ище, возможно, кто-то более значительный, чем забывший свое прошлое
род, ведет с Государем  страшную  игру,  и  роль  этих  самых  Юлиановых  не
определена окончательно таинственными игроками.
   Что будет с подлинником документа? Вряд ли его уничтожат, слишком большую
силу он  имеет.  Пока  документ  существует,  сохраняется  и  опасность  для
Государя, да еще и икона, и  ребенок  не  найдены.  Только  когда  проклятый
документ окажется в руках его,  Пановского,  будет  предъявлен  Государю,  -
тогда его миссия может считаться успешной.
   Пановский откинулся в кресле и  закурил.  Когда  раздался  стук  в  дверь
кабинета, он вскочил с кресла, охваченный невыносимым волнением. Появившийся
на пороге секретарь с каким-то странным выражением хрипло сказал:
   - Господин Пановский, срочная шифрограмма.
   - Давай ее сюда. - И шеф сверхсекретного бюро указал рукой  с  зажатой  в
ней сигарой на стол. - Свободен.
   Сердце Пановского бешено колотилось. Он положил в  пепельницу  сигару  и,
подойдя к двери, запер ее изнутри и только после этого приступил к  изучению
послания.
   Послание гласило:

   "Довожу до Вашего сведения,  что  на  дороге  к  Макарьевскому  монастырю
задержан глухонемой мальчишка, в мешке которого обнаружен старый  пергамент,
написанный на  непонятном  языке  и  украшенный  узором.  Мальчишка  пытался
бежать, задержан. Изъятый документ отправлен с нарочным в Петербург.  Охрана
обеспечена.
   Сэртэ."

   Пановский  заметался  по  кабинету.  Неужели  золотая  рыбка  попалась  в
расставленные им сети? Неужели он близок к цели?
   Шеф сверхсекретного бюро ликовал - и боялся ликовать раньше  времени,  он
задыхался от волнения и вновь и  вновь  перечитывал  поступившее  донесение.
Так, если расчет его верен, скоро треклятый документ появится здесь - и надо
срочно  предпринимать  меры,  организовать  его  молниеносную  и  безопасную
доставку в Крым.
   Но это - завтра утром, время терпит. Пока документ  в  дороге,  не  стоит
перевозбуждать чиновничий люд. А он, Пановский, заслужил праздник.
   Он  был  прав,  не  исключив  из  рассмотрения   и   возможные   действия
проюлиановских сил, давших о себе знать в Макарьевском монастыре.  С  каждой
минутой к Петербургу приближается именно тот документ, который  он  не  смог
обнаружить в Петербурге. Документ, украденный из особняка князя  Ордынского.
Случайно в котомке бездомного мальчишки, да еще глухонемого,  никак  не  мог
оказаться древний пергамент. Хлеб, тряпье, газета, даже динамит - да. А  вот
пергамент - вряд ли.
   Пановский понял, что не может больше находиться в своем кабинете  -  надо
сменить обстановку, расслабиться. Он вызвал секретаря  и  сообщил  ему,  что
едет в ресторан "Семирамида" - известий или посланца будет ждать там.
   Шеф сверхсекретного бюро с чувством выполненного долга отправился обедать
в ресторан "Семирамида". Оставалось  набраться  терпения  и  ждать  -  конец
близок. Он ликовал...
   Пановский чувствовал себя победителем, неважно - реальная или вымышленная
- угроза : Государю и империи не сегодня-завтра исчезнет. Он не зря удостоен
доверия самодержца. Нет, он не прав, осуждая мягкий сдержанный нрав Николая,
- ныне не времена Ивана Грозного, чтобы махать  топором  направо  и  налево,
ныне есть более верные  инструменты  политической  борьбы  -  исключительный
интеллект,  вооруженный  новейшими   техническими   возможностями.   И   он,
Пановский, своей  успешно  выполненной  миссией  доказывает  эту  истину.  И
мудрость помазанника Божия - не поповская выдумка. Это реальная сила.
   Пановский  сидел  в   пунцовой   бархатной   духоте   явочного   кабинета
"Семирамиды" и знал, что в ближайшие часы его никто не потревожит. Ему  надо
отдохнуть и насладиться своим триумфом - этот триумф не мог разделить с  ним
никто!
   Он заказал роскошный  обед.  Суп-пюре  из  рябчиков,  финляндскую  форель
натуральную, филе-сотэ с  шампиньонами,  маленьких  цыплят,  салат,  цельную
спаржу, английские бисквиты с венгерским вином, шампанское,  фрукты,  свежую
клубнику.
   Пановский справился с обедом, не торопясь. Но и закончив обед, не  спешил
покинуть уединенный кабинет  ресторана  "Семирамида"  -  он  остался,  чтобы
посидеть  еще  немного  в  счастливой  тишине,  выкурить  хорошую  сигару  и
насладиться ощущением приближающейся  победы.  Той  минуты,  для  достижения
которой он сделал, кажется, невозможное...
   Шеф сверхсекретного бюро сидел, откинувшись на диванную спинку, и  пускал
в лепной потолок клубы сигарного дыма. Сегодня легкомысленные амуры радостно
подмигивали ему, один из них протягивал лавровую ветвь. И  даже  неожиданный
стук в дверь не испортил ему блаженства.
   - Господин Пановский, - обратился охранявший кабинет агент, - к  вам  ваш
человек.
   - Пусть войдет, - милостиво согласился Пановский.
   В дверях показался румяный красавчик Холомков. В  одной  руке  он  держал
шапку, в другой - что-то похожее на круглый  узел.  Так,  по  крайней  мере,
показалось из-за стола Пановскому.
   - Что скажешь, дружок, - улыбнулся  Пановский,  -  так-то  ты  обольщаешь
гимназисток по моей личной просьбе?
   - Только что оттуда, - сказал как-то неуверенно  Илья  Михайлович,  -  от
Муромцевых.
   - Тебя можно поздравить с победой?
   - Да как сказать, - протянул, переминаясь с  ноги  на  ногу  Холомков,  -
вчера весь вечер отплясывал с намеченной жертвой на балу. В виде  испаночки,
Кармен,  она  очень  даже  привлекательна.  Могла  и  со   старшей   сестрой
посоперничать.
   - Так-так, - удовлетворенно констатировал Пановский, - а сегодня тебя уже
принимали в их доме?
   - Да, приняли, - подтвердил красавчик.
   - Молодец! - засмеялся Пановский. - Недаром я в тебя верил. Никто устоять
перед тобой не может. Что же тебя смущает?
   - Понимаете, вчера на балу моя  испаночка  хлопнулась  в  обморок  -  так
затанцевалась. Доктор Коровкин, который их сопровождал, сказал, что накануне
у нее наблюдались признаки  простуды.  Думали,  что  справились  при  помощи
сильных лекарств. А вышло, нет.
   - Ну и что здесь такого особенного? - спросил Пановский.
   - Нет, ничего, я сегодня наудачу к ним направился.  И  не  надеялся,  что
меня примут. Но горничная, открывшая мне дверь, сказала:  "Наконец-то,  Илья
Михайлович, вы пожаловали. Барышня с самого утра вас ждет. Никого  не  хочет
видеть, кроме вас".
   -  Отлично!  Превосходно!  Блестяще!  -  выкрикнул  Пановский   и   снова
рассмеялся. - Она бросилась тебе на шею?
   - Если б не мать, которая тут же была, верно, и бросилась бы.  Но  и  так
она поразила меня до глубины души. Я понимаю - болезнь,  жар,  простуда.  Но
все-таки я не был готов к тому, что она так ласково  со  мной  заговорит.  И
"ангел мой" и "душенька" и "как я вас ждала, как я счастлива вас видеть"...
   - Похоже, тебе и одного дня хватает, а  не  то  что  трех,  -  добродушно
подмигнул Пановский.
   - Да, она вся дрожала и спрашивала меня,  заглядывая  в  глаза:  "Правда,
милый Илья Михайлович, правда, вы - мой друг?"
   - Ну-ну, и что дальше? - плотоядно усмехнулся шеф.
   - А дальше она спросила, может ли  мне  довериться?  Умею  ли  я  хранить
тайну? После того, как я уверил  ее,  что  на  меня  можно  положиться,  она
сказала, что так неосмотрительно - по детской глупости - проникла в  кабинет
князя Ордынского и взяла оттуда клетку с попугаем. Попугай  скучает,  ничего
не ест, и она просит меня отнести его кому-нибудь в подарок. Или взять себе.
Конечно, я не мог отказать ей в такой просьбе.
   - И ты принес попугая сюда? - Пановский приподнялся с дивана.
   - Да, я подумал, что вы захотите на него взглянуть. Может быть,  еще  раз
осмотрите клетку на предмет тайника.
   - Хорошо, - Пановский сохранял добродушие, -  тащи  его  сюда.  Ставь  на
стол.
   Илья Михайлович Холомков  водрузил  на  стол  свою  ношу.  Пановский,  не
выпуская из левой руки сигару, правой сдернул с клетки черную ткань.
   Сидящий на жердочке большой белый попугай  с  опущенной  вниз  горделивой
головой не шевелился. Пановский постучал пальцем по прутьям клетки.  Попугай
встрепенулся, поднял голову, распушил свой пышный хохол, захлопал  крыльями.
Потом  переступил  лапками  по  жердочке,  вытаращил  свой  черный  глаз  на
склонившихся к нему Пановского и Холомкова и открыл клюв.
   - РА-МА-НА-ДА-РРА! РА-МА-НА-ДА-РРАК! - противным скрипучим голосом внятно
сказал он.
   Илья Михайлович Холомков отпрянул.
   - Нет, нет, она меня обманула. Это не попугай князя Ордынского. Да  и  не
видел я там никогда такого  попугая.  -  Испуганный  Холомков  попятился  от
клетки.
   - Плохо смотрел, - весело сказал Пановский. - Это именно и  есть  попугай
князя  Ордынского.  Вернее,  его   камердинера   Григория.   И   он   лучшее
доказательство моей правоты и нашего с тобой триумфа!

Глава 21

   Доктор Коровкин сам поставил себе диагноз - ангина в  классическом  виде.
Высокая температура, кашель, насморк, обложенное горло. Причина  заболевания
также не являлась для него тайной - последствия легкомысленного поведения на
балу,  где  он  изображал  из  себя  испанского  гранда,  Дон  Жуана.  После
разгорячивших его танцев выбежать на  мороз,  искать  экипаж,  чтобы  срочно
доставить барышень домой!
   Мура!  Какой  хрупкой  и  беззащитной  выглядела  испаночка  Он  вспомнил
странное выражение синих глаз  -  смесь  отчаяния  и  торжества,  беспомощно
повисшие тонкие руки, легкую испарину на бледном широком лбу.  Не  следовало
ей отправляться на бал - она переоценила свои силы. Странная нынче инфлюэнца
- симптомы явно ослаблены или отсутствуют вообще, а носитель  инфекции  едва
держится на ногах.  А  как  напугалась  Брунгильда  -  недолго  пришлось  ей
блистать на маскараде, не дождалась она вручения призов за лучший костюм, за
лучшее исполнение вальса...
   После бала-маскарада, доставив барышень Муромцевых домой, Клим Кириллович
вернулся к себе и почувствовал, что и  он  болен.  Он  еще  успел  попросить
тетушку Полину послать к профессору  записку,  чтобы  Муру  наблюдал  другой
доктор, он еще успел растереть себе грудь и ноги спиртом, но уже чувствовал,
что близок момент, когда он погрузится в тяжелый влажно-удушливый горячечный
сон.
   Тетушка Полина целую неделю ухаживала  за  племянником.  Она  в  точности
выполняла его указания, принимала  и  свои  меры  -  недаром  она  поглощала
популярные медицинские брошюрки, да и старинные домашние средства,  памятные
ей еще с родительского  дома,  не  стали  лишними.  Самоотверженная  тетушка
Полина, видя перед собой  любимого  племянника,  погруженного  в  горячечное
забытье, делала все, чтобы одолеть болезнь, вырвать дорогого ей человека  из
жарких объятий воспаленного сознания.
   Доктор спал беспокойно, метался в  постели,  бредил.  Ночью  ему  снились
кошмары, от которых он стонал и корчился. Он  выкрикивал  непонятные  слова,
порывался куда-то бежать. Странные картины являлись ему, он  видел,  как  из
белой пеленки, разворачиваемой им, появляется икона Богоматери с младенцем и
взлетает к потолку, как грозным и яростным взглядом смотрит  на  него  Божья
матерь, как  выпадает  из  рук  Богоматери  Сын  Божий  и  его  подхватывает
противный Пановский, с улыбкой вампира, обнажающий длинные белые клыки... Из
охваченной огнем ширхановской булочной выбегают барышни Муромцевы и,  подняв
обеими руками, подолы  широких  юбок,  отплясывают  на  снегу  камаринского,
выразительно топая  по  снегу  офицерскими  сапогами...  Потом  наклоняются,
разглядывая утоптанный снег,  и  вынимают  из-под  земли  маленький  гробик.
Смеясь, они откидывают крышку и хлопают  в  ладоши  -  из  гробика  вылетает
огромный белый попугай и садится прямо на голову доктору... Он  стоит  и  не
видит, как позади него, извергая клубы пахнущего железом пара, мчится черный
паровоз - прямо  по  середине  Большой  Вельможной,  вот-вот  задавит  всех,
подомнет под своими бешено крутящимися колесами. Доктор стоит с попугаем  на
голове  и  не  слышит  ни  грохота  паровозного,  ни  свистков  машиниста...
Машинист, выглядывая из  окна  паровозной  кабины,  машет  руками  и  что-то
кричит. Черный, страшный, остроносый старик, похожий на Ивана  Грозного,  он
кричит, что только так можно построить счастливое будущее,  а  вовсе  не  из
камней, которые всегда разрушаются.  Он  кричит,  что  земщина  и  опричнина
должны быть в периодической таблице...
   Из отдельных фраз больного Климушки тетушка Полина понимала -  бред,  так
или иначе, связан с событиями, которые  обрушились  на  их  спокойную  жизнь
после той злосчастной ночи,  когда  в  рождественской  витрине  ширхановской
булочной обнаружили неизвестного младенца.
   Когда самое страшное  миновало  и  болезнь  явно  пошла  на  убыль,  Клим
Кириллович прихлебывал горячее молоко с топленым  маслом  и  вспоминал,  что
осталось в его памяти от болезненного бреда.
   Он лениво просматривал газеты, размышляя над  вопросами,  на  которые  не
решался дать четкие ответы. И чувствовал себя немного другим, чем раньше. Он
был еще слаб, испарина время  от  времени  покрывала  его  лоб,  но  у  него
появился аппетит, и он с удовольствием  и  плотно  позавтракал.  Он  немного
волновался  -  утром  посыльный  принес  записку  от  Елизаветы  Викентьевны
Муромцевой, извещавшую, что сегодня  днем  Елизавета  Викентьевна  вместе  с
Мурой  заедет  навестить  больного.  Из  записки  следовало,   что   девушка
оправилась от простуды, и это Клима Кирилловича радовало.
   Он со странным смешанным  чувством  симпатии  и  досады  представил  себе
младшую профессорскую  дочку  -  раздражала  его,  он  с  удивлением  понял,
сердечная склонность барышни к Илье Холомкову. Неужели она потеряла голову и
влюбилась? Впрочем, утешил он себя тут же, эта симпатия - детское увлечение.
Вряд  ли  такая  умная  девушка,  как  Мура,  безоглядно  доверится   такому
сомнительному типу, несмотря на всю его ослепительную красоту.
   Доктору было грустно, что в записке ничего не  сказано  о  Брунгилъде,  -
неужели она не захотела поехать  с  матерью  и  сестрой  навестить  его?  Он
впервые подумал о том, что, наверное,  ведет  себя  слишком  нерешительно  и
напрасно тянет с  предложением.  Брунгильда  стала  бы  превосходной  женой.
Именно  такая  спутница  жизни  и  нужна  ему  -  красивая,  уравновешенная,
рассудительная. Теперь, когда он выздоравливает и чувствует себя возмужавшим
и помудревшим, следует подумать о том, чтобы  исполнить  просьбу  тетушки  и
обзавестись собственным  гнездом.  Но  думать  о  супружестве  почему-то  не
хотелось.
   Доктор отложил газеты и подошел к окну. С каким-то  непривычно  радостным
чувством увидел он высокое бледно-голубое небо, яркое солнце  и  нестерпимый
блеск снега на тротуаре. Нижнюю часть оконного стекла изукрасил мороз - Клим
Кириллович с самого  детства  любил  эти  тропические,  узорные  заросли.  С
чувством обновления, как будто учась дышать  заново,  он  прижался  щекой  к
холодному стеклу. Неужели болезнь и кошмар кончились? Были они или не  были?
Улица за окном выглядела пустынной, и у  ширхановской  булочной  наблюдалось
необычное затишье.
   Когда в прихожей раздался звук электрического звонка,  доктор  отошел  от
окна, мельком взглянул в зеркало и пригладил ладонью  волосы.  Он  тщательно
оправил мягкую домашнюю куртку, плотнее запахнул на шее шарф,  отер  платком
легкую испарину со лба. Он слышал оживленные голоса из прихожей и  радовался
тому, что в этом  огромном  городе  есть  люди,  которым  небезразлично  его
здоровье...
   Несмотря на то что пальто и шляпы остались в прихожей, в комнате сразу же
запахло снегом,  свежестью  и  прохладой  как  только  на  пороге  появились
женщины. Полина Тихоновна сопровождала визитерш.
   -  Дорогой  наш  Клим  Кириллович,  -  приветствовала  доктора  Елизавета
Викентьевна, - вы выглядите молодцом. Вам болеть  нельзя,  такая  уж  у  вас
профессия. Не сердитесь, что мы к вам нагрянули?
   - Я очень рад, - голос Клима Кирилловича звучал еще  сипловато,  но  лицо
светилось удовольствием, - не поверите,  но  навестить-то  меня  как  раз  и
некому. А иногда хочется.
   - Мы так и подумали, милый доктор, - заулыбалась Мура, - тем более, что я
чувствую себя виноватой в вашей болезни.
   - Напрасно, - засмеялся тихо доктор, - вы же не микроб.  Или  как  точнее
сказать - микробка? Микробелла?  Лучше  скажите  мне,  как  ваша  инфлюэнца.
Совсем прошла?
   - Не знаю, была ли она, - ответила Мура, - на  следующий  день  я  вполне
сносно себя чувствовала. Ни температуры, ни обмороков.
   - Странно, - сказал доктор, рассаживая своих  гостей,  -  какая-то  новая
разновидность возбудителя. Такой  прежде  не  встречалось.  А  как  здоровье
Николая Николаевича и Брунгильды Николаевны?
   - Благодарю вас, Николай Николаевич  много  работает,  как  всегда.  А  у
Брунгильды сейчас урок музыки - пора возвращаться после праздников к обычным
занятиям. Обращаю ваше внимание, доктор, - улыбнулась Елизавета Викентьевна,
- что в нашей семье никто не  заболел.  Это  хорошая  статистика.  Если  ее,
конечно, не испортит господин Холомков.
   - Господин Холомков? - переспросил растерянно Клим Кириллович.
   - Да, он дня три после бала-маскарада являлся к нам, как на  службу,  все
развлекал Муру. Она даже попугая ему подарила. Очень милый молодой человек и
красивый. Жаль, что ведет рассеянный образ  жизни.  Говорит,  что  нигде  не
служит и служить пока не собирается.
   -  Ах,  мама,  на  меня  он  вовсе  не  произвел  такого   благоприятного
впечатления, - Мура покраснела.
   - Это ты сейчас так говоришь, тебе обидно - несколько дней  не  приходит,
пропал. Может быть, все-таки стал жертвой той же странной  инфекции,  что  и
Мура.
   - Я заметила,  что  как  только  он  перестал  приходить,  так  и  другие
изменения произошли, -  повернулась  Мура  к  доктору.  -  Клим  Кириллович,
помните,  я  вам-как-то  говорила,  что  под  нашими  окнами  бродят  тайные
воздыхатели - может быть, поклонники Брунгильды?
   - Я?.. Поклонники?.. Выговорили?.. Да, что-то такое..,  м..,  м..,  было,
кажется, - промямлил Клим Кириллович, он никогда  не  слышал  о  поклонниках
Брунгильды под окнами.
   - Так вот, они исчезли, слава Богу, - рассмеялась Мура.
   Она вскочила с дивана, подошла к окну и воскликнула:
   - Какое солнце! Как красиво! Какие у вас чудесные зимние узоры на  стекле
- я их с детства обожаю! И под вашими окнами поклонницы  не  бродят.  -  Она
обернулась и посмотрела со значением на Клима Кирилловича, с  лица  которого
постепенно сходило выражение недоумения, он начал понимать, о чем речь.
   - Мурочка шутит, значит, вполне здорова, - заметила Елизавета Викентьевна
и посоветовала:
   - Не обращайте внимания. Все-то им  поклонники  мерещатся  -  к  близкому
замужеству.
   - Я еще не решила, - с сомнением потянула Мура, - выйти ли мне замуж  или
уйти в монастырь?
   - Разве это современно? -  Брови  Полины  Тихоновны  недоуменно  поползли
вверх. - Что же будет, если все молодые люди и девушки, образованные, полные
сил, убегут от жизни в монастырь? Так и Россия вся вымрет.
   - Я думаю, что эта идея должна пройти проверку, -  Елизавета  Викентьевна
оставалась невозмутимой, - если в ближайшие месяцы Мурочка не  откажется  от
своих намерений, мы устроим ей паломничество в какую-нибудь  обитель,  чтобы
побыла там, посмотрела своими глазами.
   - Только, чур, я сама выберу, куда ехать, - встрепенулась Мура. - И  сама
выберу того, кто будет меня сопровождать.
   - Хорошо, хорошо, душа моя, - успокоила ее мать, - до той поры еще  много
воды утечет. Жизнь в твои годы - такая яркая, насыщенная. Каждый месяц - как
век, столько в нем событий и переживаний! Но мы пришли  сюда  не  для  того,
чтобы поделиться с милым доктором нашими планами  и  фантазиями.  Мы  должны
помочь ему как можно скорее выздороветь.
   - Ах, милый Клим Кириллович, - спохватилась Мура, - мы вас утомили  своей
болтовней, но и от нас тоже польза будет. Мы прив