лучше  всех  в
колледже. Все это привлекало друзей, и они слушались его  во  всем,  как
преданные собачонки.
   В общем, все, кто окружал Занозу, ужасно портили  его.  Он  настолько
привык к лести,  что  если  встречал  человека,  не  склонного  на  него
молиться, то становился просто невыносимым.
   Я ненавидела спорить с Торнтоном. К сожалению, у него  было  железное
преимущество, ведь он обучался в  Итоне  и  Кембридже,  а  потому  успел
узнать такие вещи, о которых я вообще не имела представления. Я выходила
из себя, если он принимался цитировать по-латыни.  Он,  разумеется,  все
прекрасно понимал и то и дело подавлял меня своей эрудицией.
   Но самое главное, он прозвал меня Рыжей.
   Здесь  нужно  внести  ясность.  Мои  волосы  вовсе  не   рыжие.   Они
розовато-золотистые. Когда я была маленькой, папа называл меня  "красное
золотко", потом, когда я подросла, он вынужден  был  признать,  что  мои
волосы  действительно  розовато-золотистого  цвета.  Мама  тоже   всегда
говорила,  что  они  золотистые  с   розоватым   отливом.   И   Кэролайн
согласилась, что они розовато-золотистые. Только Заноза настаивал, что я
рыжая. Он говорил так нарочно, чтобы позлить меня.
   Несмотря на регулярные визиты  Занозы,  я  провела  в  замке  Торнтон
лучшие годы. У нас с Кэролайн едва ли была хоть одна общая мысль, и  все
же, несмотря на  всю  нашу  непохожесть,  мы  прекрасно  ладили.  Вполне
возможно, именно благодаря этой несхожести мы  оставались  подругами.  У
нас даже не было возможности, что называется, наступать  друг  другу  на
пятки.
   Кэролайн была музыкально одаренной и к тому же неплохо рисовала. Меня
же эти вещи ничуть не вдохновляли. Зато я увлеклась иностранными языками
и вскоре умела говорить по-французски и по-итальянски не хуже самой мисс
Лейси. Я была уверена, что  могла  бы  даже  перещеголять  ее,  если  бы
нашелся подходящий учитель. Потом, однако, мама пригласила в дом учителя
танцев из Италии.
   Звали его синьор Монтелли. Он прибыл к нам осенью, в тот  год,  когда
мы с Кэролайн должны были впервые показаться  в  свете.  На  самом  деле
первый выход намечался на весну, но мама  хотела,  чтобы  мы  еще  зимой
побывали на  местных  балах.  "Чтобы  приобрести  необходимый  лоск",  -
объяснила она. Итак, в Торнтон-Мэноре появился учитель танцев.
   Как раз в тот  год  Заноза  окончил  свой  Кембридж,  ему  исполнился
двадцать один год, и он официально вступил в права наследования.  Больше
он не обязан был ждать одобрения всех своих поступков со стороны дядюшки
Джорджа. "Сам себе хозяин", - сказала мама. И  добавила,  что  я  должна
быть с ним поласковее, что он может отказать нам от  дома,  если  решит,
что пора от меня избавиться.
   Нарисованная ею картина мне крайне не понравилась. Куда же  нам  было
деваться? Как бы мы стали жить? И потом, пропал бы мой бальный наряд (за
который, кстати, обещал заплатить Заноза). И больше  никаких  лошадей...
Мне пришлось бы пойти в гувернантки, как мисс Лейси, а мама скорее всего
очутилась бы в работном доме.
   Наверное, именно потому, что нарисованная ею перспектива была слишком
мрачной, я не поверила ни единому маминому слову. Заноза ни  за  что  не
опустился бы до того, чтобы выгнать вдову с ребенком из дому. Я  слишком
хорошо  его  знала.  Такой  поступок  никак  не  согласовывался  с   его
стремлением выглядеть благородным человеком. Так  что  мама  могла  быть
совершенно спокойна.
   Когда я объяснила ей все это, она лишь сердито посмотрела на  меня  и
засеменила прочь, чтобы пожаловаться на меня экономке.
   Но вернемся к учителю-итальянцу. Он прибыл в замок в сентябре,  чтобы
обучить нас с Кэролайн всем танцевальным премудростям,  которые  обязаны
знать  девушки,  отправляющиеся  на  свой  первый  бал.  Мама   особенно
беспокоилась насчет вальса. "Ведь это будет  просто  ужасно,  -  сказала
она, - если  вас  пригласят,  а  вы  опозорите  и  себя,  и  меня  своей
неловкостью!" Другие танцы не столь  сложны,  но,  вальсируя,  партнерша
должна так близко  прижиматься  к  партнеру,  что  мама  была  абсолютно
уверена: самое сложное при этом - не наступить ему па ногу.
   Синьор Монтелли блистал белозубой улыбкой и был очень  мил.  Особенно
со мной. Мы общались по-итальянски, и, получив разговорную  практику,  я
сделала потрясающие успехи.
   Не стоит и говорить, что ни Кэролайн,  ни  я  никогда  не  оставались
наедине с синьором Монтелли. Всегда при  наших  занятиях  присутствовали
либо моя мама, либо  еще  кто-нибудь  из  домашних.  Лишь  когда  хитрый
итальянец  подкараулил  меня  в  библиотеке,  я  поняла  его   низменные
намерения.
   Он поцеловал меня. Просто схватил за плечи, придавил к книжному шкафу
и прижался к моим губам своим дурацким мокрым  ртом.  Я  была  настолько
ошеломлена, что не могла даже пошевелиться.
   Кроме всего прочего, он был старик! Ему было никак не меньше тридцати
лет! А это слишком  почтенный  возраст  для  подобных  шалостей.  Так  я
думала...
   - Моя маленькая тициановская красавица... - пробормотал он и, о ужас,
принялся целовать  мою  шею.  -  Какие  волосы..,  какая  кожа..,  какие
изумительные глаза... - Тут  он  заглянул  мне  в  лицо.  -  Я  же  тебе
нравлюсь, правда? - спросил он. - Ты так прижимаешься ко мне в вальсе...
   Вот тебе на! А я-то думала, что так и полагается, когда  вальсируешь.
Ведь он сам меня учил...
   - Нет, - объяснила я, - вы мне не нравитесь. И если еще хоть раз меня
поцелуете, то я скажу своему кузену Торнтону. Он стреляет лучше  всех  и
обязательно убьет вас.
   Смуглая итальянская кожа побледнела. Монтелли стоял так близко, что я
видела, где начинает пробиваться щетина. Он уставился  на  меня,  слегка
приоткрыв рот. Он был так похож на рыбу, что я чуть не расхохоталась.
   - Нет, не надо этого делать, - наконец проговорил итальянец.
   - Не буду, если  вы  дадите  мне  слово  никогда  больше  ко  мне  не
прикасаться, - твердо отвечала я, но тут же поправилась:
   - То есть, во всяком случае, не целовать меня.  Полагаю,  прикасаться
все же придется. Иначе мы не сможем танцевать.
   - Ах, моя чудесная тициановская красавица,  -  выдохнул  Монтелли  и,
склонясь ближе, коснулся моей щеки.  -  Ведь  ты  ничего  не  расскажешь
своему кузену, правда?
   - Нет, все-таки придется рассказать! - возмутилась  я,  но,  отбросив
его руку, решилась спросить, сгорая от любопытства:
   - Кстати, кто такой этот ваш Тициан?
   Учитель танцев уставился на  меня  так,  словно  неожиданно  очутился
перед дремучим варваром.
   - Тициан - это художник, - ответил Монтелли. - Великий  художник.  Он
прославился изображениями рыжеволосых женщин.
   - Но мои волосы не рыжие. Они розовато-золотистые.
   - О нет, сага , - возразил Монтелли и  улыбнулся  мне
почти ласково. - Они рыжие. Рыжие, как медь, рыжие,  как  пламя,  рыжие,
как...
   - Ну хватит, синьор. Вы даете мне слово вести  себя  прилично  или  я
рассказываю все кузену?
   В общем, после небольшого спора он дал мне слово. И  сдержал  его.  У
Занозы действительно была  репутация  меткого  стрелка,  хотя  и  сильно
преувеличенная. Просто ему удалось выиграть какой-то глупый спор в одном
из лондонских клубов. В Дерби все только об  этом  и  говорили.  Мне  же
казалось, что Заноза попросту тратит время в Лондоне, но я  воздержалась
от комментариев. На  мой  взгляд,  все,  что  удерживало  его  вдали  от
Торнтона, а значит, и от меня, шло мне на пользу.

***

   Мама всю зиму суетилась, готовя Кэролайн и меня к нашему дебюту.  Для
тех, кому подобные проблемы незнакомы, я опишу их.
   Цель всякой девушки, появляющейся в  свете,  составляет  поиск  мужа.
Сами понимаете, девушки обязаны выходить замуж. Если девушка не  находит
себе мужа, то она должна: а) стать гувернанткой (если бедна);  б)  пойти
жить к родственникам и превратиться  в  домработницу  (опять  же  в  том
случае, если она бедна); либо в) собрать  возле  себя  свой  собственный
кружок и совершенно оскандалиться (если она богата).
   Я была бедна. В противном случае меня скорее всего заинтересовала  бы
последняя   из   перечисленных   возможностей.   Я   категорически    не
интересовалась карьерой гувернантки или домработницы, так что оставалось
лишь одно - искать мужа. Итак, светский дебют.
   Правда, на моем пути  к  успеху  стояли  два  серьезных  препятствия.
Первое и, безусловно, наиболее весомое как раз то,  что  я  была  бедна.
Большинство мужчин не любят жениться на  бедных  девушках.  Им  нравятся
жены с приданым. Но мой папа был всего лишь  офицером  инфантерии,  а  у
мамы было совсем небольшое состояние, так что никто из моих родителей не
мог дать за мной хоть сколько-нибудь существенного приданого.
   Это была серьезная проблема. Мама неустанно рассказывала мне байки  о
бедных девушках, которые, как она слышала, блестяще устраивались,  но  я
воспринимала все эти истории здоровым скептицизмом. Ведь то,  чего  мама
никак не брала в расчет, рассказывая мне свои сказки, было на самом деле
чрезвычайно важно: все ее блестяще вышедшие замуж героини были  писаными
красавицами.
   Проблема неожиданно решилась буквально за месяц до нашего  отъезда  в
Лондон. И решил ее не кто иной, как Зани?  Он  сам  предложил  дать  мне
приданое!
   Мама от радости даже дар речи потеряла.
   - Этого как раз достаточно, Дина, - едва душа,  сказала  она  мне,  -
достаточно, чтобы тебя зауважали,  чтобы  тебя  приняли.  О,  благослови
Господь этого мальчика! - Укоризненный взгляд  в  мою  сторону,  и...  -
Учитывая то, что ты все время грубишь  ему,  Дина,  с  его  стороны  это
просто неслыханное благородство!
   - Чепуха, - ответила я. - Ни малейшего благородства тут  нет.  Просто
Заноза испугался, что вынужден будет вечно содержать меня, если я так  и
не найду себе мужа. Так что приданое - в его же интересах,  мамочка.  Не
давай себя охмурить!
   Итак, проблема номер один решилась сама собой. Но проблема номер  два
была немного сложнее. Это касалось моих волос.
   В нашем кругу рыжие волосы  считаются  не  слишком  привлекательными.
Нет-нет, я вовсе не рыжая, вы же помните. Мои кудри розовато-золотистые.
Но я вынуждена признать, что некоторые люди склонны считать их рыжими.
   В общем, дурацкая масть. К тому же они очень густые и очень кудрявые.
Такие густые и кудрявые, что практически невозможно привести их  хоть  в
какой-то порядок. Они клубятся вокруг моего лица и плеч  подобно  облаку
розоватых завитков.
   Я их ненавижу. Однажды, когда  мне  было  четырнадцать  лет,  я  даже
состригла их, но получилось еще хуже. Теперь  волосы  снова  отросли  до
плеч и опять ведут себя, как им заблагорассудится.
   У Кэролайн чудесные волосы,  блестящие  и  гладкие,  и  по-настоящему
белокурые. И еще у нее  прекрасные  большие  голубые  глаза.  Мои  глаза
серо-зеленые. Нет, с ними-то как раз все в порядке. Правда, они не такие
большие и выразительные, как у  Кэролайн,  но  вполне  приемлемые.  Мне,
конечно, никогда не быть такой красавицей, как  мама,  но,  слава  Богу,
взрослея, я стала походить на нее немного больше. И я  отнюдь  не  дурна
собой. Если, конечно, не считать волос. А ведь прическа, к сожалению, не
такая деталь внешности, которую можно просто не заметить.
   Наверное, Заноза  все-таки  очень  правильно  поступил,  выделив  мне
кое-какое приданое, иначе терпеть бы ему меня веки вечные!
   Но вернемся к предстоящему балу. Обычно балы  дебютанток  проходят  в
разгар сезона. А сезон традиционно открывается  ассамблеей  в  Олмаке  в
первую среду после Пасхи. Сезон  длится  до  лета,  когда  все  общество
покидает Лондон и отправляется в поместья или в Брайтон.
   А уж потом, осенью, начинается период охоты, когда все члены  высшего
общества садятся на лошадей и едут  добывать  лис.  В  отличие  от  этой
осенней охоты, весной ловят  не  лис,  а  спутников  жизни.  Молоденькие
девушки охотятся  на  мужей,  холостяки  выискивают  себе  жен,  женатые
выбирают любовниц... Такая вот живописная картина.
   В основном охота происходит - я говорю сейчас об охоте на мужей  -  в
особняке Олмак. Это настоящий  клуб,  в  котором  проходят  еженедельные
ассамблеи с участием тех, кого называют  creme  de  la  creme  -  сливки
общества.  Приглашение  на  такой  вечер  вам  может  вручить  одна   из
патронесс. Олмак - весьма ограниченный круг людей. Мама говорит, что  он
известен еще как ярмарка невест, так что сами понимаете, какую  роль  он
играет в жизни высшего общества.
   Конечно, приглашения в Олмак мы с Кэролайн получили. Перед сестрой  и
кузиной графа Торнтона все двери были открыты  -  об  этом  с  гордостью
известила нас моя мама. Однако еще до поездки в Олмак в лондонском  доме
Торнтона на Гросвенор-сквер должен был состояться грандиозный бал. Целью
этого бала было "представить" нас обществу.  Мама  из  кожи  вон  лезла,
чтобы этот званый вечер стал  самым  великолепным  и  самым  обсуждаемым
событием предстоящего сезона, так что в конце концов, когда пришло время
ехать в Лондон навстречу своей судьбе, мы с Кэролайн почувствовали  себя
подавленными.
   Торнтон-Хаус представлял собой городскую  усадьбу  графов  Торнтонов.
Построил его дедушка Занозы, тот самый, который обустраивал  поместье  в
Дерби. Обычно в семье Торнтон-Хаус называли "городским домом" или просто
по  адресу,  Гросвенор-сквер,   иначе   можно   было   запутаться,   где
Торнтон-Хаус, а где Торнтон-Мэнор. Городской дом стоял пустым с тех пор,
как умер отец Занозы, но его специально открыли к нашему приезду.  Когда
мы с мамой там  появились,  дом  предстал  во  всей  своей  красе.  Мама
объяснила, что раньше, когда Заноза приезжал в Лондон, он  жил  всего  в
нескольких комнатах. Обедал и развлекался он в других местах. Теперь же,
поскольку в городской резиденции ему предстояло жить не одному, дом  был
полностью  укомплектован  штатом  прислуги,  вычищен  и  обеспечен  всем
необходимым. Сам Заноза обещал вскоре приехать  из  Шотландии,  куда  он
отправился погостить к своему другу.
   Моя спальня оказалась очень милой. Мебель была недавно  отполирована,
в вазах стояли свежие цветы, а кровать и кресла были покрыты  старинными
чехлами. Мне тут сразу  понравилось,  и  я  помогла  Лайзе  -  служанке,
которая пришла, чтобы  распаковать  вещи,  -  разместить  мои  платья  в
гигантском гардеробе, который загораживал  почти  всю  стену,  оклеенную
обоями в цветочек. Вообще-то у  меня  с  собой  было  не  слишком  много
платьев. Мама собиралась заказать для нас с  Кэролайн  новые  наряды  на
деньги, которые, кстати, щедро предоставил все тот же Заноза -  все-таки
ему ужасно  не  терпелось  поскорее  от  меня  избавиться.  Так  что  мы
отправились в путь, собрав только самое необходимое. Мама  заявила,  что
все наши старые платья годятся  разве  что  для  деревни,  но  никак  не
подойдут для Лондона.
   Я не так уж беспокоилась о  своем  гардеробе.  Гораздо  сильнее  меня
волновали лошади. И дело не в том, что я сомневалась в отменном качестве
конюшен Торнтон-Хауса. Дом еще пустовал,  но,  едва  приехав  в  Лондон,
Заноза в первую очередь  занялся  конюшнями.  В  основном  он,  конечно,
вполне оправдывал свое прозвище, но уж что касается лошадей, тут на него
вполне можно было положиться. Итак, дело не в том, что  я  усомнилась  в
удобстве здешних денников, но, как и я сама, мои лошади  никогда  прежде
не покидали своего дома, и мне не хотелось, чтобы  животные  чувствовали
себя неуютно. Их отправили в город  за  день  до  нашего  отъезда,  и  я
волновалась за них.  Поэтому  при  первой  же  возможности  я  прошла  в
конюшню.
   Первым, кого я увидела, перешагнув порог, оказался Кевин  -  один  из
грумов Торнтон-Мэнора, которого отправили с лошадьми в Лондон. Ему  было
примерно столько же лет, сколько мне, и он был  моим  другом.  При  виде
меня Кевин улыбнулся:
   - Не о чем волноваться, мисс Дина. Лошади чувствуют себя отлично.
   Я с облегчением вздохнула.
   - Не было проблем в дороге?
   - Да нет. - Он улыбнулся шире. - Или почти не было. Только  Себастьян
вдруг решил поухаживать за одной красоткой, вороной кобылой на постоялом
дворе, где мы  остановились  на  отдых.  А  в  остальном  добрались  без
происшествий.
   Я снова вздохнула.
   - Интересно, когда же  Себастьян  наконец  начнет  понимать,  что  он
мерин, а не жеребец?
   - Некоторые этого так никогда  и  не  понимают,  -  сказал  Кевин.  -
Особенно если их поздно кастрируют. Правду сказать, кобыла, похоже, тоже
не очень почувствовала разницу. - Кевин лукаво улыбнулся, и я улыбнулась
в ответ. У мамы, наверное, случился бы сердечный приступ,  если  бы  она
услышала этот разговор. У нее очень смешные  представления  о  том,  что
может знать приличная юная леди. Если бы я полжизни не  сшивалась  возле
конюшен, то, наверное, не имела бы ни малейшего представления о процессе
продолжения рода.
   Как вы, должно быть, уже догадались,  Себастьян  -  это  моя  лошадь.
Необычайно красивый гнедой чистокровный конь, почти шестнадцати  ладоней
в  холке,  причем  отнюдь  не  безмятежного  нрава.  Если  бы   его   не
кастрировали,  он  был  бы  совершенно  неуправляем.  Мне,  конечно,  не
следовало привозить Себастьяна в Лондон, но я бы ужасно скучала, оставив
его дома. Притом если уж лошадь  научилась  не  лягать  собаку,  то  она
обязательно научится не пугаться  уличной  городской  суеты.  Во  всяком
случае, я на это надеялась.
   - Ну а как Макс? - спросила я, когда черед дошел до лошади Кэролайн.
   Макс - огромный гнедой  мерин,  который  прожил  долгую  и  блестящую
жизнь, прежде чем уйти на почетную пенсию  и  возить  мою  кузину.  Макс
повидал в своей жизни многое: он участвовал в дерби и  выигрывал,  много
лет скакал по полям вместе с лучшими охотниками  Англии.  Теперь  же,  в
возрасте шестнадцати лет, нагуливал бока  в  Торнтон-Мэнор  и  носил  на
своей спине Кэролайн с такой учтивостью и  надежностью,  о  которых  она
только могла мечтать. Макс был настоящим ветераном, и я глубоко  уважала
его. На самом деле именно я поддерживала его в хорошем  состоянии,  ведь
Кэролайн никогда  не  задавала  ему  необходимой  нагрузки.  И  если  уж
начистоту, то я всегда считала Макса своим конем.
   Достав из кармана пучок морковки, я сказала:
   - Вот угощение.
   - Пойдемте, - пригласил Кевин. - Я покажу вам, как они живут.
   Я замечательно провела  два  часа,  поболтала  с  конюхами,  помогала
накормить лошадей, а потом отправилась обратно в дом.  Увы,  едва  войдя
через боковую дверь под лестницей, я наткнулась на маму.
   Она без удовольствия глянула на соломинки, прилипшие к моему зеленому
дорожному платью, и сухо заметила:
   - Мы садимся обедать меньше чем через полчаса, Дина. Переоденься.
   - Да, мэм, - отвечала я. Мне уже давно стало ясно, что лучший  способ
умиротворить мою маму - соглашаться со всем, что бы она ни сказала.  Так
намного легче жить, ведь, когда она отвернется, я могу снова делать вес,
что хочу.

***

   Следующие две недели мы были  заняты  покупками.  Поначалу  это  было
интересно. Я не меньше других люблю новые  красивые  платья,  но  спустя
неделю подумала, что с меня уже довольно. При этом следует признать, что
ни моя мама, ни Кэролайн ни капельки не утомились, но зато я сама уже ни
на что не годилась. Сколько суматохи из-за каких-то тряпок!
   - Ничего, Дина, - возразила мама, когда я заметила, что она  помешана
на наших гардеробах. - Поверь, ты не менее утомительна, когда  начинаешь
толковать о лошадиных кормах.
   Следует признать, тут она попала в точку. Я считала,  что  обсуждение
лошадиного меню - захватывающая тема для разговора.  Должно  быть,  маме
так же интересно заниматься платьями.
   За два дня до великого события - нашего первого бала -Гросвенор-сквер
наконец дождался своего хозяина. Мама была ужасно сердита на  Занозу  за
то, что он приехал так поздно. Не знаю, для чего ей понадобилось,  чтобы
граф появился здесь раньше. Я  вполне  могла  понять  необходимость  его
присутствия