це было занято, давно и надежно: в  нем  царила  музыка.  Брунгильда
иной раз думала, что именно  всепоглощающая  любовь  к  музыке  сообщала
особую возвышенность ее красоте и она же отпугивала мужчин.
   Встреча с композитором, чья музыка ошеломляла ее роскошным пиршеством
звуков, произвела  на  нее  сильное  впечатление.  Брунгильда  не  спала
полночи. Она  мысленно  представляла  себе  его  одухотворенное  лицо  -
тонкое,  с  мечтательными  глазами,  в  которых  зияла  пропасть  буйной
гармонии. Вспоминала его речи, он как бы  доверял  ей  свои  сокровенные
мечты и надежды: говорил о Третьей симфонии, о новой музыке,  какой  еще
никто до него не создавал, о божественной игре, уносящей в мир  высокого
идеала. Он оценил  ее  пианизм.  Ее  тщеславию  льстило,  что,  создавая
партитуру "Божественной поэмы", он думал о ней. Рожденный гением, он был
и мужчиной, в его взоре она прочла обжигающее желание,  так  смотрел  на
нее Холомков. Но если там  клокотал  только  горячий  зов  плоти,  то  к
Скрябину ее влекла еще и музыка, желание духа и плоти совпали.
   Брунгильда спала мало, но встала отдохнувшей, полной сил и ликования:
на  концерте,  где  будет  исполнена  Третья  симфония   Скрябина,   они
обязательно встретятся!
   Несмотря на плохую погоду, она отправилась в консерваторию в надежде,
что рутинные  занятия  притушат  незримый  пламень,  охвативший  все  ее
существо. Ее ожидания не оправдались: она была рассеянна,  играя,  часто
сбивалась, отвечала преподавателю и сокурсницам невпопад. Кто-то  принес
известие, что городские власти готовятся  к  нешуточному  наводнению,  и
консерваторок распустили.
   На улице она простилась с подругами и решила пройтись. Мойка,  обычно
скучная и вялая, тяжело колыхалась у самой решетки набережной  -  редкие
брызги перелетали через гранитные плиты. Владельцы  лодок  и  барок,  не
успевшие перегнать их  заблаговременно  на  зимнюю  стоянку  в  Обводный
канал, хлопотали вокруг своего имущества, хозяева лавок и  их  работники
освобождали подвалы, суетились вокруг витрин, солидные  дамы  и  господа
явно торопились по домам. И только  беспризорные  дети,  сняв  опорки  и
сапоги, беззаботно играли у парапета, визжали, отряхивались, как  щенки,
убегали от дворников и городовых.
   "Это Александр Николаевич, властелин стихий и  божественной  энергии,
пробудил от спячки болотистый Петербург! - думала Брунгильда. - И  когда
Третья симфония достигнет своего апофеоза,  восставшая  Нева  хлынет  на
берег, затопит улицы, очистит мир!"
   Холодный порывистый ветер заставил ее изменить намерение.  Она  взяла
извозчика, но велела ему ехать не на Васильевский -  вода  прибывала  не
слишком быстро, и у нее еще имелось  в  запасе  время,  чтобы  добраться
домой, - а на Николаевскую улицу. Конечно, она не рассчитывала встретить
там Скрябина, но хотела зайти в нотный магазин,  где,  как  ей  сказали,
появились новые партитуры скрябинских этюдов.
   По дороге она размышляла о московских слухах об исконно русской  тяге
Скрябина к чрезвычайности. Правда ли, что он проповедовал сверхчеловека,
аморализм, ницшеанство? Ее краткое знакомство с композитором  не  давало
возможности составить собственное мнение о его воззрениях...
   Случилось чудо - в нотном магазине его владелец, господин  Цуккерман,
мирно беседовал с самим Александром Николаевичем.  Вчерашнее  знакомство
продолжилось самым  естественным  способом.  Скинув  котиковое  манто  и
шляпку,  разрумянившаяся  и  возбужденная  Брунгильда  с   удовольствием
обсуждала с композитором необходимые ей  фортепьянные  пьесы,  в  первую
очередь, конечно, скрябиновские. Их глаза говорили  друг  другу  больше,
чем губы, иногда их руки соприкасались, и по  ее  телу  пробегали  волны
жара. Неведомое прежде чувство не пугало ее - она  спокойно  и  уверенно
всем своим существом, каждым движением,  словом,  взглядом  подтверждала
его право на обладание ею. Улыбнувшись чуть виновато и доверительно,  он
предложил ей и господину Цуккерману послушать новый этюд, за  сочинением
которого провел утро.
   Господин Цуккерман отдернул плотную темно-синюю штору и пригласил  их
в просторную комнату, где на видном месте стоял  рояль.  Скрябин  открыл
крышку, сел за инструмент, гибко откинулся. Его лицо вдруг затуманилось,
тонкие пальцы бледной руки взяли первые аккорды, и в комнату,  раздвигая
ее  стены,  ворвался   мятежный   вихрь.   Удивительно   чувственная   и
сладострастная  музыка!  Брунгильда  задыхалась  от  беспрерывной   цепи
диссонансов,  неразрешенных  и  переходящих  один  в  другой.  Она,   не
отрываясь, смотрела на Скрябина: он странно  замирал  лицом,  глаза  его
закрывались, а когда он поднимал веки, то смотрел ввысь,  как  бы  желая
улететь.  Дышал  он  прерывисто  и  неровно,  его  вид   выражал   почти
физиологическое  наслаждение,  и   Брунгильда   хотела   разделить   это
наслаждение с ним.
   Музыка кончилась. Трепетные пальцы еще парили над клавиатурой,  будто
продлевали тающий  звук  последнего  аккорда.  Брунгильда  обернулась  к
портьере, где по ее предположению  замер  в  восторге  от  тайнодействия
гения  господин  Цуккерман,  но  того  не  было.  В  комнате,  все   еще
наполненной колдовством, находились только  она  и  композитор.  Скрябин
сидел спиной  к  ней,  ссутулившись,  потом  медленно  опустил  руки  и,
поднявшись, повернулся и шагнул к ней.
   У нее закружилась голова, она и не поняла, как оказалась в  уверенных
объятиях. Разомкнув губы, Брунгильда  подняла  лицо  вверх  и  встретила
обжигающий  поцелуй.  Потом  мужчина  ее  мечты  осторожно  отстранился,
по-прежнему бережно поддерживая ее за талию,  и  прошептал,  склонясь  к
розовому ушку, так, что чудные рыжие усы над светлой бородкой защекотали
щеку:
   - Мы были одни на прекрасном корабле, взлетающем в  бурю  на  гребень
белокипенной волны. Такое бывает раз в жизни.
   Брунгильда снова потянулась к искусителю.
   - Вселенной и искусством повелевает любовь. Сегодня наш  день,  -  он
глянул в окно, за которым уже темнело, - и наша ночь.
   Он крепко сжал ее локоть и повлек к  выходу.  В  дверях  их  встретил
господин Цуккерман. Они задержались, чтобы вместе с ним  распить  мадеру
по случаю рождения нового этюда и как лучшее средство  от  петербургской
сырости...
   Задержка помогла Брунгильде несколько прийти в себя, и она,  вспомнив
о родителях, попросила господина Цуккермана  позвать  посыльного,  чтобы
черкнуть несколько  строк  домашним.  Потом  господин  Цуккерман  что-то
говорил о разгулявшейся природной стихии, которая сродни музыкальной,  и
снова угощал и угощал их мадерой.
   Когда они, наконец, вырвались на свободу  от  излишне  гостеприимного
хозяина нотного магазина, уже в экипаже, от  выпитого  ли  вина  или  от
переполняющих ее чувств, Брунгильда счастливо смеялась и властно сжимала
ладонь своего спутника. Скрябин  велел  лихачу  мчать  к  Неве,  он  еще
никогда не видел петербургского наводнения.
   На пересечении с Литейным  Брунгильда  услышала  свое  имя.  Повернув
голову направо, она увидела  другой  экипаж  и  за  спиной  кучера  свою
младшую сестру Машу. Рядом с ней, кажется, сидел доктор Коровкин.
   - Брунгильда, ты куда?
   - На Неву, кататься на корабле! - крикнула она, теряя из виду  сестру
и ее спутника.
   На набережной коляска остановилась у затопленного гранитного  спуска,
подальше от любопытствующей публики, так же возжелавшей полюбоваться  на
Неву. Брунгильда, кутаясь в котиковое манто,  приняла  руку  Скрябина  и
сошла на тротуар. Вода поднялась достаточно высоко, и пристани  казались
выброшенными  на  набережную.  Крупные  снежинки   стремительно   летели
навстречу волнам и, слившись  с  ними  в  страстном  объятии,  гибли.  С
Петропавловки прогремел пушечный залп.
   - Эй! - Скрябин приветственно взмахнул рукой, и ветер  подхватил  его
возглас и понес над вздувшейся Невой, вслед за пушечным залпом,  куда-то
в неведомую даль.
   Они приблизились к парапету, и, прижимая к себе свою спутницу, словно
опасаясь, что ее отберет у него ветер, он снова  позвал  разбушевавшуюся
стихию.
   К их удивлению, им ответили. Какой-то мужик, возившийся  возле  своей
речной колымаги, обернулся и уставился  на  любопытствующую  парочку  из
господ. Потом засмеялся, на заросшем щетиной лице, где играли  блики  от
горевшей на баке керосиновой лампы, сверкнули белые зубы.
   - Хотите покататься? Мигом домчу, куда изволите.
   Он выпрямился во весь огромный  рост,  от  его  мощной  фигуры  веяло
спокойствием и силой.
   Скрябин и Брунгильда переглянулись.
   - Такое бывает раз в жизни, - глаза Скрябина смеялись, лицо светилось
восторгом, - это поэма экстаза. Вы не раздумали кататься на корабле?  Вы
боитесь?
   Она протянула ему руку  и  первая  шагнула  к  лодке.  Поддерживаемые
владельцем посудины, они спустилась на дощатый пол суденышка,  сразу  же
ощутив  могучее  колебание  водной  стихии.  Они  забрались  под  навес,
укрывающий от брызг, и поплотнее уселись на скамью. Брунгильда прижалась
к плечу композитора, тот обнял ее, и оба завороженно смотрели на  спорые
усилия отчаливающего морехода. К ужасу и восторгу  Брунгильды,  кормчий,
лавируя меж высоких водяных горбов, направил суденышко навстречу ветру.
   Движения смельчака были так точны  и  уверенны,  а  пушистые  усы  ее
божественного спутника так сладостно  щекотали  и  согревали  щеку,  его
объятия были так крепки, что она перестала бояться. Их лодка взлетала  и
опускалась, мокрый снег забивался и под навес, но из этой бури рождалась
музыкальная тема,  вобравшая  в  себя  чередование  взлетов  и  падений,
упоительных бездн и сияющих вершин, стихии и высшего экстаза. Эта музыка
звучала рядом, в кромешном мраке  окружающего  мира  Брунгильда  слышала
этот напев из уст гения.
   Неожиданно раздался резкий звук, неведомая сила вырвала из ее объятий
божественного спутника и бросила его к кормчему. Там образовался пролом,
в него хлынула  вода.  С  ужасным  треском  и  скрежетом  борт  посудины
развалился, и волна увлекла за собой потерявшие опору тела.
   Брунгильда завизжала, вцепилась руками в скамейку. Последнее, что она
чувствовала,  как  ее  вместе  с  остатками  суденышка  кружит  и  несет
навстречу гибели...
   Очнулась Брунгильда Николаевна Муромцева оттого, что  ее  не  качало.
Возвращающееся сознание уловило тревожные голоса. Она приоткрыла  глаза:
искаженные пламенем ламп, над ней склонилось несколько лиц.
   - Говорю ж вам, барин, - старческий голос звучал прямо над ее ухом, -
делал я обход нашего сада, проверял, все ли в порядке,  да  и  обнаружил
тело. Видел, что женское,  да  не  мог  разобрать,  живое  или  мертвое.
Руки-то вцепились в доски, совсем закоченели. Так и вынесло с  остатками
суденышка, как в люльке.
   - Ты весь сад осмотрел? - в баритоне прибавилось жесткости.  -  Я  не
могу избавиться от ощущения, что здесь есть кто-то посторонний.
   - Она и была, господин, - заверил старик,  -  я  все  кусты  облазил,
ничьего духу не учуял. Да кто в такую непогодь сюда увяжется? Все  чисто
и спокойно.
   - Погоди, - прервал его властный баритон. - Девушка открывает  глаза.
Она в беспамятстве. Ей срочно нужна помощь. Несите ее в дом.
   - Но,  господин  д'Ассейн,  присутствие  посторонних  при  проведении
ритуала нежелательно, - недовольно заметил кто-то.
   - Вы же видите, жертва наводнения ничего не понимает, не видит  и  не
слышит, - возразил баритон. - А если мы не поможем ей, она умрет,  и  мы
нарушим наши правила - оказание помощи больным и немощным. И она слишком
красива и молода, чтобы умереть.
   Брунгильде в отчаянии хотелось  крикнуть,  что  она  жива,  но  язык,
заледеневшие губы и руки не слушались ее. Тщетно напрягающееся  сознание
вновь погасло.
   Дальнейшее запечатлелось урывками. Ее куда-то несли, укрывали  чем-то
сухим и теплым, вливали в приоткрытые  губы  жгучий  напиток.  Потом  ей
казалось, что она лежит в кресле, на террасе, а над ней хлопочет  старик
и бормочет, что в доме ей оставаться нельзя, барин боится, вдруг  умрет,
а при мертвом теле ритуал вести нельзя.
   Она вновь впала в забытье. То ли от разлившегося по телу тепла, то ли
от разлившегося по жилам чудодейственного напитка, но и сон ей приснился
теплый, согревающий, даже горячий.
   Она видела, как площадка вокруг террасы  осветилась  факелами,  и  ее
медленно заполнили цепочки черных фигур. Слившись  воедино,  они  трижды
обошли по периметру.
   Она видела, как в центре площадки появился человек в  длинном  темном
одеянии, его грудь и плечи поблескивали,  будто  покрытые  металлом.  Он
воздел вверх правую руку, у ног его заметалось темное пятно,  и  тут  же
вспыхнул огонь - зажглись костры. Высокое пламя  металось  под  порывами
ветра, рассыпало тысячи фиолетовых искр - так горит ельник.
   Затем, как всегда бывает во сне, картина  переменилась.  Прямо  перед
Брунгильдой возникло несколько фигур, и кто-то поднес к ее лицу факел.
   - Она не умрет?
   - Ей дали достаточно эликсира, она могла бы провести ночь  в  ледяной
пещере.
   - Лейтенант, господин д'Ассейн, - новый голос был знаком, но  во  сне
она не могла вспомнить его, - я знаю эту девушку.
   - В самом деле?
   Чернобровый мужчина в латах  приложил  руку  в  железной  перчатке  к
выпуклой груди, на которой светлела восьмиконечная звезда, и поклонился.
   - Главное, чтобы она не узнала вас, господин новициант...
   Слева появилась маленькая женщина с глубокими провалами вместо глаз и
рта. Ее длинное черное  платье  так  же  украшала  белая  восьмиконечная
звезда - но уже на плече, над личиком возвышался черный клобук  с  таким
же покрывалом.
   Брунгильда смотрела на чернобрового мужчину, за спиной которого стоял
кто-то, кого она боялась больше всего.
   - Я позабочусь о ней, - произнес со значением новициант.
   И  Брунгильда  поняла,  что  она  оказалась  в  полной  власти   Ильи
Михайловича Холомкова...

Глава 14

   Весьма  недовольный  завершением  разговора  с   приятной   во   всех
отношениях госпожой Малаховской следователь Вирхов стремительно выскочил
на улицу. За ним поспешал кандидат Тернов.
   Даже если господину Короленко едва ли не в полночь заблагорассудилось
разыскивать какого-то писаку Ивана Каретина, Вирхов  решительно  не  мог
взять в толк, какое это имеет отношение к смерти  издателя  Сайкина.  Он
недовольно  озирался  на  юного  помощника,  а  тот  бормотал  о   своих
разысканиях вокруг дома Рымши - удача была немилостива к  юному  юристу,
никто ничего предосудительного не видел. Да и кто мог сообщить  что-либо
полезное: когда таинственный визитер проник в логово Сайкина, нормальные
люди спали,  а  если  кто-то  и  не  спал,  то  темень  кромешная,  поди
разбери...
   - Нашел я одного старичка,  мучился  он  в  ту  ночь  бессонницей,  -
торопливо вещал Тернов, почтительно  подсаживая  Вирхова  за  локоток  в
экипаж, доставивший кандидата к особняку Малаховской, - вроде  видел  он
странную фигуру: одеяние длинное черное, сверху не  то  капюшон,  не  то
платок...
   - А как старичок во тьме,  да  еще  слабыми  глазами,  разобрал,  что
одеяние черное? - Вирхов, натягивая полость, прервал помощника. - Черное
сливается с черным, во мраке цвета не различить.
   - Я ему и говорил, дело не в цвете, - льстиво согласился Тернов, -  а
в половой принадлежности.
   - Что?
   Вирхов вцепился в фуражку, чтобы от ветра не слетела с головы. Бросил
взгляд на улицу - в отдалении маячил скукожившийся  городовой,  в  окнах
домов, несмотря на поздний час, горел свет. Из подвальных  этажей  текли
быстрые предательские ручьи, заливая тротуар  и  мостовую,  извозчик  не
решался гнать лошадь, и та медленно и неуверенно шлепала по воде.
   - Надо же выяснить, подозреваемый - мужчина или женщина? -  неумолчно
тарахтел Тернов. -  А  то  с  места  не  сдвинуться.  Надо  сузить  круг
подозреваемых.
   - Ну-ну, правильно мыслите,  Павел  Миронович,  -  пробурчал  Вирхов,
прикидывая, что ни Варвара, ни Манефа Сайкина не убивали.
   - Карл Иваныч, не возражаете, если завтра  прямо  с  утра  я  займусь
нотариусом?
   - К которому Варвара бегала? - Поеживаясь, утомленно спросил Вирхов.
   - Да, хочется взглянуть на  завещание,  а  заодно  на  ее  почерк,  в
редакционных бумагах ее руки нет. А некоторые рукописи вообще напечатали
на машинке. Например, госпожи Малаховской.
   Они выехали на набережную, холодный ветер заметно  усилился,  вода  в
Неве поднялась еще выше.  Вирхову  хотелось  быстрее  очутиться  дома  и
отдохнуть, и он сердечно посоветовал:
   - Вам, дружок, не мешало бы выспаться хорошенько, теплое  убежище,  а
там горячий чай, диван...
   - Я спать не смогу, - кандидат обиделся,  -  такое  случается  раз  в
жизни, стихия не спит, бушует, веет смертью...
   - Попрошу без мистики, дорогой Павел Миронович, а то и я не засну,  -
с добродушной насмешкой ответил Вирхов и тут же, тыча пальцем в  сторону
парапета, возопил:
   - Черт знает что!  Сколько  бездельников  в  мире!  Сколько  дураков,
желающих поиграть со смертью!
   Тернов уставился в направлении начальственного  перста:  на  парапете
замер высокий статный мужчина. Фалды его  длинного  пальто  развевались.
Голова незнакомца была обнажена,  пышной  шевелюрой  играл  безжалостный
ледяной  ветер,  что  не  мешало  ему   любоваться   зловещей   красотой
разгулявшейся водной стихии.
   - Подумать только! Цивилизованные люди! А ведут себя как дикари! - От
негодования Вирхов высунулся из коляски и заметил, как за угол  свернули
мужчина и девушка, в зыбком свете фонаря он узнал их лица.
   - Ну, милостивый государь, - злобно прошипел  он  Тернову,  -  судьба
идет вам навстречу. Ни вам, ни мне отдохнуть не удастся. Догони и  стой!
-  последняя  фраза,  произнесенная  властным  тоном,  была  обращена  к
извозчику.
   Следом за Вирховым Тернов соскочил на мокрый  тротуар  и  бросился  к
парадному крыльцу астраханкинского дома, где безуспешно колотили в дверь
давешние прохожие.
   - Что вы здесь делаете, господа? - недовольно поинтересовался  Вирхов
у профессора Муромцева и его младшей дочери. - Уже за полночь...
   - Нас не пускают в эту крепость, здесь удерживают доктора  Коровкина,
- гневно ответил профессор, ничуть  не  удивляясь  внезапному  появлению
Вирхова.
   - Да, мы звонили Полине Тихоновне, она в величайшем беспокойстве,  ей
был отсюда телефон от Клима Кирилловича. Он прервался на фразе:  "Смерть
близка", - стуча зубами, подхватила профессорская дочь.
   - Сейчас мигом разберемся, - заявил Вирхов, без надобности барабаня в
дверь: швейцар и так отпирал ее.
   Через минуту в беломраморный холл спустился сам доктор Коровкин. Мура
бросилась к нему.
   - Милый Клим Кириллович, вы живы, слава Богу! Что случилось?
   - Здоровехонька была девочка, ангел наш чистый, - за  спиной  доктора
причитала, утирая обильные слезы, дородная женщина в белоснежном фартуке
с оборками и таком же чепчике, - к окошку бегала, все глазыньки на  Неву
просмотрела. Так уж хотела наводнение видеть! Торопилась выздороветь  от
оспочки. Все микстурочки принимала, порошочки, что велены.
   - Что вы выписали девочке? - Вирхов  подошел  к  доктору.  -  Надеюсь
ничего суперсовременного?
   - Что вы, при ветрянке зеленка да  от  жара  аспирин.  Все  разъяснил
нянечке, матери, и все записал на бумаге. В порошках всего  лишь  ацетил
салициловая кислота.
   - Так хотела бедняжка моя выздороветь, так хотела посмотреть реку,  -
голосила нянька, - утром проказница вытянула ключик у меня  из  кармана,
открыла ларчик с лекарствами, пять порошков сразу и проглотила.
   - Я же вам говорил, голубушка, прячьте лекарства от  детей!  -  хмуро
оборвал нянькины рыдания доктор.
   - Я и прятала. - Нянюшка снова залилась слезами,  готовая  повалиться
доктору в ноги. - Да разве за этаким бесенком уследишь?
   Непривычно резкий тон доктора  поразил  Муру,  смертельная  бледность
покрыла ее лицо, она уцепилась за отцовский рукав и едва выговорила:
   - Девочка уме