ни
господин Гляссер, ни Анна Николаевна Брунгильду сегодня не видели.
   Елизавета Викентьевна опустилась на диван, вытирая  набежавшие  на  глаза
слезы.
   - Нет, решительно невозможно! - резко вскочил профессор со своего кресла.
- Пора обедать. Рано паниковать!
   Елизавета Викентьевна потянула звонок,  сообщить  Глаше,  чтобы  подавала
обед. Мура только сейчас сообразила, что за весь день у нее не было во рту и
маковой росинки.
   - Глаша, ты заплатила извозчику?  -  спросила  она  немного  повеселевшую
горничную.
   - Так точно, барышня,  не  извольте  беспокоиться.  Хотя  этот  извозчик,
Павлушей кличут его, озорник. И плату брать не хотел, шутить изволил, что за
встречу со мной сам должен заплатить господу Богу.
   - Что за глупости ты говоришь, Глаша? - вздохнула Елизавета  Викентьевна.
- Как это заплатить Богу? Свечку, что ли поставить?
   - А не знаю, барыня, только не  со  зла  он  это  говорил,  -  продолжала
горничная и виновато покосилась  на  профессора,  застывшего  у  телефона  с
болезненной гримасой на лице, - да и парень аккуратный этот Павлуша.
   - Действительно, жених хоть куда, - через силу улыбнулась Мура.
   - Не собралась ли ты замуж, Глафира? - отвлеклась от своих горьких мыслей
и профессорская жена.
   Пухленькая Глаша зарделась и побежала накрывать на стол.
   "А ведь, действительно, - подумала Мура,  -  если  мы  мечтаем  о  любви,
почему о ней не может мечтать Глаша? Она тоже человек. И родилась не  только
для того, чтобы нам прислуживать. Называет себя девушкой, но возраст ее  уже
на исходе. Еще немного - и станет никому не нужной старой девой. А могла  бы
построить крепкую семью. Разумная, хозяйственная. И вполне симпатичная..."
   Обед прошел  в  напряженном  молчании.  Николай  Николаевич  со  свирепым
выражением лица яростно поглощал пищу, Елизавета Викентьевна ни  к  чему  не
притронулась, Мура ела без всякого аппетита, несмотря на голод.
   После обеда Николай Николаевич молча удалился  в  свой  кабинет,  но  уже
через полчаса явился в гостиную, где сидели его заплаканная жена и  поникшая
младшая дочь. Взглянув на них, глава семейства сварливо воскликнул:
   - Я не  могу  сидеть  в  компании  плакальщиц  весь  вечер!  Надо  что-то
предпринять. Надо подумать, посоветоваться. А  вы  своими  рыданиями  только
сбиваете ход моих мыслей.
   - Да какие же у тебя мысли, Николай Николаевич?  -  всхлипнула  Елизавета
Викентьевна. - Все скверные, плохие.
   - Откуда взяться хорошим? - язвительно заметил профессор. -  Оказывается,
наша любимая дочь  лжет  своим  родителям.  Под  видом  поездки  к  Гляссеру
отправляется  неизвестно  куда!  Не  удивлюсь,  если  она  пошла  по  стопам
Кшесинской! Toже артистическая натура! Тоже тянет к аристократам!
   Он встал  с  кресла  и  отправился  к  телефонному  аппарату  Потрясенные
Елизавета Викентьевна и Мура слышали, что  он  звонил  доктору  Коровкину  с
просьбой срочно приехать по делу неотложному.
   -  Сейчас  прибудет  доктор,  -  с  гордостью  заявил   профессор   своим
обескураженным  дамам,  -  и  мы  все   обсудим.   Он   человек   спокойный,
рассудительный, не вам чета. Займитесь своими делами. А я позвоню Прынцаеву,
пусть завтра справляются без меня, я неважно себя чувствую...
   Когда у двери  в  квартиру  раздался  звонок,  первым  вскочил  с  кресла
профессор.  За  бросившимся  в  прихожую  мужем  устремилась   и   Елизавета
Викентьевна,  она  надеялась,  что  пришла  наконец   Брунгильда.   За   ней
последовала и Мура.  Но  из  прихожей  послышался  негромкий  баритон  Клима
Кирилловича Коровкина.
   Доктор и старшие Муромцевы проследовали в гостиную, а  Мура  задержалась,
подошла к Глаше и обняла ее. Та недоуменно обернулась:
   - Что, барышня? Что вы?
   - Глашенька, милая, - зашептала Мура, - помоги мне. И никому  не  говори.
Ладно?
   - Не скажу барышня, вашим и так есть отчего  расстраиваться.  Что  же  вы
желаете?
   - Глаша, будешь провожать Клима Кирилловича, шепни ему, чтобы он завтра в
12 ждал меня в Румянцевском сквере. И скажи ему, что это - секрет.
   - Хорошо, барышня, непременно, исхитрюсь как-нибудь, будьте  спокойны,  -
озабоченно заверила ее горничная. - А  вы-то  вовремя  придете  домой  после
этого?
   - Минута в минуту, Глаша, - пообещала Мура, - Мне кажется, я знаю, почему
Брунгильды сейчас дома нет.
   - Почему? - округлила темные глаза Глаша. - Шепните мне, барышня,  сгораю
от любопытства. Почему? И где она?
   - Ее похитили! - по-прежнему шепотом ответила Мура. - Вернее, она  бежала
из дома. С прекрасным юношей, в которого влюбилась!

Глава 7

   Клим Кириллович Коровкин, по счастью  оказавшийся  дома,  незамедлительно
откликнулся на неожиданный  звонок  профессора  и,  бросив  все  свои  дела,
примчался на Васильевский остров к Муромцевым...
   Николай Николаевич, страдальчески морщась,  ввел  доктора  в  курс  дела.
Елизавета  Викентьевна,  с  припухшими  от  слез  глазами,   вслушиваясь   в
объяснения  мужа,  нервно  расхаживала  по  гостиной  и  время  от   времени
приостанавливалась  у  окна.  Отодвигая  тяжелую   штору,   она   пристально
вглядывалась в освещенную неверным светом уличных  фонарей  улицу,  а  потом
снова начинала свои бессмысленные хождения по гостиной.  Мура,  насупившись,
сидела на диване и следила за передвижениями матери из-под сурово  сдвинутых
бровей.
   - Не знаю, Клим Кириллович, стоит ли немедленно обращаться в  полицию!  -
заключил свой короткий рассказ глава семейства. - Сбежавшая дочь  профессора
Муромцева... Над нами будут смеяться. Огласка погубит мою научную репутацию.
$$$
   - Брунгильда - моя дочь! - сердито возразила Елизавета Викентьевна. - Она
не способна опозорить семью. Мое материнское чутье говорит  -  она  в  беде.
Надо сообщить в полицию.
   - Мамочка, - робко подала голос Мура. - Я тоже твоя дочь, но мне кажется,
папа прав, надо подождать. Брунгильда сама даст знать о себе.
   Вопрошающие взоры  устремились  к  Климу  Кирилловичу.  Доктор  медлил  с
ответом. В душе он склонялся к тому, что доводы профессора о вреде огласки и
для  научной  репутации  профессора,   и   для   репутации   девушки   более
основательны, чем тревоги Елизаветы Викентьевны.
   - Пока для меня многое остается неясным, - нерешительно произнес он.
   Взглянув на плачущую жену, профессор сердито предложил Климу  Кирилловичу
пройти в кабинет - единственное место,  где  спокойно  и  всесторонне  можно
обсудить сложившуюся ситуацию.
   -  Кроме  того,  -  вдруг  спохватился  разгневанный  отец,  взглянув  на
притихшую Муру, - подобные разговоры не для девичьих ушей.
   Оставив жену и младшую дочь в гостиной ожидать весточки от Брунгильды  по
телефону и с остывающими  надеждами  прислушиваться  -  не  раздастся  ли  в
прихожей  звук  электрического  звонка,  профессор  увел  доктора   в   свои
владения...
   Наконец-то ученый муж смог дать  волю  своим  подозрениям.  В  несчастные
случаи он не верил, считал их женскими домыслами. Конечно, говорил он своему
доверенному  другу,  Брунгильда  -  девушка  строгих  правил.  И   вряд   ли
легкомысленно приняла чье-либо  предложение  провести  вечер  вне  дома,  не
поставив в известность родителей. Нет  ли  чего  хуже  глупой  романтической
страсти? Не переняла ли она повадки артистической среды, в которой  ей,  как
музыкантше, невольно приходиться вращаться? Не устремилась ли она в  объятия
ловкого богатого соблазнителя?
   И  профессор  почти  шепотом  рассказал  Климу  Кирилловичу  о  ротмистре
Заурбеке Золлоеве, грозном дагестанском орле,  служившем  в  Великокняжеском
конвое, и сокрушенно спрашивал - не принято ли до сих  пор  там,  у  горцев,
похищать понравившихся девушек?
   Доктор сомневался. Ротмистр служит в  Петербурге,  и  такая  национальная
экзотика повредила бы его военной карьере. Нет, вряд ли  полковник  Золлоев,
пусть и потрясенный красотой Брунгильды, решился бы  на  подобный  отчаянный
шаг, старательно успокаивал Клим Кириллович своего собеседника.
   Оба говорили тихо, как заговорщики, и все время косились на  дверь  -  не
услышат  ли  женщины?  Успокаивая   профессора,   доктор   испытывал   некую
неловкость: если бы он, Клим Кириллович, решился в свое время попросить руки
Брунгильды Николаевны, то, возможно, не произошло бы и сегодняшней беды.  Не
сочтет ли несчастный отец  виновным  его,  столько  лет  томившего  девушку?
Конечно же, она мечтала  и  о  счастливом  браке,  и  о  собственной  семье,
собственном доме. Может быть,  она  потеряла  надежду  стать  женой  доктора
Коровкина? Или думает, что перешла в разряд старых дев? За  ее  спокойным  и
невозмутимым  обликом  трудно  разглядеть  подлинные  ее  чувства  и  мысли.
Отчаявшаяся девушка вполне могла ответить на какую-нибудь пламенную страсть.
Хотя бы и на страсть ротмистра Золлоева. Да, она видела его лишь однажды. Но
эффектная южная внешность,  яркий  мундир,  зычный  голос,  горящий  орлиный
взгляд! Профессор сам признался, что полковник не сводил глаз с его  старшей
дочери! Глазами можно многое сказать друг другу! Об этом написано  множество
романов, будь они неладны!..
   Николай Николаевич выглянул из кабинета и велел Муре срочно принести  все
подарки, полученные вчера Брунгильдой через посыльных, а также  записки.  Он
хотел, чтобы доктор взглянул на них: не заметит ли он что-то,  ускользнувшее
от профессорского ока? Необходим научный подход, требуется  рассмотреть  всю
информацию. Да, дети гор похищают себе невест! Но возможно, Брунгильду украл
кто-то другой: Раймонд  Шлегер  или  Арсений  Апышко  или  даже  этот  дурак
Иллионский-Третий? - Зачем?
   На этот недоуменный вопрос Клима Кирилловича профессор дал  два  варианта
ответа. Во-первых,  любовный  мотив:  гости  Стасова  довольно  бесцеремонно
таращились на его  дочь,  а  что  он,  Муромцев,  о  них  знает?  Постоянные
поклонники  Брунгильды  на  опрометчивые  поступки  не  способны.  Тут  Клим
Кириллович густо покраснел. Не замечая смущения доктора, Николай  Николаевич
продолжал  рассуждать  о  том,  что  любой  из  гостей  Стасова  мог  увлечь
впечатлительную девушку своим краснобайством и  привлекательной  внешностью.
Во-вторых, профессор не исключал и другую  версию:  обольститель  удерживает
неопытную девушку, которая и не подозревает, что является орудием шантажа, с
целью втянуть его, Николая Николаевича Муромцева, в какой-нибудь из безумных
планов, лелеемых этими господами.
   Последнее предположение ученого-химика вызвало в памяти Клима Кирилловича
беседу с  Вирховым,  следователь  мыслил  в  том  же  направлении,  странный
вечерний звонок вполне мог быть местью со  стороны  одного  из  прожектеров,
раздосадованного отказом профессора. Что бы сказал Вирхов, если бы узнал  об
исчезновении Брунгильды? Остановился бы на версии о шантаже? Но будоражить и
без  того  возбужденного,  опасавшегося  всякого  вмешательства  официальных
органов, профессора своими соображениями доктор не захотел.
   Вдвоем они еще  раз  перебрали  все  записки  и  подарки,  особо  обращая
внимание на те, что пришли от новоиспеченных знакомцев.
   Безусловно профессор отмел только  дарителя  черной  жемчужины:  вряд  ли
Брунгильде мог понравиться несолидный мальчишка, шут, облизывающий ее ботик.
Да и никаких планов, способных поразить жителей столицы, он не предлагал.
   При виде записки Арсения Алышко  Клим  Кириллович  похолодел.  Пушкинская
цитата перестала выглядеть безобидным дурновкусием:  "Я  утром  должен  быть
уверен, что с вами днем  увижусь  я..."  А  что  если  пылкий  хлеботорговец
заманил девушку под благовидным предлогом в ресторан Порфирия  Филимоновича?
И убитая там сегодня женщина и есть бедная Брунгильда?
   Извинившись перед профессором, побледневший Клим  Кириллович  бросился  к
телефону: звонить Вирхову в участок. Но телефонной барышне соединить его  со
следователем не  удалось:  там  никто  не  подходил  к  аппарату.  Следовало
дождаться утра. Тревожить мало  чем  обоснованными  подозрениями  измученных
Муромцевых  доктор  пока  не  стал,  мужественно  решив  мучиться   страшной
неизвестностью в одиночку.
   Расстроенный доктор вернулся в кабинет, где они наедине с профессором еще
долго ломали голову над тем, что же могло  произойти  с  Брунгильдой  и  что
делать дальше. Клим Кириллович начинал склоняться  к  мысли,  что  Елизавета
Викентьевна права и следовало сразу же обратиться в полицию. Но убежденность
профессора, что поднимать скандал на весь город не стоит, а надо повременить
хотя бы еще день - дождаться, не объявятся ли похитители или  сама  девушка,
заставили его снова уступить авторитету своего старого учителя.
   От  обессиленных  многочасовым  и  безрезультатным  ожиданием  Муромцевых
доктор Коровкин уходил около полуночи.
   Он уже спускался по  лестнице  муромцевского  дома,  когда  услышал  звук
открывающейся двери и взволнованный зов Глаши. Он вздрогнул, остановился и с
надеждой посмотрел вверх..
   В руках подбежавшая горничная  держала  щетку,  девушка  утверждала,  что
пальто доктора на плече измазано известкой.
   Глаша стирала несуществующую грязь и быстро шептала:  "Завтра,  в  12,  в
Румянцевском сквере. Мария Николаевна просили. И это - секрет"...
   Возвращаясь к себе на Большую Вельможную,  он  сердился  на  Муру:  какие
могут быть секреты от родителей в такой  сложной  ситуации?  Что  она  хочет
скрыть от близких?
   Дома он, как и ожидал,  несмотря  на  поздний  час  подвергся  моральному
нападению обеспокоенной Полины Тихоновны: его  мудрая  тетушка  не  одобрила
отказ  профессора  обратиться  в  полицию.  Она  хотя  и   осторожно,   щадя
племянника, но высказала опасения,  что  Брунгильда  могла  стать  очередной
жертвой неуловимого Рафика.
   Доктор  провел  бессонную  ночь.  Он  вспоминал  спокойную,   безмятежную
Брунгильду в кругу любящей семьи, он вспоминал стройную тоненькую девушку  в
минуты наивысшего ее торжества: на сцене, около только что умолкшего  рояля,
горделиво принимающую  заслуженные  овации  восхищенной  публики;  он  видел
мысленно  голубые  глаза,  тасково  устремленные  на  него  из-под   длинных
шелковистых ресниц.  Он  рисовал  себе  страшные  картины  хрупкую  девушку,
отчаянно  сопротивлиющуюся   сладострастным   объятиям   пламенного   горца,
Брунгильду, в нежной истоме опускающую свою прелестную головку на обнаженную
грудь похотливо улыбающегося господина с  седоватой  бородкой.  И,  наконец,
самое ужасное:  ресторан  Порфирия  Филимоновича  и  на  полу,  в  окружении
перепуганных официантов, бездыханная бледная  Брунгильда  со  слипшимися  от
крови золотистыми прядями волос...
   Утром Клим Кириллович первым делом телефонировал  Муромцевым.  Брунгильда
не пришла. Потом он  попробовал  связаться  с  Вирховым  Но  безрезультатно.
Телефонная барышня монотонно отвечала ему неизменное:  "Подождите,  занято".
Его  охватил  приступ  гнева,  он  хотел  разбить  противный  глухой   ящик,
раскричаться. Неизвестность мучил а его.
   Доктор Коровкин чувствовал себя совершенно  разбитым.  Он  принял  ванну,
побрился, без аппетита позавтракал жаренными в кляре снетками и картофельной
запеканкой. Пытался еще несколько раз связаться с Вирховым. Потом позвонил в
ресторан "Фортуна", ругая себя, что не догадался  сделать  это  вчера.  Тоже
безрезультатно. Очевидно,  в  конторке  никого  не  было.  Полина  Тихоновна
смотрела на него сочувственно:
   - Телефон и создан для того, чтобы раздражать развинченные нервы.
   У нее самой под глазами были явственно видны синие круги.
   Они едва дождались момента, когда  в  почтовом  ящике  появится  утренняя
газета,  и  с  облегчением  вздохнули,  не  обнаружив  имени  Брунгильды   в
полицейской хронике. Убитой в ресторане "Фортуна"  оказалась  какая-то  г-жа
Ляшко.
   Воскреснувший духом доктор сообщил милой  тетушке,  что  отправляется  на
заседание криминалистов. Она поджала губы, и Клим  Кириллович  понял  -  она
осуждает его, удивляется  его  бессердечности!  Какие  доклады,  когда  надо
искать Брунгильду!
   Но доктор Коровкин пошел не на Международный конгресс, а  в  Румянцевский
сквер.  И  вот  теперь  он  кружил  около  серого  гранитного  обелиска,   с
нетерпением  ожидая  наступления  полудня.  С  двадцатипятиметровой   высоты
памятника "Румянцева победам" на  него  надменно  взирал  золоченый  орел  с
распростертыми крыльями.
   В сквере было тихо и немного грустно -  запах  лиственного  тления,  едва
заметный, но острый, как муравьиная кислота, щекотал ноздри.
   Мария Николаевна Муромцева появилась в саду в назначенное время. Наблюдая
за ее приближением,  доктор  расстегнул  пальто,  из  кармана  жилета  вынул
вороненой стали часы на золотой цепочке и выразительно посмотрел на них и на
девушку.
   - Так-то вы изволите заниматься на курсах, - строго  произнес  он  вместо
приветствия, чтобы дать понять девушке,  как  он  недоволен  навязанной  ему
тайной встречей.
   - Извините меня, милый Клим Кириллович. - Подойдя к доктору, Мура  встала
перед ним и потупила взор. Она выглядела уставшей и растерянной.
   - Что все это значит? - спросил доктор Коровкин, оглядывая ее  с  ног  до
головы. - Есть ли какие-то новости?
   - Новостей нет, - тяжело вздохнула Мура, -  но  мне  нужна  ваша  помощь.
Никому, кроме вас, довериться не могу.
   - Что вы имеете в виду? - подозрительно осведомился доктор.
   - Я все вам объясню, - заторопилась Мура, - только присядем на  скамейку.
А то у меня ноги дрожат. Я всю ночь не спала.
   Они отыскали взглядом чугунную ажурную  скамейку  и  направились  к  ней.
Секунду поколебавшись, доктор поддержал девушку под руку. Она  взглянула  на
него с благодарностью, но промолчала. Оба сели.
   После небольшой паузы доктор решил начать сам:
   - Мария Николаевна, как себя чувствуют ваши родители?
   - Неважно, - потупилась девушка. - Папа нервничает, мама плачет.
   - Мы с Полиной Тихоновной тоже всю ночь промучались, - признался доктор -
Так что же вы, Мария Николаевна, желаете мне сообщить?
   - Не знаю, право, как и начать. - Мура упорно отводила взгляд в сторону.
   - Начинайте с существа дела, - потребовал  доктор.  -  Вы  хотите  что-то
сообщить о Брунгильде?
   - Да, но, Клим Кириллович, боюсь, что вам это будет неприятно.
   - Не беспокойтесь, - мотнул головой доктор, - переживу. Была  бы  польза.
Что вы знаете?
   - Я... я... я думаю, она влюбилась,  -  промямлила,  покраснев,  Мура.  -
Понимаете? С первого взгляда. По-настоящему.
   - И кто же этот счастливчик? - криво улыбнулся доктор.
   - Не смейтесь, милый  Клим  Кириллович.  Я  думаю,  ее  настигла  роковая
любовь. Помните, она вчера говорила про торт, который ел папа?
   - Что именно?
   - Что-то вроде того,  что  он,  как  колдун,  съел  безобразную  кремовую
голову, чтобы она, Брунгильда, голову не потеряла.
   - Припоминаю, - подтвердил доктор, - она шутила.
   - Нет! - воскликнула Мура,  -  Она  действительно  потеряла  голову!  Она
влюбилась!
   Брунгильда?  -  Они  с  профессором  тоже  не   исключали   вчера   такой
возможности. Бог знает что! - Какие у вас доказательства?
   - Ботики!
   В  серых  глазах  доктора  промелькнул  испуг:  старшая  дочь  профессора
пропала, младшая повредилась в уме.
   - Эта безумная любовь - взаимна, - убеждала его Мура.  -  Знаете,  как  у
Ромео и Джульетты. Помните, у Шекспира?
   - Смутно, - признался а смятении доктор. - А при чем Шекспир и ботики"?
   Пока Мура рассказывала ему романтическую историю любви с первого  взгляда
Брунгильды и молодого Тугарина, Клим Кириллович  несколько  пришел  в  себя:
Мария Николаевна не производила впечатления сумасшедшей.
   - Значит, его зовут Глеб, - чуть помолчав, печально сказал доктор, - и он
действительно так красив?
   - Не знаю, - огорченно вздохнула Мура, - мне он не показался неотразимым.
Мне больше нравятся люди, похожие на вас. То есть вашего типа.
   - Да? - Клим Кириллович не замечал, что он уже давно рассеянно покусывает
собственную губу. - Ваш