етителей не обращала никакого внимания.
   - И шавку держат в голодном теле, - заметил один из агентов Пановскому, -
не только себя. Пост-то закончился, могли бы и побаловать живую тварь, а то,
как ноги носит - скелет в шкуре, да и только.
   - Обычная собака, - ответил Пановский.  -  А  баловать  их  себе  дороже.
Только начни их подкармливать, тут сразу же собачий двор  образуется,  а  не
монастырское подворье. Спасибо, что людей подкармливают. Голытьбы в  столице
- прорва.
   - Да подворьями всех нуждающихся не спасти, так, только от смерти на  шаг
отодвинуть, - рассудил второй агент.
   - И то хорошо, - возразил Пановский. - Кстати, ты сейчас встанешь на пост
у  ворот,  чтобы  смотреть  за  входящими  и  выходящими.  Да  у  послушника
поспрашиваешь о гостях да обитателях  подворья.  А  мы  побеседуем  с  отцом
Амвросием. Пора бы ему и освободиться.
   То ли стены в этом подворье имели уши, то ли так уж совпало,  но  в  этот
самый момент у дверей появился монах и пригласил проследовать за ним.
   Келья отца Амвросия выглядела просторной и светлой. Мягкий свет  проникал
сквозь два высоких окна, убранных белыми занавесками, собранными в этот  час
по бокам и связанными шелковыми лентами. Белые оштукатуренные стены не имели
никаких украшений, кроме икон, перед  которыми  горели  лампады.  Посередине
помещения стоял длинный стол, накрытый белой же скатертью. Рядом  -  широкая
лавка. Вдоль стен жались столики, на которых располагалась церковная утварь.
Лежали книги и множество бумажных цветов.
   Иеромонах  Амвросий,  несмотря  на  свою  худобу  и  жилистость,  казался
внушительным. От него исходило ощущение силы - может быть,  благодаря  тому,
что спину держал он прямо, и смотрел прямо, даже жестко. Во  всяком  случае,
именно таким жестким взглядом встретил он  в  первую  минуту  гостей  -  шеф
сверхсекретного бюро сразу понял, что монах не собирается быть откровенным.
   - Прошу вас, братья, садитесь, - произнес внешне приветливо  Амвросий,  -
чем могу служить?
   Сам иеромонах, держащий в руках какую-то книгу,  стоял  слева  от  стола,
гости тоже не стали садиться.
   - Благодарю вас, отец Амвросий, - опустил глаза  Пановский,  -  простите,
что оторвали вас от трудов христовых.  Я  представляю  интересы  Государя  и
должен задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вы нам поможете.
   - Буду рад оказаться полезным Государю и.., вам, -  любезно  ответствовал
иеромонах Амвросий и улыбнулся, как показалось Пановскому, насмешливо. - Что
привело вас в нашу скромную обитель?
   - Отец Амвросий, мы хотели  бы  побеседовать  с  вашим  монахом,  который
принимал участие в одном богоугодном деле.
   - Кого именно вы хотите выслушать?
   - Монаха по имени Авель.
   - Но на нашем подворье нет монаха с таким именем.
   - Не может быть, - начал Пановский, но осекся, - простите, святой отец, я
хотел сказать, что возможно, монах Авель - один  из  проезжающих,  из  ваших
постояльцев?
   - В зимнее время странствующих монахов редко  можно  встретить,  -  мягко
возразил Амвросий и отвел глаза, что не ускользнуло от внимания  Пановского.
- Вы можете осмотреть наши помещения, я распоряжусь. И можете убедиться, что
в данный момент  на  подворье  проживает  постоянно  десять  монахов  и  два
послушника, больше никого нет.
   - Верю, святой отец, - с  готовностью  подхватил  Пановский,  -  верю.  А
неделю назад не останавливался ли у  вас  кто-нибудь  на  ночлег  из  святой
братии из других приходов, из иных монастырей?  Может  быть,  кто-нибудь  по
делу приезжал в столицу?
   - Такие случаи у нас не зафиксированы, - сказал  иеромонах.  -  Мы  ведем
учет всех останавливающихся на подворье. Прошу взглянуть  в  регистрационную
книгу. - Он протянул Пановскому книгу, сшитую из листов плотной серой бумаги
с толстым картонным переплетом. Но не дал в руки, а положил на стол и открыл
на том месте, где были сделаны последние записи.
   Пановский достал очки, склонился над книгой. Последние записи  относились
к 26 декабря - на подворье останавливались два мещанина, не успевшие сесть в
поезд, идущий в Вышний Волочек, днем ранее заночевали на подворье погорельцы
Иван Корчаков с сыном-отроком Данилой, еще ранее приют на подворье  находили
бездомные Петр Спиркин, Аким Бенчервеев,  Лазарь  Яблушкин  и  еще  какие-то
Онопко-сапожник  и  Гармоша-Лариоша,  подобранный  на  набережной,  едва  не
замерзший на снегу. Пролистнув страницу назад, Пановский обнаружил запись  о
том, что на подворье  находился  строительных  дел  мастер  Андрей  Неволин,
обокраденный торговец из Луги Прохор Бражко,  крестьянин  из  Торжка  Никола
Еремеев, еще далее - уже в конце ноября-в книге был отмечен  приезд  монахов
Печерского монастыря Игнатия и Марка. Однако почти все они,  за  исключением
двух мещан - так следовало из записей в книге, - выбыли с  подворья  задолго
до Рождества.
   - Отец Амвросий, - поднял глаза от списков Пановский, - я  вижу,  что  на
вашем подворье находили приют разные люди, но вполне благонадежные.
   - Я сожалею о том, что вы не нашли человека, сделавшего богоугодное  дело
и удостоившегося внимания Государя.
   Пановский пристально взглянул на иеромонаха - нет, кажется,  святой  отец
говорил вполне серьезно, без скрытого смысла.
   - Отец Амвросий, - продолжил шеф сверхсекретного бюро,  заходя  с  другой
стороны, - а кто-то из ваших монахов  из  милосердия  призревает  безымянные
захоронения?
   - Эти поручения я сам даю братии, если  есть  такая  необходимость.  Брат
Иаков и брат Анемподист лучше всего справляются с этими поручениями.
   - Нельзя ли, святой отец, позвать сюда этих монахов?
   - Можно, - ответил Амвросий и погладил свою окладисгую  бороду  -  улыбку
скрывал, что ли? Он сделал несколько широких шагов к двери, приоткрыл  ее  и
пробасил:
   - Пришли, братец, сюда срочно Анемподиста и Иакова.
   Амвросий закрыл дверь, повернулся  лицом  к  гостям  и  вновь  подошел  к
большому столу. Он закрыл регистрационную книгу, перекрестил ее и  отнес  на
маленький столик у окна. Затем вернулся к  гостям,  которые  переминались  с
ноги на ногу, и поставил на стол ящик с прорезью -  ящик  украшала  надпись:
"Пожертвования" и нарисованный крест.
   Отец Амвросий молча встал рядом, смиренно опустив глаза в пол и  соединив
обе руки на уровне живота.
   Пановский с агентом переглянулись и полезли в карманы.
   - Примите на нужды вашей братии, отец Амвросий, - скрывая досаду,  сказал
Пановский и шагнул к ящику, следом за ним в прорезь ящика просунул сложенную
ассигнацию и агент.
   -  Благодарствуйте,  люди  добрые,  -  ответил  иеромонах  с   лицемерным
смирением, - буду молиться за ваше здравие.
   В этот момент в комнату вошли два монаха.
   - Отец Амвросий, вы нас звали? - спросил один.
   -  Да,  братья  мои,  спасибо,  что  пришли.  -  Иеромонах  повернулся  к
Пановскому:
   - Мы можем продолжить наш разговор. Спрашивайте.
   Пановский с сомнением осмотрел монаха Иакова  и  монаха  Анемподиста.  Не
совсем чтоб уж  дряхлые,  но  все-таки  довольно  слабые  на  вид  старички,
сухонькие, бледные, седые поредевшие бородки, один - совсем лысый, другой  -
с жидкими седыми патлами, торчащими над оттопыренными ушами.
   - Присматриваете ли вы, друзья мои, за безымянными захоронениями?
   - Да, если такова бывает воля отца Амвросия.
   - На каких кладбищах?
   - И на Смоленском, и на Волковом...
   - Куда отправлял вас отец Амвросий в последний раз?
   - На Волкове кладбище, там есть несколько захоронений, которые  никем  не
призреваются. Вот мы и обихаживаем  их.  Особенно  весной  и  осенью.  После
Покрова там делать нечего. Бог их обихаживает светлым  своим  снежком,  чтоб
земля была пухом несчастным. - Монах перекрестился и замолчал.
   - Хорошо, хорошо, больше у меня вопросов к вам  нет,  -  поспешно  сказал
Пановский, убедившийся в том, что оба никак не подходят под описание, данное
кладбищенским смотрителем.
   - Идите, братья, с миром, - отпустил их Амвросий, они поклонились и вышли
из кельи иеромонаха.
   - Отец Амвросий, - вновь обратился к несимпатичному иеромонаху  Пановский
после паузы, - как часто ваши подопечные покидают территорию подворья?
   - Без крайней необходимости не покидают.
   - Бывают ли случаи самовольных отлучек с подворья?
   - Нет, Бог миловал, братия у нас  подобралась  добронравная,  усердная  в
служении, без всякого баловства и дерзости. Да и жизнь у нас весьма трудная,
каждый кусок хлеба потом достается, баловаться некогда.
   Пановский, обводя взглядом стены и почти уже  не  слушая  отца  Амвросия,
вдруг подумал, что пропавшая икона из особняка  князя  Ордынского  могла  бы
оказаться и  в  каком-нибудь  храме  или  хоть  вот  на  подворье.  В  келье
иеромонаха икон вон какое множество. Пановский приблизился к одной из них  -
постоял с минуту, качаясь на каблуках сапог, потом подошел ко второй  -  она
была темная, ее Пановский не стал рассматривать.
   - Скажите, отец Амвросий, - поинтересовался Пановский  как  бы  вскользь,
возвращаясь к большому столу, - а принимаете ли вы в дар иконы?
   - Принимаем, если кто-то  приносит  в  дар.  Вот,  как,  например,  образ
святого Николая в дорогой ризе, - он указал перстом в  правый  угол,  -  его
пожертвовал еще к освящению нашей часовни купец Полежаев.
   - Имеются ли и другие?
   - Да, в часовне есть  несколько,  правда,  все  они  очень  скромные,  от
небогатых людей в дар получены.
   Пановский с сомнением искоса глянул на иеромонаха, опершегося  ладонью  о
столешницу, - неужели устал? А с виду очень,  очень  крепкий.  Может,  недуг
какой точит, ведь и святые отцы земным испытаниям подвержены и болезням. Или
не случайно побледнел Амвросий?
   - Отец Амвросий, - голос Пановского стал вкрадчивым, - а каким образом вы
проверяете, не краденая ли подаренная икона?
   Иеромонах закашлялся, согнувшись и почти отвернувшись  от  гостей.  Потом
справился  с  приступом,  выпрямился  и  ответил,  глядя  "Эрямо   в   глаза
Пановскому: , - Каждая икона сама о себе все говорит  До  последнего  слова,
скрыть ничего не может.
   Перед краденой иконой и свечи гаснут. Ее долго отмаливать надо.
   - Простите, отец,  если  я  вас  невольно  обидел,  -  Пановский  пытался
говорить  как  можно  дружелюбнее.  -  Мы  отняли  у  вас   много   времени.
Благословите нас, грешных.
   Иеромонах перекрестил Пановского и его агента:
   - Ступайте с миром, да хранит вас Бог.
   Пановский и агент поклонились иеромонаху и вышли за  дверь.  Там  их  уже
поджидал монах, который и привел их сюда. Он проводил гостей  во  двор,  где
подручный шефа сверхсекретного бюро давно все выяснил у послушника и  теперь
стоял у ворот, поглядывая с нетерпением на улицу.
   Выйдя из подворья, Пановский остановился и с удовольствием втянул в  себя
свежий морозный  воздух.  Только  здесь,  на  улице,  Пановский  понял,  как
тревожил его во время беседы устоявшийся густой запах ладана, елея, воска  в
келье иеромонаха. Оба его агента закурили.
   - Заходил ли кто-нибудь на подворье? - взглянул острыми  серыми  глазками
Пановский на промерзнувшего агента.
   - Никак нет, - ответил тот и просительно добавил:
   - Не заглянуть ли нам  в  трактирчик  -  страсть  как  согреться  изнутри
хочется, околел от холода.
   - А что этот детина с колуном тебе интересного рассказал?  -  не  обращая
внимания на просьбу своего подчиненного, продолжал допрашивать Пановский.
   - Ничего не знает, говорит, никого не помнит. Дурачком  прикидывается.  А
может, и впрямь не до подворья ему еще. Все норовил  мне  про  свою  зазнобу
рассказывать, за другого пошла, а он с горя сюда подался.
   - Ладно, хватит брехать, - оборвал его шеф. - Идите загляните в  трактир.
Но не надолго. Потом один останется здесь  -  приглядывать  за  посетителями
подворья, другой отправится на извозный двор Макарова, на Васильевском. Надо
побеседовать с извозчиком номер 2126. Выяснить, где живет  барышня,  которую
он вчера от особняка князя Ордынского отвозил домой. Все.
   Он кликнул проезжавшего извозчика, вскочил в коляску и вскоре уже ехал по
Невскому проспекту, шумному, многолюдному, живущему своей обычной жизнью, не
знающему, какая катастрофа ждет его и все государство российское,  если  он,
Пановский, не найдет того, что  ищет.  А  ведь  сегодня  он  должен  послать
шифрованный доклад Государю в Крым. Как ему доложить, что дело, сначала  так
удачно двигавшееся, давшее блестящие результаты за несколько месяцев работы,
вдруг застопорилось, завертелось на месте - не сдвинуть, не прихлопнуть?
   Все, буквально все ниточки ускользают из рук, как только пытаешься за них
ухватиться.  Вот  и  этот  иеромонах  Амвросий  с   подворья   Благозерского
монастыря. Не то  странно,  что  он  явно  что-то  недоговаривал,  был  явно
настороже. А странно, что он даже не поинтересовался полномочиями гостя,  не
спросил его, Пановского, имени. Что это - монашеское  смирение  или  слишком
хорошая осведомленность?

Глава 14

   - Итак, мои милые барышни,  -  профессор  Муромцев  закончил  завтрак,  -
надеюсь, ваша поездка  в  Академию  художеств  будет  приятной.  Брунгильда,
доченька, мне нравится твоя настойчивость в овладении музыкальной  техникой,
но, пожалуй, сегодня тебе стоит уделить внимание выезду.  Художники  -  люди
зоркие, чувствительные. Вдруг кто-нибудь захочет написать твой портрет?
   Брунгильда покраснела, уловив иронию в голосе отца.
   - Николай Николаевич,  не  смущай  девочку,  -  защитила  дочь  Елизавета
Викентьевна, она и сама бы не возражала иметь  хорошие  живописные  портреты
дочерей.
   - Барышни, - добродушно поддразнивал их  профессор,  -  там  будет  самая
разношерстная публика. Аккуратнее с любезниками, не  вздумайте  принимать  в
подарок новых говорящих попугаев, а  если  не  сможете  устоять,  проверьте,
пожалуйста, его  лингвистические  способности  заранее.  -  И  уже  серьезно
продолжил:
   - Вечером,  друзья  мои,  поедем  в  гости.  Дмитрий  Иванович  Менделеев
пригласил. Давно я не был  у  него  дома  -  с  тех  пор,  как  он  ушел  из
университета и поселился на  Кадетской  линии.  Но  теперь  он  уже  там  не
квартирует.
   - Дмитрий Иванович возглавляет сейчас Палату  мер  и  весов,  -  пояснила
дочерям Елизавета Викентьевна, - и при ней же и живет, на Забалканском.  Там
мы еще и не были. Надеюсь, Менделеевы уютно устроились.
   - Я помню Дмитрия Ивановича с детства, когда мне было лет  пять-шесть,  -
Мура с удовольствием поддержала новую тему  разговора.  -  Лохматый,  седой,
древний, даже странно думать, что он потом поднимался на аэростате во  время
солнечного  затмения,  собирался  плыть  к  Северному  полюсу.  Теперь   он,
наверное, совсем старый, - задумчиво прибавила Мура.
   - О полете на аэростате, да и о планах,  связанных  с  Северным  полюсом,
много писали в газетах! А о многом и не писали. - Николай Николаевич отложил
салфетку,  слегка  отодвинулся  от  стола,  откинулся  на  спинку  стула.  -
Например, о  том,  как  наши  чиновники  из  военного  ведомства  не  смогли
сохранить секрет изобретенного им бездымного пороха. Надеюсь, что не  смогли
благодаря своей глупости, а не продали  умышленно  иностранцам.  Теперь  мы,
Россия, вынуждены покупать этот  самый  порох  у  них,  на  западе.  Сколько
гениальных  русских  изобретений  бездарно   пропадает!   Дмитрий   Иванович
рассказывал, что калужский изобретатель Циолковский, конструктор  дирижабля,
работает над идеей полета в мировое космическое пространство. Сказка!
   Профессор пересел в кресло и развернул "Санкт-Петербургские ведомости".
   Девочки  Муромцевы  продолжали  допивать  чай,  а  Елизавета  Викентьевна
рассказывала о том, как Менделеев, защищая студентов, в знак протеста  подал
в отставку. На своей прощальной лекции он читал заключительную  главу  курса
неорганической химии, но говорил и о роли науки в жизни  общества,  и  о  ее
связи с промышленностью, и о значении техники для индустриализации страны...
   - Ученики Дмитрия Ивановича, бывавшие потом в нашем доме, - воодушевленно
продолжала Елизавета Викентьевна, - запомнили эту лекцию.  Он  говорил,  что
истина не спрятана от людей, она среди нас, во всем мире рассеяна. Ее  везде
искать можно: и в химии, и в математике, и  в  языкознании.  Наука,  говорил
Менделеев, бесконечна...
   - Ах ты, черт! - вдруг вскрикнул Николай Николаевич, тряхнув  газетой.  -
Да что же это, в конце концов?
   - Что, папочка? - Мура подбежала к отцу и присела на пол рядом с креслом.
- Что там пишут?
   - Ничего  хорошего.  -  Профессор  резко  встал,  сложил  газету.  Следом
поднялась и Мура. - В полицейской хронике напечатано сообщение - из особняка
князя Ордынского похищена икона.
   - Богоматерь с младенцем? - испуганно выдохнула Мура.
   - А ты откуда знаешь? - прищурился Николай Николаевич.
   - Я просто наугад сказала, - смутилась Мура, - случайно...
   Профессор пристально посмотрел на дочь, прятавшую глаза,  но  решил,  что
она все еще чувствует себя виноватой из-за противного попугая.
   - Да, по поводу попугая, - вспомнил профессор.  -  Чем  вы  его  кормите?
Лучше всего попросить Глашу сходить на птичий рынок - пусть купит,  что  там
требуется, да хорошенько разузнает, чем эту  экзотику  потчуют.  Надеюсь,  в
моем присутствии он каркать не будет...
   Николай Николаевич приобнял Муру за плечи, поцеловал ее в  волосы,  потом
нежно поцеловал в  щеку  Брунгильду  и  Елизавету  Викентьевну  и  вышел  из
гостиной.
   Мура в задумчивости опустилась в кресло, в котором только что сидел отец.
Она вспомнила таинственную икону, странный звук сползающего вниз изображения
и открывшуюся за ним странную картину. Она не говорила об этом ни сестре, ни
отцу - никому. Не сказала и о том, что,  кажется,  именно  там,  в  кабинете
князя, она обронила свою перчатку. Боже! Неужели полиция ее нашла?
   Мура схватила газету и стала судорожно перебирать страницы,  ища  глазами
сообщение.
   Мать и сестра с удивлением смотрели  на  нее  -  наконец  Мура  прочитала
заметку и, облегченно вздохнув, сложила газету.
   -  Мурочка,  тебя  что-то  тревожит?  -  осторожно   спросила   Елизавета
Викентьевна.
   - Все в порядке, мама, все в порядке. Как ты думаешь, будут ли на ужине у
Дмитрия Ивановича его дети? Сможем ли мы с ними познакомиться ?
   Елизавета Викентьевна рассказывала  о  Любе,  Иване  и  Володе,  которые,
конечно, выросли и должны быть при отце. Мура улыбалась, кивала головой,  но
думала о том,  какие  же  перчатки  ей  сегодня  надеть.  Взять  недостающую
перчатку у сестры? Хорошо, что они с Брунгильдой покупали одинаковые вещи.
   -  Мамочка,  я,  пожалуй,  пойду,  полчасика  полежу  -  у  меня   голова
закружилась, - грустным голосом пожаловалась Елизавете Викентьевне Мура.
   -  Конечно,  дорогая,  полежи,  -  согласилась   Елизавета   Викентьевна,
помнившая, что у нее в таком же  юном  возрасте  были  неожиданные  приступы
головокружения и мигрени.
   Мура вышла из столовой, Брунгильда последовала за  ней,  но  повернула  в
гостиную, к роялю.
   К приезду Клима Кирилловича барышни были полностью  готовы  и  в  изящных
неярких шерстяных платьях серо-синих тонов выглядели скромно и мило.
   Просторные,  светлые   залы   Академии   художеств   стали   неузнаваемы.
Перегородки разделили громадные помещения на маленькие комнатки и галерейки,
все стены,  переборки  и  даже  потолки  устроители  выставки  задрапировали
коленкором и сукном: ярко-синим, темно-зеленым, красным и совершенно черным.
Помимо картин, здесь же размещались и скульптуры, и  экзотические  растения,
артистическая мебель и даже посуда. Желающих осмотреть широко  афишированную
выставку превеликое оказалось множество.
   Брунгильда  среди  эффектных  дам  -  в  платьях,  туго  обтягивающих  их
прекрасные формы, в огромных  шляпах  с  полями  и  гигантскими  страусовыми
перьями - отнюдь не чувствовала себя затерянной. Боковым зрением она видела,
как останавливаются на ней заинтересованные взгляды не