisse"
("Признания"), опубликованных  первоначально  в  1854  году  во  французском
журнале "Revue des Deux Mondes"" (выпуск от 15 сентября).
   ...в Москве между Маросейкой и Моховой. -  Дом  Боткиных  на  Маросейке
(теперь - дом э 4 по  Петроверигскому  пер.)  служил  местом  частых  встреч
друзей Герцена. У В. П. Боткина в разное время жили В. Г. Белинский,  Т.  Н.
Грановский, М. А. Бакунин. На Моховой улице - Московский университет.
   Стр. 13. "...жизни мышья беготня"  -  цитата  из  стихотворения  А.  С.
Пушкина "Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы". (604)
   Стр. 14. ...смеялся Гете в своем разговоре Мефистофеля с  студентом.  -
Имеется в виду четвертая сцена первой части трагедии Гете "Фауст".
   Стр.  15.  ..Гег