вич?  Что  говорит  Клим  Кириллович?  Какие  дает
прогнозы?
   - Приступ средней тяжести. Но и он потребует  постельного  режима  -  как
минимум на неделю, - важно изрекла Полина Тихоновна. - Вот и я  сгодилась  в
трудный момент. Сиделка, сестра  милосердия.  Да  и  по  совместительству  -
научный секретарь. - Темные глаза тетушки доктора Коровкина молодо блестели.
-  Я  с  утра  принимаю  телефонные  звонки  людей,  нуждающихся  в  услугах
профессора.
   - Могу на пару часов сменить вас. - Прынцаев наконец уселся на стул. -  А
там уж и профессор, надеюсь, проснется. Возьму на карандаш все его  указания
и  со  спокойной  душой  отправлюсь  на   Марсово   поле.   -   И   встретив
любопытствующий взгляд темных глаз, охотно пояснил:
   - Там проводятся большие велосипедные  гонки  с  участием  иностранцев  -
итальянца Деи и француза Метро. У Деи хороший ход, езда красивая и  изящная,
а Метро неинтересен, хуже нашего Бутылкина. А  тренировку  в  гимнастическом
зале я сегодня пропущу - долг перед учителем превыше всего.
   - Близкие люди и должны помогать друг другу, - охотно согласилась  Полина
Тихоновна. - Ипполит Сергеевич, а не возьмете ли вы на себя  хотя  бы  часть
обязательств профессора?
   - Смотря что. Николай Николаевич не ввел меня  в  курс  дела,  -  опустил
голову Ипполит.
   - Ничего страшного. Я вас введу, у меня все записано. -  Ласковая  улыбка
Полины Тихоновны ободрила профессорского ассистента.
   И она старательно  перечислила  ассистенту  профессора  всех,  кто  искал
Николая Николаевича по  делу.  Самое  интересное  припасла  к  концу  своего
отчета:
   - Звонил господин Шлегер по поводу сверхлегкого стекла. Вы об этом должны
что-то знать. Господин Иллионский хотел уточнить стоимость быстрорастворимых
актерских костюмов. Ротмистр Золлоев спрашивал о добавках к серебру -  чтобы
оно ночью светилось. А господин Апышко, хлеботорговец, обещал  завтра  утром
переслать  в  лабораторию  агрегат  для   выпекания   блинов.   Все.   Будут
перезванивать. Возьметесь ответить?
   Профессорский ассистент онемел, брови его поползли вверх.
   - Неужели профессор ничего не рассказывал  вам  о  проектах,  посвященных
празднованию двухсотлетия Петербурга? - Полина Тихоновна  испытующе  глядела
на озадаченного собеседника.
   - К сожалению или к счастью - ничего, - осторожно протянул Ипполит.
   - Странно, - удивилась его собеседница, - город  готовится  к  юбилею,  а
химическая лаборатория университета остается в стороне...  Почему  ж  вы  не
подключаетесь к борьбе за выгодные заказы? На вырученные деньги  можно  было
бы закупить новое дополнительное оборудование для  лаборатории  в  Германии.
Профессор пренебрегает такими заказами, он человек  старомодный.  Но  вы-то,
Ипполит, дитя нового времени.
   - Мы подумаем, - дипломатично заявил пришедший в себя Ипполит.  -  А  что
пишут газеты о подготовке к юбилею?
   - Все больше о  скверном  санитарном  состоянии  Петербурга:  первобытные
конки, плохое освещение,  преотвратительные  трубы,  жалкие  сады  и  скверы
Извозчики грубы  и  грязны.  Предлагают  заменить  фонарные  столбы,  снести
Пташниковские киоски у Аничкова моста: они и  мост,  и  Фонтанку  закрывают.
Городская Дума никак не может решить, нужен  ли  нам  метрополитен,  зато  к
двухсотлетию обещают выпустить новый  путеводитель  по  Петербургу...  -  И,
внимательно взглянув на равнодушного к ее новостям собеседника, чуть  ехидно
добавила:
   - А на Марсовом поле собираются разбить парк, Лебяжью канавку засыплют, а
на ее месте проложат роскошную аллею.
   Вытянутая физиономия молодого ассистента побудила ее продолжить рассказ о
грядущей страшной участи велосипедного циклодрома.
   - Для экипажей оставят проезд, а для пешеходов устроят переход по  легким
воздушным мостикам. И расползутся по Марсову  полю  чистенькие  ресторанчики
без крепких напитков, будет, где напиться чаю. - Искреннее отчаяние молодого
человека заставило Полину Тихоновну смягчиться:
   - Не расстраивайтесь, дорогой мой. Это все  прожекты.  Но  сейчас-то  вы,
Ипполит Сергеевич, наверное, не откажетесь от чая?
   И вручив Прынцаеву  газету  со  спортивными  новостями,  всезнающая  дама
отправилась на поиски Глаши. Вызывать ее звонком она не хотела, чтобы лишний
раз не побеспокоить профессора, а  напоить  профессорского  ассистента  чаем
следовало. Вряд ли он дождется обеда - большие гонки важнее.
   - И Глафира-то наша  с  пути  праведного  сбилась,  -  посетовала  Полина
Тихоновна, вернувшись в гостиную, - тоже природа берет  свое.  Жених  у  нее
появился. Павлуша. Сидит сейчас в ее каморке, чай с блюдца  прихлебывает,  а
Глафира умильно на него поглядывает. Нарушила я их маленькую идиллию.
   - Дело обычное, - покраснел Ипполит, - девушка молоденькая, приятная... А
где же наши милые барышни? Не бросили же они больного отца? Я надеялся,  что
увижусь с ними, раз они ухаживают за ним.
   - Ухаживают, ухаживают, да ненадолго отлучаются и по своим делам. Мурочка
недавно  вернулась,  расстроенная,  сидит  в  своей  светелке,  -  уклончиво
ответила Полина Тихоновна. - Скоро, думаю, выйдет к нам.
   - А  Брунгильда  Николаевна?  Ассистент  профессора  Муромцева  не  терял
надежды завладеть сердцем старшей дочери своего научного руководителя.  Свои
шансы он расценивал ныне даже выше, чем  раньше.  Его  оптимизм  подогревала
мысль о том, что считавшийся долгое время его соперником доктор Коровкин  не
спешит предлагать руку и сердце златокудрой красавице - ходит в дом не  один
год, а все не решается. Видно, так и не решится. Только  с  виду  производит
впечатление  человека  солидного  и   основательного,   а   характера   нет.
Неудивительно. Характер, если  от  природы  не  дан,  только  спортом  можно
выработать.  А  доктор  Коровкин  еще  лет  двадцать  будет  собираться   да
раздумывать: в прошлом году хотел заняться лаун-теннисом, и что?  Так  и  не
занялся. Ни лаун-теннисом, ни чем другим.
   - Мы все ждем вестей от Брунгильды Николаевны. -  Раскрасневшаяся  Глаша,
вошедшая в гостиную с подносом,  стрельнула  глазами  в  сторону  старинного
воздыхателя старшей барышни. - Все за нее беспокоимся.
   Ипполит Прынцаев с недоумением проследил за ловкими движениями горничной,
проворнее, чем обычно, расставившей перед ним закуску и чай, и заметил, что,
взглянув на Полину Тихоновну, девушка внезапно изменилась в лице.
   - В чем дело, Глафира? - спросил он сурово. - О чем вы? Что с Брунгильдой
Николаевной?
   - Ах, дорогой Ипполит Сергеевич, - вместо недовольно надувшей губы  Глаши
ответила чересчур  живо  тетушка  доктора  Коровкина,  -  Брунгильда  должна
позвонить. У нее сегодня важная встреча, приезжает  французский  импресарио,
который может заключить с ней контракт на несколько выступлений за границей.
Мы все волнуемся.
   - А-а-а, - успокоился Прынцаев и  подвинул  к  себе  тарелку  с  холодной
закуской: маринованным судачком, копченым гусем, бужениной. - А я  почему-то
испугался.
   -  Нагнала  ты,   Глафира,   страху   на   Ипполита   Сергеевича,   -   с
многозначительным укором посмотрела на девушку Полина Тихоновна.
   Глаша стояла, опустив глаза в  пол.  Она  была  недовольна  всем:  ей  не
нравилась заговорщическая обстановка, царившая в доме в последние  три  дня.
Говорили все шепотом, ждали каких-то звонков. Сами звонили  по  больницам  и
моргам: вчера Николай Николаевич, а сегодня с утра и госпожа Коровкина. И на
тебе, оказывается, даже от таких близких семье людей, как Ипполит Сергеевич,
надо все скрывать! А следовало  давно  сообщить  в  полицию!  Полицейские-то
разобрались бы  с  похитителями  старшей  барышни.  Жива  ли,  бедняжка?  Не
замучили ли ее злодеи?
   Профессор Муромцев строго-настрого запретил всем, и Глаше тоже,  говорить
кому-либо о  похищении  Брунгильды  Николаевны.  Боялся  скандала!  Особенно
возмущало Глашу, что и профессор, и  даже  доктор  Коровкин  удумали,  будто
барышня сбежала из родительского дома с богатым соблазнителем или  смазливым
террористом... Своему Павлуше Глаша все рассказала - он уж намекал ей о том,
что ему пора жениться... Не сегодня завтра под венец позовет. Что ж скрывать
от будущего мужа?
   - Спасибо, Глаша, иди, ты больше не  понадобишься,  -  строго  произнесла
Полина Тихоновна.
   Обиженная Глаша ушла из гостиной  в  свою  каморку,  потчевать  кудрявого
Павла Савельича. А Полина  Тихоновна,  стараясь  отвлечь  Прынцаева,  быстро
заворковала:
   - Все болезни оттого, что интеллигентные люди перестают  ходить  в  баню.
Разве ванны прибавят здоровья? Как всегда  было?  Почувствует  русский  себя
нездоровым, выпьет водки с чесноком и перцем, закусит луком да идет  в  баню
париться. И тело натирали и  соленым  медом,  и  тертой  редькой,  и  чистым
дегтем, и скипидаром. Паром и веником болезни разные изгоняли. "Веник в бане
голова", - говаривали наши предки.
   - Я по субботам всегда хожу в Воронинские бани, там и вода  невская,  она
все-таки почище, чем из Екатерининского канала или Фонтанки,  -  похвастался
Прынцаев, уминая  аккуратный  ломтик  гусятинки.  -  И  веник  себе  выбираю
березовый, чтобы листья были  длинные,  гибкие,  нежные.  Такой  веник  и  в
горячей воде распаривается быстро, да и к телу листья не прилипают. При моих
физических нагрузках без  бани  не  обойтись,  -  гордо  заключил  ассистент
профессора, вытирая салфеткой рот.
   - И Климушка к баням относится с уважением. - В беседах Полина  Тихоновна
любила ссылаться на авторитетное мнение своего племянника. -  У  него  много
книг собрано: и труд Годлевского о русской бане есть, и  совсем  специальные
книжечки: "Материалы о влиянии бани на здоровый и больной глаз человека", "О
влиянии бани на ушных больных",  "О  лечении  ожирения  горячими  ваннами  и
русской паровой баней".
   Прынцаев перешел к чаю, и теперь глаза его бегали по тарелке  с  горячими
мелкими булочками. Он не знал, что выбрать: одинаково аппетитно выглядели  и
розанчики с тмином и маком, и облепленные сахарной глазурью  пистолетики,  и
подковки, присыпанные крупной солью.
   - У меня и здесь один научный  труд  есть,  -  с  удовольствием  сообщила
Полина Тихоновна. - Уходя сегодня утром, Климушка вынул из саквояжа какую-то
драную книжку без обложки. По латыни написана. Я открыла и почти  ничего  не
поняла... Я-то латынь неважно знаю, а вы, не сомневаюсь, лучше. Не  поможете
мне разобраться? А вдруг там что-то стоящее? Что-то  для  укрепления  сердца
Николая Николаевича найдется?
   Ассистент  профессора  расправился  наконец  с  хрустящими  булочками   и
отодвинул поднос с тарелками  в  сторону.  Он  посмотрел  на  часы  -  время
двигалось ужасно медленно. Еще не было  и  четырех.  Профессор  и  Елизавета
Викентьевна, видимо, все еще отдыхали.  Ипполит  Сергеевич  понял,  если  он
чем-нибудь сейчас не займется, непременно заснет.
   Он осторожно, на цыпочках добрался до ванной, вымыл руки и, вернувшись  в
гостиную, выразил полную готовность помочь Полине Тихоновне  в  исследовании
раритета.
   Пока Полина Тихоновна выносила поднос с остатками трапезы  на  кухню,  он
повертел в руках затрепанное  издание  -  несколько  грубо  сшитых  тетрадей
плотной веленевой бумаги; место отсутствующего корешка смазано густым  слоем
клея, уже осыпающегося, похожего на серое стекло - посаженная на него тонкая
льняная полоска местами  вспучилась.  На  титуле  был  изображен  всадник  с
цветком.
   - Странно, - заметил Ипполит Сергеевич вернувшейся  Полине  Тихоновне,  -
такое ощущение что у этой книги и не было обложки. Никаких следов нет.  Если
б ее отрывали, бумага непременно бы повредилась.
   - Главное не форма, а содержание, - важно изрекла Полина Тихоновна. - Что
же там написано?
   - Начнем с самого начала. -  Ипполит  перелистнул  несколько  страниц.  -
Здесь есть что-то вроде  авторского  предисловия.  Итак,  слушайте.  Перевод
приблизительный:
   "Сей труд составлен мной: я, раб Божий Андрей Ангел  Дурацын,  на  закате
жизни своей,  чувствуя  хладную  близость  смертного  часа,  решил  оставить
свидетельство  жизни  моей  и  отца  моего  Александра,  князя  Македонского
Великого, прозванного греками Аристотелем. Отец мой, величайший из  великих,
мудрейший из мудрейших, проживший бок о бок с Великим  Георгием  Византийцем
едва ли не полжизни, вынужден-был покинуть свое погибшее царство и вернуться
на далекую родину своих предков. Вместе с  ним  в  изгнании  оказался  и  я,
Андрей, сын Равенны, по имени своего отца прозванный Аристотелем Фиораванти.
Множество величественных зданий построил я за свою жизнь - и царский  дворец
в Венеции, и султанские палаты в Царьграде, и Успенский собор  в  Московских
Афинах.
   Да будет благословенна память святой  царицы  Зои,  приютившей  бездомных
скитальцев. Мало что смогли мы забрать  с  собой  из  оставленных  богатств.
Погрузились мы в реку забвения. Лишь великий отец мой смог привезти с  собой
в Афины самое важное из созданного - великие книги, да типографскую  машину,
да несколько пудов  своей  собственной  бумаги,  да  ларец  с  его  царскими
монетами, на  которых  всадник  с  цветком.  На  спасенной  бумаге  и  решил
напечатать я историю  нашей  великой  империи  и  рода  нашего,  жившего  по
законам, начертанным на золотой стеле, стоящей у храма Посейдона.  Молюсь  о
том, чтобы успеть мне своими слабыми силами завершить начатое дело.
   Не имея более потомства в своем роде, вручаю сокровища  Аристотеля,  отца
моего Александра, рабу Божьему  Метеле  Тугарину.  Да  сохранит  он  историю
печальной жизни нашей и предание о великой стране до лучших времен.
   А отступит он от клятвы своей, падет проклятие на головы его потомства.
   Такова моя воля.
   По смерти моей завещаю Метеле Тугарину передать в дар  построенному  мною
Успенскому собору икону Пресвятой Богородицы в черных  жемчугах.  Перлы  сии
есть память о нашем погибшем царстве".

Глава 19

   Следователь Карл Иванович Вирхов  находился  в  отвратительном  состоянии
духа. Только что звонил начальник сыскной полиции - он вернулся  с  дневного
заседания  Конгресса  криминалистов,  где  на  него  весьма   недвусмысленно
наседали зарубежные коллеги, желавшие познакомиться с  успехами  российского
сыска на практике. Из-за просочившихся в круги участников Конгресса слухов о
неуловимом грозном преступнике, перепугавшем  весь  город,  дело  о  дерзком
Рафике приобретало международную огласку.
   Начальник сыска похвалиться ничем не мог. Огромные усилия,  затрачиваемые
на  поимку  преступника,  результата   пока   не   приносили.   В   просьбах
международных светил-криминалистов подробнее ознакомить их с деталями  серии
преступлений начальник сыскной полиции усматривал и некое оскорбление своему
профессионализму. Могут  ли  университетские  умники,  понаехавшие  из  всей
Европы, разобраться с наскока в сложностях практического  сыска,  да  еще  в
чуждой им стране. Французский доктор Форель, например, сегодня сам заявил  в
своем  докладе,  что  степень   зависимости   преступных   наклонностей   от
психологических факторов  у  разных  народов  крайне  различна.  У  них,  во
Франции,  видите  ли,  изучают  только  полных  сумасшедших   или   частично
сумасшедших.  Он,  Форель,  пришел  к  выводу,  что  у  варварских   народов
разбойники   совершенно   нормальные   люди,   а   во   Франции,   например,
преимущественно дегенераты, и причина преступлений там - пьянство.
   В завершение сетований и сердитых инвектив  начальника  сыскной  полиции,
Карл Иванович Вирхов выслушал и угрозы, что в случае  провала  расследования
именно Вирхов, на участке которого  обнаружились  в  последнее  время  следы
Рафика, пойдет краснеть и потеть на трибуну Конгресса. И  еще  ему,  старому
опытному следователю, ясно дали понять, что искать ему  следует  дегенерата,
человека хоть с какими-то  психологическими  отклонениями,  дабы  Россию  не
уподобляли варварской стране.
   Карл Иванович ходил из угла в угол в своем кабинете и продолжал  мысленно
возражать своему телефонному собеседнику. Разве он, Вирхов, не сделал всего,
что мог? Собрал всю базу данных, по всей форме составил протоколы осмотров и
допросов и отправил их главному петербургскому сыскарю. Оповестил  городовых
и околоточных своего участка - разослал им описание и  приметы  преступника.
Портрет получился весьма узнаваемый - недаром не один  час  припоминали  все
детальки и штрихи облика разбойника официант  Аркаша  Рыбин  и  пострадавшая
Татьяна Зонберг. Вся агентура задействована - шныряет по городу, прочесывает
злачные места ищет неуловимого Рафика. Карл Иванович проконсультировался  со
знатоками оружейного дела. Выяснилось,  что  ножи,  оставленные  бандитом  в
ресторане Порфирия Филимоновича и в вагоне поезда, не  фабричной  сборки.  А
черенки и клинки, скорее всего, изготовлены кустарями Тульской губернии.  Из
известных специалистам-оружейникам мастеров  змеек  в  орнаментах  никто  не
использовал.
   Не забыл Вирхов и о черной жемчужине, найденной в поезде, -  все  ювелиры
оповещены - и здесь когда-нибудь рыбка должна клюнуть. Первый  поплавок  уже
дернулся - утренний звонок Рафаила Михневича тому свидетельство. Хоть  и  не
был убежден Вирхов в том, что хитрый караим выведет его на след грабителя  и
убийцы, но все же послал своего помощника подробнее расспросить ювелира.
   Какая такая мадам или мадемуазель Тугарина являлась с утра в мастерскую с
черной жемчужиной? Имеет ли она отношение к Рафику?  Карл  Иванович  сел  за
стол и погрузился в бумаги, прибывшие сегодня из Москвы.
   А запрашивал он московских коллег о том,  что  им  известно  относительно
покойного Глеба Тугарина. Это убийство со  вчерашнего  дня  тоже  висело  на
следователе, и стилет со змейкой, изъятый из груди юноши,  портил  "дамскую"
версию и усложнял поиски Рафика. Позором, истинным позором будет для старого
сыскаря, если не сможет он раскрыть хотя бы  одно  убийство!  Хотя  сходство
кинжала, оборвавшего жизнь юноши, с любимым оружием железнодорожного  убийцы
могло быть случайным совпадением. Воровские шайки давно спелись с  туляками.
По всей стране гуляют тульские ножички... Московские коллеги  сообщали,  что
Глеб Тугарин, служивший в статистическом  управлении  костромского  земства,
являлся  единственным  сыном  Всеволода  Глебовича   Тугарина,   обедневшего
костромского дворянина, последние годы своей жизни проведшего  в  богадельне
при Свято-Даниловом монастыре. Лет десять назад Всеволод Тугарин вложил  все
свои скромные средства в  создание  небольшой  книгопечатни  в  Москве.  Его
компаньон вскоре выбросил ненужного старика из дела, присвоил его капитал  и
пошел в гору. Ныне он выпускает серию книжонок о  подвигах  Ника  Картера  и
Ната Пинкертона.
   Глеб Тугарин прибыл в первопрестольную для погребения отца и встретился с
нотариусом, который и огласил хранившееся у него завещание. Спустя несколько
дней после похорон Глеб Тугарин послал в Кострому письменное  уведомление  с
просьбой об освобождении его от службы и выехал в Петербург.
   Московские коллеги особо подчеркивали  то  обстоятельство,  что  покойный
Глеб Тугарин, видимо, не получил  никакого  состояния  и  остался  таким  же
нищим, каким и был.
   Об этом же  говорил  и  единственный  родственник  покойного  -  служащий
Публичной библиотеки Анемподист  Кайдалов!  Но  он  как  в  воду  канул.  Не
является для дачи показаний. А только у него,  пожалуй,  и  можно  выяснить,
какими все-таки ценностями располагал его племянник.
   Надо бы повторно вызвать в участок и господина Шлегера. Случайно  ли  его
именем  воспользовался  преступник  в   Медвежьем   переулке?   Замешан   ли
руководитель благотворительного фонда  "Хрустальный  Петербург"  в  убийстве
Тугарина? Но на квартире коммерсанта утверждают,  что  хозяин  отправился  в
контору фонда. Служащие же фонда  заявляют,  что  господин  Шлегер  отдыхает
дома. Явно скрывается. И знает, подлец, почему. В отличие от Апышко, алиби у
Шлегера нет.
   Конечно, Карл