ой  стало  плохо,  и  служанку  отправили   за
лекарством? Но почему не позвонили тому же  Полянскому?  Или  Полянского
нет дома?
   Тысячи  вопросов  кружились  в   голове   Бричкина,   но   ноги   его
непроизвольно рванулись за убегающей Настасьей. Если слабая  женщина  не
боится урагана и  наводнения,  то  он,  бывший  артиллерист,  и  подавно
способен противостоять стихии. Жертва преследования Бричкина  промчалась
мимо аптеки, даже не  взглянув  на  разноцветные  шары  в  витрине,  это
придало частному сыщику силы, и, уже ни о чем не  думая,  он  гнался  за
беглянкой.
   Через  несколько  кварталов  Бричкин  совсем   запыхался,   а   конца
марафонской дистанции не  предвиделось.  Они  пронеслись  по  Литейному,
пересекли Невский и оказались  на  Владимирском.  Почти  стемнело,  снег
залеплял глаза. Софрон Ильич проклинал полицию, по  приказу  которой  на
Невском и других главных улицах столицы убрали выступающие над тротуаром
и опирающиеся на железные колонны навесы над подъездами: под  их  крышей
он смог бы передохнуть от снега.
   Настасья, не перекрестившись, пронеслась мимо Владимирской  церкви  и
свернула на Загородный. Наконец, у Пяти углов  она,  обогнув  безмолвный
автомобиль, метнулась в какую-то дверь, возле которой валялось  разбитое
стекло. Бричкин, выждав паузу, последовал  за  ней,  стараясь  двигаться
неспешно.
   За дверью он обнаружил барьерчик, за которым сидел старик в форменной
ливрее с золочеными пуговицами.
   - Решили  передохнуть  от  снега?  -  служака  радушно  приветствовал
забредшего прохожего. - Ураган  и  наводнение  -  сущее  бедствие.  Нашу
вывеску разбил ветер. Да вы не бойтесь, у  нас  безопасно  и  развлечься
можно. Извольте гривенничек.
   Бричкин без слов вынул монетку.
   - Пожалуйте, сударь, проходите... Старичок освободил дорогу,  Бричкин
с удовольствием избавился от потяжелевшего пальто и мокрой  шапки,  снял
калоши  и  поднялся  по  освещенной  электрическим  светом  лестнице  на
площадку второго этажа, где перед взором его предстала массивная дубовая
дверь.
   Скользнув в нее, Софрон Ильич  остолбенел:  из  угла  большого  зала,
декорированного какими-то коврами и цветными тканями, на  него  пялились
дикие, покрытые  звериными  шкурами  человекообразные  чудовища,  вокруг
лежали кости и черепа  устрашающих  размеров  и  форм.  На  скорчившихся
чудовищ наводили ружья манекены-солдаты, одетые  в  серые,  с  кровавыми
пятнами шинели времен Крымской кампании.  В  центре  возвышалось  пышное
ложе, на котором возлежала умирающая  Клеопатра,  на  ее  груди  кольцом
свернулась змея. Оправившись от испуга, Бричкин догадался, что  попал  в
паноптикум. Посетителей не  было.  Еще  бы!  Кто  же  в  такую  непогоду
отправится в музей восковых фигур?
   Миновав группу гладиаторов, он  оказался  в  смежной  зале,  где  его
встретили  только  восковые  фигуры  в  натуральную  величину.   Бричкин
огляделся: рядом с Наполеоном в сером походном сюртуке, с треуголкой  на
слегка опущенной вниз голове и со  стеклянными,  вытаращенными  глазами,
красовалась фигура  Марии-Антуанетты  в  белом  платье,  светлые  локоны
окаймляли прелестное лицо. За фигурой Саломеи, державшей на медном блюде
голову Иоанна Крестителя, висела бархатная малиновая  портьера.  Частный
сыщик осторожно приблизился и отодвинул край тяжелой  ткани.  Перед  ним
открылся тамбур, справа  -  низкая  деревянная  дверца,  прямо  -  вход,
видимо, в служебные помещения.
   Бричкин  сунулся  за  маленькую  дверцу  и  обнаружил  там   какие-то
приспособления и рухлядь, какие водятся в каждом музее.
   Затем он приоткрыл большую белую дверь.  Сквозь  узкую  щель  углядел
безлюдный коридор. Бесшумно ступая,  двинулся  вперед  и  остановился  у
неплотно запертой двери,  откуда  доносились  взволнованные  голоса.  Он
затаил дыхание и прислушался: голосов было несколько -  один  женский  и
мужские. Сколько именно, определить на слух он не сумел.
   - Не беспокойтесь, голубушка,  -  басил  невидимый  мужчина,  -  дело
безопасное.
   - Вы мне говорили, что этот кошмар кончится. Я поверила, а  спать  не
сплю. Мне кажется, за мной следят.
   - Это мания, - раздался другой, хрипловатый голос.  -  Дело  закрыто.
Мне известно достоверно.
   - Если будете умницей, вам ничего не грозит, - третий голос,  сиплый,
прозвучал совсем тихо, - вам хорошо заплатили. Живите да радуйтесь.
   - А совесть? Она меня мучает, да и боюсь я опять...
   Бричкин узнал голос Настасьи.
   - Оставайтесь-ка пока  здесь,  -  вновь  вступил  бас.  -  Мы  должны
ненадолго  уехать.  Вот,  выпейте  успокоительное  лекарство.  Мы  скоро
вернемся. Все уладится. Господа, нам пора.
   Бричкин  с  ужасом  понял,  что  сейчас  его  обнаружат  и   поспешно
ретировался тем же путем, каким и попал в таинственное помещение.
   Комната восковых фигур по-прежнему  пустовала.  Он  нырнул  за  фижмы
Марии-Антуанетты и затаился. Он перестарался: из-за юбки ему не  удалось
рассмотреть  не  заметивших  его   мужчин.   Они   прошли   мимо,   тихо
переговариваясь.  Единственная,  произнесенная  сиплым  голосом,  фраза,
которую он уловил, поразила его своей игривостью и дичью:
   - Эту проблему мы быстро решим карданахом.

Глава 11

   - Все, - решительно заявил доктор Коровкин, - на сегодня хватит. Пора
домой. Какие расследования в такую погоду?
   Мура, стоя рядом с доктором у подъезда Окружного  суда  на  Литейном,
поеживалась  и  жмурила  глаза.  Действительно,  нужно  возвращаться   -
родители наверняка беспокоятся. И  если  Брунгильда  в  последнее  время
являла собой воплощение точности и обязательности, то ей,  Муре,  всегда
что-то мешало вовремя вернуться домой, где ее ждали к обеду или к ужину.
   На улице, погруженной во  влажный  полумрак,  было  пустынно.  Редкие
прохожие быстро скользили мимо, скособочившись и подняв  руки,  стараясь
уберечь головные уборы от  беснующегося  ветра.  Будто  обретшие  нижние
конечности, бежали рывками по булыжной мостовой Литейного рваные газеты,
скомканные тряпки, невесть откуда взявшиеся жестянки, картонки, ветки.
   Доктор  Коровкин  одной  рукой  крепко  сжимал  локоть  Муры,  другой
судорожно махал извозчику.
   Усевшись на суконное сиденье экипажа, Мура с благодарностью  смотрела
на доктора, а он старательно натягивал на ее колени влажную  сверху,  но
сухую изнутри полость.
   - На Васильевский! - сердито крикнул он обернувшемуся кучеру.
   Экипаж тронулся. Доктор Коровкин испытывал странное чувство  -  смесь
досады и  самодовольства.  Он  радовался,  что  настоял  на  том,  чтобы
сопровождать  Муру  к  Вирхову:  в  его,  доктора,   присутствии   Мария
Николаевна не совершит опрометчивых поступков, не  исчезнет,  никому  не
сообщив о своих намерениях. Да и занятие у нее на сегодняшний вечер есть
- почитает модный детектив Конан Дойла и книжонку, презент Фрейберга.  С
другой стороны, из-за всех этих поездок  и  разговоров  ему  не  удалось
навестить с утра астраханкинскую девочку. И хотя он обещал,  телефонируя
Астраханкиным и узнавая о не  вызывавшем  тревог  самочувствии  ребенка,
заехать к вечеру, неясное беспокойство томило доктора.
   У поворота на Невский экипаж остановился. Доктор обдумывал: зайти  ли
с Мурой к Муромцевым или, высадив ее у подъезда, сразу же направиться  к
Астраханкиным?
   - Брунгильда! - неожиданно Мура подалась вперед.
   Доктор вздрогнул. По Невскому  мчалась  пролетка,  в  которой  сидели
Александр Николаевич Скрябин и Брунгильда! В пробивающемся через снежную
завесу  свете  фонарей  лица  их  казались  необыкновенно   прекрасными,
преображенными необъяснимым вдохновением, возбуждением, ликованием.
   - Брунгильда! Ты куда? - Мура, выбираясь  из-под  полости,  закричала
еще громче.
   - На Неву! Кататься на корабле! - донесся смеющийся голос  сестры.  -
Наводнение - это поэма экстаза!
   Милейший  Александр  Николаевич   Скрябин,   откровенно   счастливый,
привстал и помахал им рукой.
   - За ними! За ними, вперед! - Мура стукнула кулачком в спину кучера.
   - Погодите, - осадил  ее  доктор,  -  не  торопитесь.  Зачем  вы  так
кричите?
   - Как вы не понимаете?  -  Мура  сдвинула  соболиные  брови.  -  Нева
бушует, выходит из берегов. А она отправляется кататься! Они же утонут!
   - Она пошутила, - успокоил  доктор.  -  И  ваша  сестра,  и  господин
Скрябин не способны на такие безумства.
   - Она не похожа на саму себя, - не слишком уверенно возразила Мура.
   - Скорее всего, они встретились в консерватории  или  в  каком-нибудь
музыкальном салоне, и теперь Александр Николаевич провожает вашу  сестру
домой.
   - В самом деле, - согласилась, успокаиваясь, Мура, - что это я  такое
напридумывала? Просто нервы у меня на пределе.
   - Уверен, когда  мы  доедем  до  дома,  Брунгильда  Николаевна  будет
попивать  чаек  вместе  с  господином  Скрябиным.  Сомневаюсь,  что  она
намеревается  утопить  гениального  композитора,  пожалеет   музыкальное
искусство, - сердито заметил Клим Кириллович.
   И  все-таки  теперь  он  твердо  решил  сначала  убедиться,  что  обе
муромцевские барышни находятся под безопасным  кровом,  и  только  потом
отправиться исполнять свой профессиональный долг.
   Всю дорогу Мура и доктор Коровкин молчали.  Переезжая  через  Аничков
мост, они видели, что вода поднялась много  выше  ординара  и  полностью
затопила ступенчатые спуски. Лодчонки,  барки  и  челноки  колотились  у
причалов вровень с мостовой, и,  казалось,  вот-вот  будут  выкинуты  на
набережные. Снеговая метель усиливалась: хлопья летели, словно  пули,  в
направлении почти параллельном  земле.  Отдаленные  частые  удары  пушек
производили гнетущее впечатление. Все чаще встречались  конные  и  пешие
полицейские патрули, Екатеринский  и  Мойку  заполнила  речная  полиция.
Грандиозный вид являла Нева - вздыбленная, свинцовая, с белыми  гребнями
идущих вспять валов...
   - Где вас носит в такую погоду? -  профессор  Муромцев  в  нетерпении
вышел к дверям, которые Глаша открыла перед Мурой и доктором Коровкиным.
- Добрый вечер, Клим Кириллович!
   Смущенная парочка показалась ему подозрительной.
   - А  где  Брунгильда?  -  пролепетала  Мура,  дожидаясь,  пока  Глаша
расстегнет ее резиновые ботики. - Разве она еще не дома?
   - Прислала записку с посыльным, задержалась у подруги, боится, сумеет
ли выбраться  из-за  непогоды,  -  проворчал  профессор,  направляясь  в
столовую. - Обедать пора, а дома никого нет.
   Через десять минут промерзшие Клим Кириллович и Мура под любящим оком
Елизаветы Викентьевны поглощали горячие ленивые щи с говяжьей грудинкой.
Николай Николаевич хмурился.
   - Ты напрасно волнуешься, папочка,  -  заметила  Мура,  -  мы  сейчас
спокойно проехали через весь город. Нева, конечно, бушует, но  опасности
нет. Правда, Клим Кириллович?
   - Да, правда, - думая явно о чем-то другом, согласился доктор.
   В столовой повисла тишина, ее нарушила Елизавета Викентьевна.
   - Машенька, ты была в своей конторе? Что у тебя за дело?  И  при  чем
там каменный котелок?
   Мура выразительно повела бровью на Клима Кирилловича, будто проверяя,
помнит ли он уговор о том, что  никому  рассказывать  о  деле  Филиппова
нельзя.
   - Ничего особенного, - ответила она. - У одной дамы недавно умер муж,
а на его столе тоже стоял каменный котелок. Женщины  мыслят  мистически.
Хотя причина там яснее ясного - разрыв сердца. Софрон Ильич сразу понял,
что впечатлительная вдова  нафантазировала  что-то  в  связи  с  шумихой
вокруг смерти издателя Сайкина.
   - Да, - подтвердил доктор, не поднимая глаз от тарелки, - есть  такой
феномен - самовнушение, наблюдается у слабонервных. С таким  же  успехом
мог бы и я явиться к Марии Николаевне: я сегодня  утром  видел  каменный
котелок у пациента, правда, в нем рос кактус.
   Профессор рассмеялся.
   - Я рад, что вы дома, рад, что дело оказалось пустяшное.
   - Папочка, - Мура нежно улыбнулась, - а что получится,  если  смешать
поваренную соль с серной кислотой?
   - Зачем это тебе? - Профессор пожал плечами.
   - Я хочу знать, не получится ли при этом синильная кислота?
   - Не получится.
   - А если добавить сельдерей?
   Профессор поперхнулся. Мура усердно заработала ложкой.
   - Мурочка, это ты  спрашиваешь  в  связи  с  твоим  расследованием  о
каменном котелке? - спросила профессорская жена.
   - Ни один настоящий  химик  такой  ерундой  заниматься  не  будет,  -
отрезал профессор. - Впрочем, ныне в науке развелось  много  шарлатанов.
Пора учреждать специальную премию - в противоположность Нобелевской - за
самое  глупое  открытие  или  исследование.  Как   вы   считаете,   Клим
Кириллович?
   Доктор Коровкин молча кивнул, втайне он беспокоился о  Брунгильде:  в
прошлом году он на  собственном  опыте  убедился,  что  строгая  барышня
способна на непредсказуемые, экстравагантные поступки. Его расстраивало,
что Брунгильда может увлечься Скрябиным, женатым, многодетным  мужчиной.
Бесперспективный роман, душевная травма для девушки,  и  так  перенесшей
смерть двух поклонников. Неужели  прекрасная  Брунгильда  превратится  в
роковую женщину? Еще хуже, если она свыкнется с этой мыслью. Его  злило,
что в такую минуту Мура думает о каком-то сельдерее.
   - Я недавно в серьезном журнале читал, что в Австралии  запатентовали
колесо! - разглагольствовал тем временем  профессор.  -  Дурь  какая!  А
американец какой-то изобрел герметичные панталоны  с  угольным  фильтром
для поглощения....
   - А что? Идея такой премии не тривиальна! - Доктор вышел из  мрачного
раздумья. - Есть еще достойный претендент: канадец-врач, проводил  опыты
в Гвинее - изучал ушибы,  полученные  при  падении  на  голову  человеку
кокосового ореха. Собрал статистику. Построил  графики.  Вывод  -  самые
тяжелые ушибы получают те, кто спит под кокосовой пальмой.
   -  А  из  сельдерея  синильную  кислоту  не  получишь,  доченька,   -
добродушно заметил профессор. - Кроме того, это очень опасное вещество.
   - Да, им можно отравиться, - легко согласилась Мура.
   Николай Николаевич удовлетворенно хмыкнул.
   - Но если создать  взрывчатое  вещество,  которое  будет  выделять  и
синильную  кислоту,  положение  окажется   катастрофическим.   Взрыв   и
мгновенное воспламенение.
   - В твоей лаборатории проводятся такие опыты? - удивилась Мура.
   - По счастью, нет, - ответил профессор. - Это дело далекого будущего.
Но человеческая мысль идет в этом направлении.
   - Папочка, а какие работы производил господин Филиппов?  -  вкрадчиво
спросила Мура. - Ты, наверное, знаешь, ты же публиковал в  его  "Научном
обозрении" статью об алкалоидах.  У  него  и  Дмитрий  Иваныч  Менделеев
печатался.
   - Да, - погрустнел Николай Николаевич, - жаль человека, умер в  сорок
четыре года. Хотя, о покойном или ничего, или хорошо, все-таки  напрасно
Филиппов отдавал столько времени марксистской чуши. Правда, в  последнее
время  отошел  от  марксизма,  по-настоящему  увлекся   пиротехническими
исследованиями. Работал над способом  передачи  на  расстояние  взрывной
волны с помощью электричества.
   - А разве такое возможно? - Мура механически протянула пустую тарелку
Глаше.
   - Ничего фантастического в этом нет: волна взрыва доступна  передаче,
как  волна  света  и  звука.  И  Менделеев  так  считает.  Однако  тайна
изобретения господина Филиппова осталась неразгаданной.
   - Может, оно и к лучшему. - Елизавета Викентьевна  перекрестилась.  -
Его открытие превратили бы в страшное оружие.
   - Он был большой  фантазер,  считал,  что  столь  совершенное  оружие
упразднит войну. Фантазер...
   Николай Николаевич  крепко  сжал  вилку  и  непроизвольно  постукивал
черенком по столешнице.
   - А отчего он умер? - Клим Кириллович решил помочь Марии Николаевне в
ее расследовании.
   - Его убили, - ответил Николай Николаевич, не  замечая  вытянувшегося
лица дочери. -  Убили  финансовые  и  цензурные  неурядицы  с  журналом,
постоянные неприятности с Охранным отделением. Когда он умер,  я  был  в
Екатеринбурге, Дмитрий Иваныч говорил, сердце подвело, старая болезнь.
   Мура подавленно молчала, вести дальнейшие  расспросы  она  опасалась,
чтобы не вызвать подозрений у  родных.  В  установившейся  тишине  стало
слышно, как от порывов ветра дребезжат стекла.
   - В такую непогоду  лучше  всего  сидеть  дома  и  читать  что-нибудь
легкое. - Елизавета Викентьевна  решила  сменить  тему  разговора.  -  Я
прочла эту книжечку Конан Дойла.  Сюжет  довольно  прост,  но  обставлен
весьма  занятно,  фантастически.  Одна  английская  барышня   в   юности
совершила неосмотрительный поступок. И затем за него расплачивалась.  Ее
шантажировал негодяй. В истории  много  таинственного,  все  разрешается
только к концу, благодаря мужеству Шерлока Холмса.
   - Когда тебе надоедят эти глупости, -  недовольно  проворчал  Николай
Николаевич.
   - Не так уж  истории  о  сыщиках  и  глупы,  -  упорствовала  любящая
супруга. - Они полезны, особенно в такие неспокойные времена, как  наши:
студенческие беспорядки, забастовки, крестьянские волнения, погромы. Все
время ждешь новой пугачевщины. А эти глупые,  как  ты  говоришь,  книжки
успокаивают. Убеждаешься в  незыблемости  мира.  Добро  там  обязательно
одерживает победу над злом.
   Клим Кириллович, молча поглощавший карася в сметане, думал о том, что
Брунгильда все-таки очень похожа на мать:  за  внешними  спокойствием  и
сдержанностью скрывается нешуточный темперамент.  Найдется  ли  человек,
способный укротить  Брунгильду,  станет  ли  она  покорной  и  преданной
супругой?
   - Надеюсь, Брунгильда заночует у Розочки. - Елизавета  Викентьевна  с
тревогой прислушалась к завываниям ветра за окном.
   -  Что  ж,  твоя  старшая  дочь  уже  совершеннолетняя,  -   вздохнул
профессор, - у нее может быть и личная жизнь.
   Клим Кириллович беспокоился все больше, в смущении он смотрел на Муру
- надо ли сообщать родителям, что они  видели  Брунгильду  Николаевну  в
компании со Скрябиным? Почему ее так долго нет? Не может быть, чтобы  ее
сестра действительно отправилась с господином Скрябиным в путешествие по
волнам.
   Заметив смущение своего молодого друга и  по-своему  истолковав  его,
профессор поспешил поправиться и забормотал:
   - Я имею в виду свободную  артистическую  жизнь.  Не  век  же  ей  за
материнскую юбку держаться. Наши дочери -  девушки  строгие,  серьезные.
Вот  и  Машенька  меня  радует  -   интересуется   серьезными   научными
проблемами. Моя дочь! А если заниматься только котелками  с  сельдереем,
то и поглупеть недолго.
   Мура гордо выпрямилась.
   - Да, папочка,  все  какая-то  ерунда,  ты  совершенно  прав.  Завтра
отправлюсь на  курсы.  А  Софрон  Ильич  прекрасно  разберется  с  этими
скучными мелочами.
   - Но как же все-таки Брунгильда? - с беспокойством спросила Елизавета
Викентьевна. - Жаль, что у Розочки нет телефона.
   - С ней все в порядке, мамочка, -  сказала  Мура.  -  Скоро  приедет.
Правда, Клим Кириллович?
   Доктор встал.
   - Надеюсь,  она  в  хорошем  обществе.  Быть  может,  ей  трудно  его
покинуть, как, впрочем, и мне ваше. Но долг зовет.
   Доктор отвел глаза от внимательно всматривающегося в него  профессора
и поцеловал ручку Елизавете Викентьевне.
   Простившись с хозяевами, он спустился  по  теплой  лестнице  вниз,  в
хлюпающую мокрым снегом тьму, вышел на  набережную  и  направился  вдоль
берега вверх по течению. Нева, вздымаясь и клокоча, металась  в  поисках
жертв.
   Уже у дома Астраханкина доктор заметил на гребне взметнувшейся  волны
крытую барку, видимо сорванную  с  причала,  ее  догонял  буксир  речной
полиции.
   Дверь ему открыл хмурый швейцар. Раздеваясь, доктор  прислушивался  к
гробовой тишине дома. Нелюбезный вид обычно добродушного стража  поразил
доктора. Он забеспокоился.
   - Что-то случилось?
   Швейцар помолчал,  как  бы  раздумывая,  стоит  ли  продолжать  далее
разговор, но он симпатизировал молодому доктору,  бесплатно  вылечившему
его внучку от ушной болезни, - и швейцар