ладони  между
сомкнутыми коленями и с обожанием и надеждой смотрел на жену.
   - Да, я узнаю эту тугру, - неприязненно подтвердила Александра Федоровна,
- в детстве нам показывали  ее  много  раз  и  требовали  запомнить.  Знание
пригодилось. Все, все, на  чем  стоит  подобная  тугра,  следует  немедленно
уничтожить,  разбить,  сжечь.  Так  нам  внушали.  -   Губы   ее   судорожно
подергивались. - В России я ни разу не видела этого страшного знака...
   - Почему требовалось сто  лет  ждать,  пока  можно  будет  прочитать  это
ужасное пророчество? Почему не нарушили запрет императора Павла? - с детской
обидой произнес Николай.
   - Ники, милый, - успокаивала его Александра Федоровна, - все позади.  Иди
сюда. Николай встал с дивана и подошел к жене, стоящей у камина.
   - Я хочу вместе с тобой видеть, как сгорит ужасный свиток,  -  произнесла
императрица. - Я хочу, чтобы от него осталась только  кучка  пепла.  Ты  сам
бросишь его в огонь? - Мне неприятно, милая.  -  Николай  заглянул  в  глаза
жене. - Он должен сгореть. Смотри же... Александра Федоровна бросила  желтый
свиток в камин.
   Пановский,  наблюдавший  всю  эту  сцену,  ощущал  себя  бесплотным,  как
привидение.
   Они не замечали его присутствия. Они были  заняты  друг  другом  и  своим
императорским несчастьем.
   Минуту-другую все трое смотрели на огонь  -  он  облизывал  круглые  бока
пергамента, который лежал неподвижно среди догорающих  поленьев.  Потом  они
заметили, что края начали  медленно  чернеть,  и  свиток  стал  уменьшаться.
Легкое потрескиванье и странный запах сопровождали уничтожение документа,  с
такими опасностями доставленного в Ливадийский  дворец.  Когда  черные  края
сомкнулись, где-то посередине того, что называлось  еще  недавно  свитком  и
сохраняло свою форму даже в обугленном виде, на мгновение вспыхнул маленький
фиолетовый язычок пламени, и наступила полная тишина.
   -   Вот   и   все,   Ники,   -   голос    Александры    Федоровны    стал
безмятежно-спокойным, - отправим в огонь и  то,  что  писал  безумный  монах
Авель.
   Николай протянул жене листок, недавно изъятый из серебряной вазы,  и  она
бросила его в камин.
   - Тобой еще будут гордиться твои потомки, - Александра Федоровна надменно
выпрямилась. - Ты поблагодарил господина Пановского?
   Шеф сверхсекретного бюро вздрогнул и нерешительно улыбнулся.
   - Конечно, дорогая, - ответил ей Николай, -  господин  Пановский  сегодня
отобедает с нами. Пусть он подумает, что бы ему хотелось получить в качестве
награды. Как он решит - так и будет. Земли, капитал, должность, орден? А  на
память о нашей встрече пусть останется у него та серебряная ваза.
   Николай поднял со стола вазу и протянул ее обескураженному Пановскому.
   Шеф сверхсекретного бюро принял царский подарок,  хотел  было  разомкнуть
пересохшие губы и поблагодарить венценосную пару, но  Николай  и  Александра
уже удалялись в распахнувшихся дубовых дверях кабинета.

Глава 23

   Пароход  "Александр",  два  дня   назад   отчаливший   от   пристани   на
Калашниковской   набережной   Петербурга,   приближался   к    Благозерскому
архипелагу. На  его  палубе  в  толпе  паломников-богомольцев  стояли  Мария
Николаевна Муромцева и Клим Кириллович Коровкин. Мария Николаевна, в которой
за последние  полгода  произошли  разительные  перемены,  выглядела  уже  не
розовой гимназисткой, строгой серьезной барышней. Она, кажется,  стала  выше
ростом, детская припухлость и мягкость  черт  сменились  четкостью  линий  и
пугающей бескровностью. Доктор Коровкин связывал  столь  явные,  беспокоящие
его перемены, с необычным течением январской  инфлюэнцы  и  физиологическими
процессами  взросления.   Какая-то   невидимая   внешнему   взгляду   работа
совершалась и в Муриной душе.
   Поездка всколыхнула в докторе Коровкине полузабытые воспоминания.
   После святочных дней опасения как-то незаметно рассеялись, будто  никогда
их и  не  было.  Тайна  березового  полена,  найденного  вместо  младенца  в
раскопанной могиле, - о чем Клим Кириллович рассказал близким ему  людям,  -
расстроила Полину Тихоновну, обсуждалась  в  семье  Муромцевых,  но  никаких
разумных объяснений никто предложить не мог. Только Мура упорно молчала, как
будто знала что-то, чем не хотела делиться с другими.
   Последним  штрихом  нелепейшей  истории   стала   поездка   с   барышнями
Муромцевыми на встречу Государя Императора, возвращавшегося  из  Крыма.  Обе
хотели непременно увидеть царя Николая. Зачем? Что хотела узнать  Мура?  Сам
он, не отличавшийся  ненужным  обывательским  любопытством,  лелеял  надежду
увидеть в окружении Государя человека с  чрезвычайными  полномочиями,  чтобы
хоть  как-то  объяснить  события,  которые  казались  ему   абсурдными.   Но
Пановского он не заметил.
   Зато в  толпе  столкнулся  со  следователем  Вирховым  и  его  элегантным
приятелем, королем петербургских сыщиков Карлом Фрейбергом.
   На шутливый вопрос доктора,  помог  ли  аналитический  метод  российского
Шерлока Холмса в разгадке тайны князя Ордынского, Карл Альбертович досадливо
поморщился и сказал, что тот больше не имеет прав на королевский трон.
   - Помнится,  вы  утверждали,  что  господин  Пановский  будет  непременно
обманут, поскольку его противник чрезвычайно хитроумен и опытен, -  напомнил
доктор Фрейбергу.
   - Догадка, догадка... Ее нельзя подтвердить, но нельзя и опровергнуть,  -
вздохнул развенчанный король.
   Мура внимательно прислушивалась к разговору, ее брови нервно подрагивали,
но и тут она не произнесла ни слова.
   Потом они смотрели издалека на процессию и с каким-то  странным  чувством
отмечали улыбчивость Государя, его нежное обхождение с супругой и девочками,
его теплые  рукопожатия  с  приближенными...  Вся  картина  дышала  миром  и
спокойствием.
   С той встречи минуло почти полгода, и ни Клим  Кириллович,  ни  Муромцевы
больше не возвращались к тем событиям.
   Мура, казалось, совсем потеряла к ним интерес. А доктору даже показалось,
что она стала относиться к нему холоднее, чем прежде. Во всяком случае,  она
ни разу не выразила желания поехать в  его  обществе  на  концерт,  куда  он
сопровождал  Брунгильду.  Поэтому  он  несказанно  удивился,  когда  однажды
вечером Елизавета Викентьевна обратилась к нему с просьбой -  не  согласится
ли он сопровождать Муру в Благозерск?
   Доктор Коровкин испытывал странное чувство оттого, что он зачем-то второй
день плывет на пароходике к монастырю и разговаривает  с  Мурой  о  каких-то
пустяках. Майское солнышко припекало, но волны ощутимо трепали суденышко,  а
от встречавшихся льдин веяло пронизывающим холодом.
   Говорить на воздухе, на  открытой  палубе,  практически  не  удавалось  и
потому, что богомольцы - весьма разношерстные, по преимуществу из  мещан,  -
безостановочно распевали молитвы; и потому, что разговаривать  о  суетном  и
бренном в окружении самозабвенных паломников  казалось  неуместным.  Изредка
доктору даже хотелось присоединиться к согласному умиленно-светлому пению...
   Утром третьего дня перед глазами зачарованных паломников открылся высокий
темно-зеленый остров. У его основания клубилась белогривая  водяная  кипень,
волны разбивались  о  неколебимые  граниты.  Казалось,  пароходик  несет  на
неприступную грозную стену. Однако остров как бы распался, раздробился  -  и
стало видно, что впереди целая града островов, проливы, камни.
   Пароходик двинулся вдоль берега  к  замшелому  высокому  мысу,  поросшему
гнетущей хвойной темнотой, а за  ним  явился  спокойный  пролив,  отделяющий
Благозерск от островка, на вершине которого расцвела белая церковка. Пароход
дал резкий гудок, - отраженный от скал, он прозвучал почти оглушающе. Пролив
перетек в тихую спокойную бухту -  и  глазам  паломников  открылась  суровая
красота православной цитадели.
   Слева на высокой отвесной скале был виден главный  благозерский  собор  -
голубые купола с ослепительными золотыми крестами. ,В какой-то момент, когда
богомольцы вдруг запели ликующе "Свете тихий, святые славы бессмертного Отца
Небесного...", доктор друг осознал,  что  и  его  губы  шевелятся,  безвучно
повторяя знакомые с детства слова, каралось, напрочь  забытые.  Он  взглянул
искоса нa Муру, она вцепилась обеими руками в  поручень  и  смотрела  вперед
светло и ясно, будто видела что-то,  не  видимое  обычным  взглядом.  Доктор
содрогнулся, ему показалось, что Мура надеется разглядеть кого-то знакомо  -
либо на вершине скалы, где черными печками маячили монахи, либо ниже на дне,
поросшем свежей весенней зеленью, либо еще  ниже,  где  цветут  яблоневые  и
вишневые сады. Потом она перевела ищущий взгляд на пристань - к ней,  следуя
обычному ритуалу встречи паломников, спускались певчие. Они запели молитву -
и пароход откликнулся им слаженным хором.
   Клим Кириллович и Мура сошли  на  пристань  и  вместе  со  всеми  приняли
участие в благодарственном молебне, отслуженном тут же у гранитной часовни с
иконой Божьей Матери. Потом они  сели  в  двуколку,  управляемую  молчаливым
молодым монахом, и та повезла их в монастырскую  гостиницу.  Кнута  в  руках
возницы не было и он, как с разумным существом, разговаривал с  низкорослой,
ладной лошадкой.
   Здание величественной белокаменной гостиницы поразило  их.  На  ее  вышке
светилась икона основателей монастыря - святые стояли в золотых венчиках,  и
в руках они держали свитки с Писанием.
   На гостиничном крыльце их встретили служки в белобумажных  подрясниках  и
хозяин гостиницы отец Антипа, низенький старичок в  потертой  камилавке.  Он
поинтересовался, откуда прибыли Мура и доктор, попросил их сделать запись  в
гостиничной книге - таков порядок, прибывшие по доброй  воле  сообщают  свои
данные, без предъявления паспортов. Потом отец  Антипа  передал  их  заботам
послушника Алексея, и тот повел их в отведенные для них кельи, расположенные
рядом, в первом этаже гостиницы.
   В  белой  келейке  доктору  понравилось  -  пахло  елеем   от   лампадки,
свежевымытым полом и еще чем-то душистым и знакомым. Послушник сообщил Климу
Кирилловичу, что когда он услышит за дверью "Молитвами Святых  отец  Господи
Иисусе Христе. Боже наш...", то ему надо "проаминить",  тогда  он,  Алексей,
поймет, что в келью можно войти. Доктор неохотно согласился  и  сказал,  что
пока он хочет отдохнуть с дороги, да и Марии Николаевне тоже надо  собраться
с силами - путь был нелегкий. Послушник согласился и только добавил, что  он
испросит благословения у отца Антипы подать сегодня обед в  кельи  обоим,  а
завтра уж они потрапезничают со всеми богомольцами.
   Благословение хозяина гостиницы было получено, и вскоре в келье появились
мисочки - в них дымились щи с грибами, лаврушкой и перцем, каша с конопляным
маслом, переливался свекольными гранями винегрет, посыпанный семенами тмина,
отдельно  подали   душистый   черный   хлеб   ломтями   и   пузатый   графин
темно-малинового квасу.
   Доктор Коровкин отведал монастырской  пищи,  она  показалась  ему  вполне
съедобной  и  даже  вкусной,  спросил  Алексея  о  том,  сколько  он  должен
заплатить, и услышал в ответ, что по монастырскому уставу ночлег  ничего  не
стоит, трапеза общая и бесплатная - деньги принимать за нее грешно,  и  если
есть желание сделать пожертвование, то у входа стоит ящик.
   Доктор  поблагодарил  послушника  расспросил  его,  пообедала  ли   Мария
Николаевна, и просил сообщить ей, что через  час-другой  отдыха  они  смогут
выйти на прогулку.
   Он прилег на жесткое ложе и мгновенно погрузился в  сон,  с  наслаждением
вдохнув льющийся в раскрытое окно  воздух,  наполненный  ароматами  цветущей
сирени и жасмина. В Петербурге еще только-только  распустилась  черемуха,  а
здесь - и сирень, и жасмин благоухают вовсю, как будто не север здесь, а юг,
как будто на календаре не весна, а настоящее лето. Доктор Коровкин услышал и
птичье пение - разноголосое, радостное, звонкое, но уже не знал, во сне  или
наяву.
   Проснулся он так же внезапно, как и заснул, - за дверью раздавалось пение
стихиры, и доктор не сразу сообразил, что он должен "проаминить". Он вскочил
с монастырского ложа, провел руками по волосам,  отряхнул  костюм  и  сказал
"аминь". Дверь открылась, и на  пороге  возник  послушник  Алексей,  за  его
спиной стояла Мура.
   - Отец Антипа вас просит пожаловать, - сказал послушник и улыбнулся.
   В холле гостиницы их с Мурой ждал отец Антипа.
   - А теперь, милые, проведу вас благословиться к  отцу  игумену  Гавриилу.
Добрый он, не бойтесь.  А  так  полагается  -  благословения  на  жительство
испросить.
   - Что ж, - шутливо заметил доктор, -  может,  по  благословению  и  спать
ночью будет не так жестко.
   - Вижу, что не сладко вы поотдохнули, - покачал головой отец Антипа, - но
это с непривычки.
   - Бока болят, - посетовал доктор.
   - Ничего, - строго ответил  отец  Антипа,  -  тело  нежится,  душа  спит.
Сказано ведь: не ублажай тела, потому что оно прах, а о душе пекись.
   - Да, дух немощен, - согласился доктор, - и не знаешь, как его  укрепить.
- Перины пуховые - пагуба, - скорбно вздохнул отец Антипа.
   Мура молчала, пока отец Антипа вел  их  через  монастырские  ворота,  над
которыми возвышалась надвратная церковь,  потом  через  другие  ворота.  Они
попали  в  монастырский  двор,  в  его  правой  части   располагался   собор
Преображения  Господня,  а  в  левой  блестело  в   лучах   солнца   широкое
застекленное крыльцо - дверь в келью игумена. Их встретил поклоном послушник
в белом подряснике и провел по чистым крашеным полам, застеленным  ковровыми
дорожками, в просторное помещение с высокими сводами. Всюду стояли  кадки  с
фикусами  и  армами.  По  белым  стенам  были  развешены  картины   -   виды
благозерские, дары приезжавших сюда художников.  Кроме  пейзажей,  на  стене
внушительный портрет главного  строителя  Обители,  игумена  Дионисия.  Мура
успела разглядеть и  мебель  -  старинную,  тяжелую,  красного  дерева.  Над
овальным столом картина Шишкина, как решила  Мура,  -  острова  с  дремучими
лесами на скалах, скит Всех  Святых,  над  водами  одинокая  чайка.  В  углу
гостиной - высокие часы с курантами.
   Вскоре из соседней комнаты вышел игумен Гавриил - высокий, крепкий, глаза
светлые и умные. Он приветствовал гостей и благословил  их.  Потом  отпустил
отца Антипу к его гостиничным заботам и пригласил гостей сесть.
   - Чем изволите заниматься? - спросил он доктора.
   - По медицинской части практикую, - ответил тот.
   - Доброе дело, -  согласился  игумен  и  мельком  взглянул  на  Муру,  не
сводящую с него глаз, - у нас есть, что вам  показать.  Конечно,  вы  можете
посмотреть все - и на  лошадке,  куда  подальше,  и  на  лодке  и  на  нашем
пароходике по скитам. Но наш аптекарский  огород  и  лабораторию  вам  нужно
осмотреть всенепременно.
   Он обернулся к стоявшему безмолвно у дверей юному послушнику и сказал:
   - Позови, братец, отца Лукиана.
   Послушник немедленно скрылся, а игумен Гавриил продолжил:
   -  Есть  у  нас  и  фельдшер,  монашеству  себя  посвятивший,  и   книжки
медицинские мы тоже выписываем. У нас  библиотека  хорошая  -  почти  десять
тысяч  томов.  Но  и  свои  методы,  древние,  природные,  от  Бога  данные,
используем. Отец Лукиан  вам  все  расскажет  и  покажет.  Всякую  травку  и
растение, что по Божьему слову может дать исцеление. Знаю, милый,  знаю,  не
верите вы во все это, да путь к вере и через знания лежит тоже. Много  путей
к истине. - Заслышав шаги за спиной, он обернулся к остановившемуся у дверей
монаху, низкорослому, деревенского вида,  с  бронзовым  от  загара  лицом  и
впалыми щеками. - Брат Лукиан, благословляю тебя на  благое  дело  -  покажи
нашему гостю лекарственный огород.
   Доктору ничего не оставалось, как встать. Лицо его  не  выражало  особого
воодушевления, может быть и потому, что игумен  ничего  не  говорил  о  том,
должна ли Мура идти с ним в лекарственный огород.
   - А сестра Мария останется со  мной  побеседовать.  -  Игумен,  казалось,
прочитал мысли доктора. - Может быть, и ей найдем что по  вкусу  и  промыслу
Божьему.
   Доктор обернулся в дверях - Мура сидела, опустив глаза.
   - Рад, рад вас здесь видеть, сестра, - обратился игумен Гавриил  к  Муре,
как только стихли шаги за его спиной. -  Вы  написали  в  нашей  гостиничной
книге, что являетесь дочерью профессора химии. Из  этой  среды  мало  у  нас
богомольцев бывает, нынешнее ученье отвращает от  веры,  а  значит  -  и  от
истины. С какой же целью вы посетили нашу обитель?
   - Отец Гавриил, - прошептала Мура,  подняв  на  него  глаза,  -  я  боюсь
сказать вам правду.
   - Не бойся, дочь моя, правда меня не испугает. Говори.
   - Я боюсь вашего сурового суда, - продолжила Мура, - а от этого зависит и
моя вера. Вы ведь не можете меня обмануть?
   - Почему ты так думаешь, сестра Мария? Что тебя  гнетет  -  облегчи  свою
душу.  -  Взгляд  игумена,  настороженный,  отдаленный,   противоречил   его
ласковому тону.
   - Я думаю, что мою душу гнетет истина, - Мура посмотрела  прямо  в  глаза
игумену Гавриилу, и, увидев, что  он  отводит  их,  упрямо  и  требовательно
добавила:
   - А разве истина, если она открывается по  Промыслу  Божьему,  не  должна
радовать? Вот и Христос говорил, что он - истина и  путь,  а  апостол  Иоанн
написал, что Иисус называл себя светом и любовью.
   - Истину надо постигать духовным усилием. - Голос игумена Гавриила звучал
отчужденно, он, казалось, ждал, что еще скажет Мура.
   - Я не знаю, правильно ли я делаю, что говорю с вами,  отец  Гавриил,  об
этом. Я надеялась встретить здесь совсем другого человека. Потому что только
он может подтвердить, действительно ли я  правильно  сделала,  что  приехала
сюда, в эту обитель. Но то, что знает он, должны знать и вы.
   - Дочь моя, - предостерег отец Гавриил, -  так  бывает  часто  в  миру  -
дьявольская ложь искусно выдает себя за истину.  А  истина  сокровенна,  она
словами не передается.
   - Да, я знаю. - Мура потупила было глаза,  но  снова  вскинула  голову  и
открыто взглянула на сурового игумена. - И это-то меня и  смущает,  батюшка,
не дает мне возможности сказать вам то, что я ношу в себе. Мне кажется,  что
это мне не принадлежит.
   Игумен Гавриил встал и прошел к Дионисию. Потом  повернулся  и  испытующе
глянул на Муру.
   - Правильно ли я  понял  вас,  сестра  Мария?  Вы  приехали  сюда,  чтобы
навестить кого-то, кто был вам дорог и кто ныне пребывает в обители?
   - Это не жених, - быстро произнесла Мура, - и вы это знаете.
   - Я не настолько проницателен, дочь моя. - Игумен  подошел  к  девушке  и
взял ее за руки. Она поднялась со стула.
   - Но если истина кому-то открывается, значит, на это есть Воля  Божья?  -
спросила Мура.
   - Да, дитя мое, - только все совершается в назначенные сроки.
   - Батюшка, - неожиданно страстно воскликнула Мура, - отец Гавриил, вы все
знаете, не случайно вы отослали отсюда доктора Коровкина! Вы  хотели,  чтобы
наш разговор проходил наедине. Я этого ждала -  вы  знаете,  почему  я  сюда
приехала.
   - Что ж, в этом есть резон, - подтвердил отец Гавриил, - Говори,  сестра,
я слушаю.
   -  Я  понимаю  вашу  мудрость,  -  синие   глаза   под   черными,   четко
прорисованными бровями потемнели от печали, - и приму любое ваше решение.  Я
покорюсь вашей воле. Но только от вас зависит - будут ли у  меня  силы  жить
дальше.
   Она ждала, что  игумен  возразит  ей,  ответит  какой-нибудь  цитатой  из
Писания о греховности подобных мыслей, но он молчал, глядя ей прямо в глаза.
   - Я хочу  увидеть  того,  кто  был  рожден  под  Вифлеемской  звездой,  -
прошептала Мура и явственно различила пронесшиеся в зрачках игумена  быстрые
молнии.
   Однако лицо его оставалось неподвижным, и он молчал, не выпуская  ее  рук
из своих худощавых прохладных ладоней.
   - Отец Авель должен был вам все  рассказать,  -  продолжила  обессиленным
шепотом Мура. - Я так ждала этой минуты. Что же мне теперь  делать  со  всем
тем, что