в четыре  часа,  меня
вызвали  к  управляющему  булочной  на  углу  Н-ского  проспекта  и  Большой
Вельможной. Там, в витрине, обычно запираемой на ночь ставнями,  в  связи  с
христианскими торжествами была устроена живая картина  -  чучела  библейских
животных, скотины, как бы в пещере, завешенной еловыми ветками, и младенец в
яслях. Так вот в ту ночь замок со ставней  витрины  был  снят,  а  младенец,
искусно  выпеченное  изделие,  просто  произведение  искусства,  -  так  вот
хлебобулочный младенец исчез, а вместо него  в  ясли,  то  есть  в  корзину,
подложили настоящего младенца, мужского пола.
   - Мужского пола, - с ужасом проговорил Пановский и резко рявкнул:
   - Каковы ваши выводы, господин Вирхов?
   -  Попытка  грабежа.  Младенца-то  хлебного  украли.  А   заодно   живого
подбросили - пусть, дескать, богатые люди кормят.
   - Так младенец был жив?
   - По заключению врача - нет. Младенец не подавал признаков жизни.  Верно,
замерз.
   - Обнаружены ли следы взлома?
   -  Замок  сняли  профессионально  -  скорее  всего,  действовал  какой-то
воришка. Сейчас ищем. Сам замок мы нашли на следующий день  довольно  далеко
от места преступления. Его  бросили  на  соседней  улице.  Произведенный  по
свежим следам осмотр места происшествия позволил сделать вывод: в  глумливом
преступлении участвовали двое, на свежей  пороше  четко  отпечатались  следы
двух, типов - маленькие, женские, и большие, скорее  всего  мужские.  Розыск
преступников ведется,  я  предполагаю,  что  это  какая-нибудь  сомнительная
парочка из наших трущоб, пьянчужки, воришка со своей беспутной подругой. Что
делать, нищету никак не искоренить. Городовые, дворники опрошены, свидетелей
происшествия  нет,  ничего  странного  не  замечено,  хотя   ночь   выдалась
беспокойная,  многие  жильцы  возвращались  поздно  из  церкви   -   ночь-то
рождественская.
   - Хорошо. Опишите младенца. Во что он  был  завернут?  Были  ли  какие-то
особые приметы, или это обычное подвальное отродье?
   - Нет, младенец вполне обычный. И не в лохмотьях, - сказал  с  удивлением
Вирхов.
   - Конкретней, черт возьми, - рассердился Пановский, чувствуя неладное.
   - Он был в одной пеленке,  белой,  обычной.  Правда,  кажется,  неплохого
качества.
   - Неплохого или хорошего?
   - Да, хорошего, - раздраженно признал Карл Иваныч.
   - Надеюсь, вы приобщили ее к вещественным доказательствам? Хотелось бы на
нее взглянуть.
   - Описание пеленки содержится в протоколе.  Сама  же  она  отправилась  с
телом в морг Обуховской больницы.
   -  Что?  -  Пановский   вскочил.   -   Вы   не   оставили   вещественного
доказательства? А если ребенок похищен из богатой семьи? А если  его  начнут
искать?
   - Но я не мог же отправить в морг голый труп, не по-христиански как-то.
   - Бросьте на Христа ссылаться.  Есть  точные  инструкции,  что  делать  с
вещественными доказательствами. Вы брали в руки ребенка?
   - Нет. Его брал мой помощник, который  отправлял  тело  в  морг,  а  чуть
раньше господин Коровкин.
   - Что еще за господин Коровкин?
   - Доктор Коровкин. За ним тоже послали в ту ночь - хозяйке  стало  плохо.
Доктор Коровкин, конечно, имеет более  состоятельную  клиентуру,  но  здесь,
сами понимаете, звали того, кто ближе живет.
   - Так,  -  Пановский  немного  успокоился,  -  что  еще  было  найдено  с
младенцем?
   - Ничего.
   - Были ли на его теле какие-то особые приметы? И какие-то метки  на  этой
проклятой пеленке?
   - Абсолютно ничего не было. Во всяком случае, я не увидел.
   - Разворачивали ли младенца?
   - При осмотре его разворачивал доктор Коровкин, он и дал заключение.
   - Подходили ли к трупу остальные в ту ночь?
   - Никто не подходил и никто не брал в руки младенца.
   - Не могло ли что-нибудь не замеченное вами -  записка  с  именем,  датой
рождения, крестик, медальон - выпасть из пеленки во время осмотра? Или  быть
присвоено господином Коровкиным?
   - Что касается доктора, исключено. Он кристальной честности человек. Да и
работники ширхановской булочной все  мне  хорошо  знакомы,  если  бы  что-то
обнаружилось, управляющий мне бы сразу дал знать.
   - А прислуга? Не могла ли прислуга подобрать что-то, если оно  выпало  из
пеленки?
   - Если бы подобрала, непременно отдала бы хозяину.  У  них,  ширхановцев,
вражды  нет  меж  хозяевами  и  работниками.  Никаких  тебе   угнетенных   и
угнетателей.
   Пановский встал со стула, закурил сигару и стал расхаживать  вдоль  стены
кабинета.
   Карл Иваныч, стоя у своего стола, следил  за  передвижениями  непрошеного
гостя - этот наглый тип раздражал его всем  своим  видом.  И  внешностью,  и
отталкивающей манерой говорить: приходя в раж, неожиданный посетитель  шипел
и брызгал слюной. И главное -  он  открыто  демонстрировал  пренебрежение  к
своему собеседнику.
   - Господин Вирхов, - Пановский остановился,  -  повторите  еще  раз,  как
происходила выемка младенца из корзины.
   - После того, как был закончен осмотр места преступления,  я  подозвал  к
витрине доктора. Он держал в руках шаль, взятую у Востряковых,  Востряков  -
управляющий булочной. Доктор Коровкин накинул шаль поверх  корзины  и  с  ее
помощью вынул ребенка. Затем он пошел в помещение магазина.
   - А вы?
   - Что, я? - Карл Иваныч едва сдерживался, он почувствовал, как под правым
глазом у него задергался нерв.
   - Вы сразу же пошли с ним? - одержимый выяснением  истины,  Пановский  не
замечал, что еще минута-другая и его собеседник придет в неистовство.
   - Нет, я еще задержался на  минуту-другую  с  Востряковым  у  витрины.  -
Следователь овладел собой, и не такие виды он видывал.
   - Значит, доктор с минуту-другую находился наедине  с  младенцем?  Вирхов
ничего не ответил.
   - Так, -  зловеще  констатировал  Пановский.  -  Через  минуту-другую  вы
присоединились к нему в помещении магазина. Ребенок был уже развернут?
   - Да, он лежал поверх пеленки и шали.
   - Значит, сам момент разворачивания шали и пеленки вы не  видели?  Вирхов
молчал.
   - Как же вы смеете утверждать, что доктор Коровкин ничего не  мог  взять,
если оно находилось в пеленке?
   - Я полагаюсь на безупречную  репутацию  господина  Коровкина.  -  Вирхов
упрямо сжал маленький рот.
   - А я ни на что не полагаюсь, - яростно прошипел Пановский. - Ни на  что.
В том числе и на ваши утверждения. И не говорите мне, что  срочно  вызванный
доктор пришел в ночной рубашке. Он был в пальто. Или я что-то  не  правильно
говорю?
   Вирхов, скрывая нарастающее бешенство, в упор смотрел на  Пановского,  не
считая нужным отвечать.
   - А в этом пальто были карманы, - язвительно  продолжил  Пановский,  -  и
сунуть туда что - мгновенное дело.
   - Зачем? Зачем это нужно  доктору  Коровкину?  -  отделяя  каждое  слово,
отреагировал Вирхов.
   - Мотивы преступления, вы хотите сказать? Могут,  могут  найтись  мотивы,
если хорошенько подумать. Но думать  о  мотивах  нам  сейчас  некогда.  Надо
действовать. Извольте  выписать  разрешение  -  на  обыск  и  арест  доктора
Коровкина.
   Карл Иваныч сел за стол и нехотя исполнил указание Пановского.
   - Что-то вы не очень торопитесь услужить государеву  человеку,  -  ехидно
заметил Пановский,  -  смотрите,  как  бы  в  сообщниках  у  преступника  не
оказаться. Потрудитесь следовать за мной.
   Короткий зимний день сменился ранними  сумерками.  Карл  Иваныч,  идя  по
немноголюдным  улицам  Адмиралтейской  части   позади   Пановского   и   его
приспешников, никак не мог справиться с накатившей на него волной  злости  -
оттого, что так беспардонно, так хамски вел себя этот царский  пес,  оттого,
что в доме Клима Кирилловича, человека  во  всех  отношениях  достойного,  с
прекрасной репутацией, ни в  чем  предосудительном  не  замеченного,  сейчас
произойдет тягостная  и  безобразная  сцена.  Мысленно  перебирая  множество
различных вариантов, тайных мотивов, которые могли бы подвигнуть доктора  на
неблаговидный поступок, Карл  Иваныч  с  негодованием  отметал  их  один  за
другим. Не верил, никак не мог он вообразить, что доктор в чем-то замешан?
   Злился следователь Вирхов и потому, что Пановский нарушил раз и  навсегда
заведенный им распорядок и лишил Карла Иваныча  законного  обеда.  Хотя  при
мысли об обеде следователь почувствовал настоящее отвращение.
   Дом, в котором проживал доктор Коровкин, неумолимо приближался. Вот уже и
парадный вход - тут Пановский остановился и пропустил Вирхова вперед. Подъем
по лестнице занял минуту, и наконец все остановились у дверей.
   - Звоните, - скомандовал Пановский.
   Карл Иваныч нажал кнопку электрического звонка  с  короткой  задержкой  -
после того как мысленно обратился к Господу Богу с просьбой,  чтобы  доктора
дома не оказалось.
   Пановский отстранил следователя и сам еще несколько раз нажал на  кнопку,
прислушиваясь к резкому трезвону, раздавшемуся за дверью.
   - Кто там? - послышался из-за дверей женский голос.
   - Пановский сделал знак Вирхову. - Полина Тихоновна, это я,  Вирхов  Карл
Иваныч, - сказал как можно спокойнее следователь.
   Послышался звук отпираемой  двери,  и  в  проеме  показалась  улыбающаяся
тетушка Полина.
   - А, Карл Иваныч, милости просим, - начала было она, но, увидев еще  трех
спутников следователя, настороженно спросила:
   - Чему обязана? Пановский выступил вперед.
   - Где доктор Коровкин? - Сейчас его нет дома, он уехал по вызову.  -  Тем
лучше, сударыня. Вот мои документы - видите? Прошу вас не чинить препятствия
следствию.
   Пановский сделал движение, как бы отстраняющее тетушку Полину, но  она  и
сама, ничего не понимая, отступила шаг назад.  Пановский  вместе  со  своими
агентами проследовал в квартиру,  последним  переступил  порог  Карл  Иваныч
Вирхов. Запирая за ним дверь, Полина Тихоновна спросила:
   - Что все это значит?
   Вирхов выразительно пожал плечами. Они прошли в гостиную, где  уже  вовсю
хозяйничали непрошеные гости.
   - Садитесь и не мешайте, - коротко бросил Пановский,  осматривая  мебель,
картины, горшки с цветами, его помощники выстукивали  стены,  переворачивали
стулья, даже под елочку заглянули, вытащив из-под нее рассыпанную горку ваты
с блестящей мишурой.
   - Что вы ищете? - спросила наконец,  преодолевая  робость  и  недоумение,
Полина Тихоновна.
   Вместо  ответа  Пановский  открыл  дверь  кабинета  Клима  Кирилловича  и
устремился туда. Послышались неприятные звуки открываемых ящиков письменного
стола, шелест бумаг, глухие хлопки сбрасываемых на пол книг.
   Полина Тихоновна, сидевшая на краешке стула в  собственной,  еще  недавно
такой уютной и безопасной гостиной, заплакала от обиды.  Карл  Иваныч  стоял
рядом, насупив плоские белесые брови, и ничего не говорил.
   - А, так ваш уважаемый доктор коллекционирует редкие  книги,  -  внезапно
появившийся в дверях Пановскии держал в руках толстый фолиант. -  Вот,  вижу
старинные лечебники, кажется,  семнадцатого  века,  дорогая  книга.  Правда,
весьма бесполезная. Но не для меня. Это, господа сообщники, ниточка...
   Он вновь скрылся в глубине кабинета, ошарашенная тетушка Полина взглянула
снизу вверх на Карла Иваныча.  Тот,  убедившись,  что  подручные  Пановского
ползают по полу, простукивая половицы паркета,  повертел  пальцем  у  виска.
Полина Тихоновна успокоилась, ее слезы разом высохли.
   Сколько уборки после этого нашествия предстоит!  И  ничего,  ничегошеньки
преступного, наверняка, они не найдут - уж ей ли не знать своего племянника,
своего золотого Климушку. Здесь явно какая-то ошибка. Ничего. Потом во  всем
разберутся.  И  извинятся.  Да,  непременно  извинятся.  Так  думала  Полина
Тихоновна, с любопытством наблюдая за работой потрошителей.
   Когда проводящие  обыск  перевернули  все  вверх  дном  в  комнатах,  они
проследовали в ванную комнату и на кухню, затем переместились  в  коридор  и
стали прощупывать и скидывать на пол пальто и шубы... Тут-то и послышался  в
дверях звук поворачиваемого ключа.
   Пановский подал всем знак замереть и, дождавшись, когда хозяин  войдет  в
квартиру, выступил вперед.
   - Господин Коровкин? Вы арестованы. Вот ордер на арест.
   Клим Кириллович в полном недоумении  обводил  глазами  тетушку,  Вирхова,
полицейских.
   - Потрудитесь проследовать в участок. Пановский взял доктора  за  локоть,
он считал, что обыск выполнен профессионально и вряд  ли  документ  скрыт  в
квартире доктора, а допрос доктора лучше проводить на  казенной  территории,
разговорчивее станет.
   Мужчины вышли из квартиры и стали спускаться по лестнице.
   "Почему они так интересуются этим младенцем? -  думал,  идя  последним  в
процессии, Вирхов. - Что они ищут? Что могло  находиться  при  младенце,  не
драгоценности же? Нет, что-то здесь не так. Жаль, доктор  невинно  впутан  в
столь темную  историю.  Впрочем,  все  разъяснится  после  допроса,  -  этот
отвратительный  Пановский  сам  поймет,  что  доктор  не  мог  ничего  взять
чужого..."
   А в это время Полина Тихоновна, заперев за ушедшими дверь и вернувшись  в
гостиную, вновь опустилась на  стул.  Она  не  знала,  что  ей  предпринять.
Вообще-то было три варианта действий.
   Во-первых,  поскольку  обыск  не  дал  никакого  результата,   то   можно
попробовать найти то,  что  искали  полицейские,  -  вдруг  они  вернутся  и
продолжат свою грязную работу? Что бы ни спрятал в доме  Клим  -  спрятанное
надо было сохранить. Правда, хотелось бы знать, что именно искали  во  время
обыска и вообще - было ли  что  искать?  Полина  Тихоновна  не  могла  точно
ответить на эти вопросы.
   Во-вторых,  можно  заняться  наведением  порядка  в  квартире.  Если  тут
полицейская  ошибка,  Клима  вскоре  отпустят.  Разве  ему  приятно   будет,
вернувшись, увидеть разгромленные гостиную, кабинет, спальню?
   В-третьих, тетушка Полина рассматривала самый  худший  вариант.  Если  во
время  допроса  Клима  обнаружится  что-то,  что  покажется   подозрительным
полицейским, и его задержат в участке - как его  вызволить?  Тут  требовался
совет умного и доброжелательного человека. В первую очередь она  подумала  о
профессоре Муромцеве. Он  хорошо  знал  Клима,  симпатизировал  ему,  в  уме
профессора Полина Тихоновна не  сомневалась.  Но  стоит  ли  его  беспокоить
сегодня? Возможно, через час-два Клим вернется домой.
   Взвесив все за и против,  тетушка  Полина  решила  пока  остановиться  на
втором варианте -  навести  порядок  в  квартире,  заодно  может  отыскаться
таинственный предмет или бумага. А  уж  если  события  примут  самый  худший
оборот, то завтра утром она отправится к профессору Муромцеву.

Глава 9

   В Петербурге в январе каждый год бывает хотя бы один такой чудесный  день
- с утра в абсолютно чистом синем небе стоит невысокое,  но  довольно  яркое
солнце, по улицам пробегает теплый  южный  ветерок,  неумолчный  музыкальный
воробьиный и синичий гам заставляет вспомнить о весне. Хочется выйти в яркий
солнечный город, в сверкающую снежную  белизну  и  вздохнуть  полной  грудью
слабый морозный воздух, щекочущий и радостно возбуждающий, как шампанское.
   Елизавета  Викентьевна  после  раннего  завтрака  сидела  с  дочерьми   в
гостиной. Брунгильда занимала свое обычное в этот час место - за роялем, она
только что закончила разминку, пробежав все гаммы и арпеджио.
   - С чего начать, мама? - спросила она.
   - Со "Спящей красавицы", дорогая, если ты не возражаешь.
   Первые аккорды чудесного вальса, который Елизавета Викентьевна никогда не
уставала слушать, поплыли по гостиной от грациозного пиано к сильному  форте
- по нарастающей, подтверждая, что утреннее январское ликование, разлитое  в
воздухе, добралось и до пианистки.
   Мура сидела за столом, покрытым скатертью, рядом  с  ее  стулом  на  полу
лежала расстеленная клеенка. Мура  занималась  очень  серьезным  делом,  она
ставила научный эксперимент - разными способами  скидывала  со  стола  кусок
хлеба, намазанный почти незаметным слоем масла, - кусок неизменно  падал  на
клеенку масляной стороной. На листе бумаги Мура отмечала карандашом  в  двух
колонках результаты своих опытов. В левой колонке под буквой  М  стояло  уже
пятьдесят три крестика, в правой под буквой X - всего один.
   Когда стихли последние звуки вальса, Елизавета Викентьевна сказала:
   - Девочки, слушайте, что здесь написано, - она  развернула  газету.  -  В
1899 году в швейцарских университетах  состояло  543  слушательницы.  На  78
швейцарских  слушательниц   приходится   465   иностранных.   Первое   место
принадлежит русским женщинам - 321, за ними следуют Германия - 60,  Болгария
- 28, Азия - 17.
   - Как жаль, что у меня нет никаких талантов ни в искусстве, ни в науке, -
выразила сожаление  Мура,  продолжая  собирать  бутербродную  статистику,  и
вздохнула, - решительно не понимаю, чем бы я могла заняться?
   - Ты просто еще не знаешь,  душа  моя,  но,  наверное,  не  тем,  чем  ты
занимаешься сейчас. Ты еще найдешь применение своим силам, вот увидишь...  -
Елизавета Викентьевна перевернула страницу. - А вот это сообщение, я  думаю,
пригодится Николаю Николаевичу: "В Петербурге А. Н.  Альмерингером  прочтена
лекция о новом источнике света - ацетилене. Когда  удастся  получить  чистый
карбид кальция и изобрести нормальную  горелку,  ацетилен  широко  войдет  в
жизнь и представит  конкуренцию  электрическому  свету,  так  как  даже  при
современной дороговизне карбида ацетилен  более  чем  в  сорок  раз  дешевле
электричества".
   - Какая ты счастливая, мамочка, - снова  вздохнула  Мура.  -  Ты  и  отец
занимаетесь одним делом. Пусть ты и не стала химиком...
   Брунгильда взяла  начальные  аккорды  Первого  концерта  Чайковского,  но
буквально через полминуты остановилась и опустила руки на колени - что-то ей
не понравилось.
   -  А  вот  еще  одно  любопытное  сообщение,   -   продолжила   Елизавета
Викентьевна. - "Химик Уральской лаборатории Л. Г. Романов открыл неизвестную
способность  сырой  платины  растворяться  в  соляной  кислоте.  Теперь   на
растворимость металла будут обращать внимание и извлекать его из раствора".
   - Интересно, кому приходит в  голову  растворять  платину  в  кислоте?  -
задумчиво произнесла Мура. -  Все-таки  драгоценный  металл.  Зачем  же  его
уничтожать?
   Брунгильда снова взяла начальные аккорды концерта, снова дошла  до  конца
первой страницы раскрытых нот - и снова остановилась, бессильно уронив  руки
на колени. Она тяжело вздохнула, на мгновение расслабив  прямую  спину,  но,
тут же вспомнив об осанке, выпрямилась и  резко  повернулась  на  вертящемся
круглом стуле - лицом к матери и сестре.
   -  Ничего  не  понимаю,  -  она  даже  не  пыталась  напустить  на   себя
расстроенный вид, - почему  у  меня  сегодня  такое  настроение,  что  я  не
чувствую музыку? Пальцы все помнят, трудностей никаких я не ощущаю,  а  сама
ткань почему-то рвется. Вроде и темп выдерживаю необходимый, не загоняю.
   - И все-таки, - заметила удовлетворенно  Мура,  -  посмотрите,  убедитесь
сами: из 95 раз бутерброд падает маслом вниз 93. Вот сейчас он лежит  маслом
вверх - второй раз так упал.
   Елизавета Викентьевна промолчала - в глубине души  она  переживала  из-за
младшей дочери, последние два дня  Мура  выглядела  немного  потерянной,  не
похожей на себя. Елизавета Викентьевна считала, что эксперимент с  восточным
псевдомистиком был довольно жестоким, такие психологические травмы бесследно
не проходят. Хорошо еще, что девочка спит ночью спокойно, без  кошмаров.  Но
днем не находит себе места. Бродит по квартире, берет в  руки  то  одну,  то
другую книгу... В истерику  не  впадает  -  Елизавета  Викентьевна  морально
готовилась  и  к  такому  развитию  событий.  Она  знала  -  в  душе  дочери
образовалась огромная пустота,  томительная,  неясная,  холодная...  Чем  же
можно ее заполнить? А хоть бы и бутербродом, сбрасываемым со стола на пол.
   - А что, если сбрасывать бутерброд не со стола, а  с  более  значительной
высоты? Например, со шкафа? - задумчиво произнесла Мура.