только
мешаешь.
   - Вот я и говорю, - продолжил  доктор,  -  Вирхов  будет  допрашивать  не
только  Кайдалова,   Шлегера,   Апышко,   полковника   Золлоева   и   актера
Иллионского-Третьего, но, возможно, и вас. Вы же встречались  с  покойным  в
последние дни.
   - Но мы не обменялись с ним ни одним словом! - веско бросил профессор.
   - Но если господин Кайдалов  видел,  что  убитый  юноша  поцеловал  ботик
Брунгильды... - начала Мура.
   - Брунгильда  не  виновата!  -  вспылил  профессор.  -  Мало  ли  дураков
всгречается на пути красивой девушки!
   - Да я не об этом, папочка, - вкрадчиво продолжила Мура, - а о  том,  что
следователь захочет допросить Брунгильду...
   - Пусть допрашивает, - не унимался профессор, - ей нечего скрывать.
   - Наконец-то полиция займется исчезновением  Брунгильды,  -  обрадовалась
Елизавета Викентьевна.
   - Да... - поник профессор и вновь рухнул  в  кресло,  обхватив  массивную
голову обеими руками, - замкнутый круг.
   - Придется объяснять, почему мы сразу не  сообщили,  -  продолжила  уныло
Мура, - что весьма подозрительно.
   - Особенно трудно будет мне, - убежденно признал доктор, - я видел  Карла
Иваныча, слушал его рассказ о преступлении и о фигурантах этого дела,  сыщик
мне доверял, как другу, а я... Я не сказал ему ничего о  том,  что  господин
Тугарин и господин Шлегер - известные мне личности.
   - Это-то поправимо, - заявил очнувшийся профессор, - мы  же  могли  и  не
говорить вам о визите к Стасову, где эти типы вываливали на наши головы свои
шизофренические идеи.
   - Кроме нас, есть еще и Глаша, - враждебно  взглянула  на  упрямого  мужа
измученная мать, - ее тоже могут допросить. Она могла что-то слышать,  когда
подавала на стол. У нас в квартире есть подарки Брунгильде от этих людей. И,
между прочим, от покойного Глеба Тугарина тоже.
   - Подарки можно уничтожить! Выкинуть в помойку! - упорствовал  профессор.
- А Глашу научим говорить правильно.
   - Научить-то ее можно, - согласился доктор, -  но  искусство  дознавателя
включает такие изощренные методы, что бедная  девушка  запутается  и  выдаст
себя и нас всех. Нехорошо еще и потому, что косвенно мы будем препятствовать
следствию. Не забудьте, у Карла Иваныча за два дня  есть  два  трупа  и  оба
связаны с именами ваших знакомцев.
   - Дело темное, - уныло  опустил  голову  профессор  и  стыдливо,  шепотом
сознался:
   - Мне очень не хочется, чтобы имя  Брунгильды  и  мое  попали  в  газеты,
особенно в бульварные.
   Невероятная,  ужасная  мысль:  "А  вдруг  их  старшая  дочь,   утонченная
благовоспитанная   красавица   -    простая    сожительница    какого-нибудь
безответственного Казаковы" не оставляла профессора  ни  на  минуту.  И  как
можно сообщать полиции, если эта так называемая  пропавшая  дочь,  бесследно
исчезнувшая добропорядочная девушка  -  возможная  содержанка  какого-нибудь
хлыща-аристократа? Стать посмешищем всего Петербурга!
   Елизавета Викентьевна хмуро смотрела на растерянного супруга.
   - Господин Вирхов рассердится, если мы уничтожим  подарки  Брунгильды,  -
поделилась своими соображениями и Мура. - Благодаря этим запискам, визиткам,
может быть, удастся выяснить что-то важное для следствия.
   - А не сказать ли, что мы и не праздновали  дня  рождения  Брунгильды?  -
вдруг воодушевился профессор. - По-моему, очень хорошая идея. И Глаше  не  в
чем будет путаться. И доктор  не  приезжал,  никаких  рассказов  о  безумных
проектах и их авторах не слышал, и подарков не было.
   - Придется выбросить и  наш  с  тетушкой  Полиной  подарок,  -  огорченно
заметил доктор.
   - Ваш подарок, Клим Кириллович, выбросить не  удастся,  -  успокоила  его
Мура. - Его здесь нет.
   - Где же он? - вытаращился профессор.
   - Папа, ты невнимательный!  -  мягко  укорила  отца  дочь.  -  Брунгильда
обещала, что она не будет расставаться с  подарком  Клима  Кирилловича!  Она
взяла зеркальце с собой. И ридикюльчик, который я ей подарила.
   - Ладно, - махнул рукой профессор, - посмотрим на содержательную сторону.
Браслет, бинокль, духи, шкатулка с жемчужиной. Торт, по счастью,  мы  съели.
Или по несчастью, - язвительно добавил он. - Ничего полезного для  следствия
в этих подарках нет. Теперь о записках: какая  в  них  полезная  информация?
Насколько я запомнил их содержание - бред! Полицки они не нужны.
   Клим  Кириллович  понуро  молчал.  Он  одним  словом  мог  разрушить  все
логические построения своего уважаемого учителя: Вирхов уже  знал  и  о  дне
рождения Брунгильды, и о торте Апышко, и даже о том, где и как познакомились
Николай Николаевич и Апышко. И знал со слов  самого  Клима  Кирилловича  еще
вчера утром он рассказал следователю о хулиганском звонке!
   Признание готово было сорваться с его уст, но ему помешал вопль Елизаветы
Викентьевны. Она вскочила с дивана и бросилась к профессору:
   - Твоя репутация тебе дороже моей дочери! Ты боишься  газетчиков,  а  моя
девочка в опасности! Она жива, я чувствую это! Ты несешь чушь!  А  ее  нужно
спасать!
   Николай Николаевич съежился в  своем  кресле  и  сконфуженно  смотрел  на
супругу покрасневшими от бессонницы глазами. Бесконечные часы  неизвестности
превратили его мягкую покладистую жену в разъяренную фурию. За все  двадцать
с лишним лет совместной жизни он впервые видел ее такой.
   - Я не услышал ни одного аргумента в пользу того, что  мы  должны  срочно
оповестить полицию, - попробовал сопротивляться он.
   - Откуда  такая  бесчувственность?!  Ее  нет  второй  день!  -  вскричала
профессорская жена. - Ты не отец!
   -  Успокойся,  дорогая,  -  пролепетал  потерянно  профессор.  -   Я   не
бесчувственный. Но я не собираюсь впадать в панику и марать свою  репутацию.
Довольно того, что о репутации не подумала твоя дочь!
   В гостиной воцарилась напряженная тишина. Никто и  не  вспоминал  о  чае,
самовар остывал. Клим Кириллович и Мура испуганно следили за бурной  сценой.
Явственно внятными стали движения часового  маятника,  отмеряющего  звучащий
бег времени. Доктор поднял глаза на циферблат: четверть одиннадцатого.
   Тишину прорвал телефонный зуммер. Члены муромцевского семейства и  доктор
Коровкин в одно мгновение вскочили на нога и  почти  сразу  же  бросились  к
аппарату.
   - Я возьму трубку! - .закричала Мура.
   - Нет, доченька, возьму я, - возражала на ходу мать.
   - Спокойно, спокойно, - отстранил профессор обеих. - Говорить буду я.  От
вас потом толку не добьешься.
   - Только, умоляю тебя" не  пугай,  не  кричи,  -  зашептала  обессиленная
Елизавета Викентьевна.
   Профессор сделал глубокий вдох, осторожно снял трубку с рычажка и  поднес
ее к уху:
   - Профессор Муромцев у аппарата, - сказал он негромко. И  чуть  отодвинул
трубку, чтобы дать возможность и  Елизавете  Викентьевне  приблизить  ухо  к
мембране.
   - Вас просили не беспокоиться о вашей ученице, с ней  все  в  порядке,  -
послышался неуверенный мужской голос.
   - Она здорова?  -  спросил,  подделываясь  под  тональность  собеседника,
Николай Николаевич.
   - Не извольте тревожиться. Концерт состоится в назначенное время...
   ...Когда на другом конце провода  неизвестный  мужчина  нажал  на  рычаг,
профессор в растерянности опустил руку с телефонной трубкой и  воззрился  на
супругу: она, приложив ладони к губам,  смотрела  на  него  расширенными  от
ужаса глазами.
   - Николай Николаевич,  -  вернул  профессора  к  действительности  доктор
Коровкин, - кто это был?
   - Какой-то мужчина, - растерянно ответил профессор, в  полном  недоумении
переводя глаза на доктора.
   - Что он сказал? - быстро вклинилась Мура. - Где Брунгильда?
   - Он сказал, что  концерт  состоится  вовремя,  -  автоматически  ответил
профессор.
   - Ее похитил какой-то сумасшедший! - вскричала Елизавета  Викентьевна.  -
Бедная девочка! Оказаться в руках ненормального!
   - А  может  быть,  это  ее  импресарио?  -  растерянно  предположил  Клим
Кириллович. - Речь-то шла о концерте!
   - Ах, оставьте, пожалуйста, романтические домыслы, - с досадой отмахнулся
пришедший наконец в себя Николай Николаевич, - сейчас  узнаем.  Алло!  Алло!
Барышня! - Он вновь поднес тяжелую трубку к уху и, наклонившись к  торчащему
из  телефонного  ящика  микрофону,  начал  громко  и   требовательно   звать
телефонистку.
   Вскоре телефонная станция откликнулась, и профессор, едва  владея  собой,
заговорил вновь:
   - Да, да, барышня, разговор мы  закончили.  Но  мне  хотелось  бы  знать,
откуда был произведен звонок. Да, наведите, пожалуйста, справки у  дежурной.
Я подожду у аппарата.
   - Боже мой! Боже мой! Надо сообщить в полицию! -  заторопилась  Елизавета
Викентьевна.
   Не отводя телефонную трубку от уха, Николай Николаевич грозно смотрел  на
супругу - с его уст были готовы сорваться упреки в адрес жены: почему она не
потрудилась воспитать свою дочь так, чтобы подобных ситуаций не возникало?
   - Да, я слушаю, - профессор наконец дождался ответа телефонистки.  -  Как
вы сказали? Звонок был произведен из аптеки госпожи Норфельдт? На  Кирочной?
Благодарю вас.
   - Вы все слышали? - грозно спросил он,  обведя  собравшихся  взглядом.  -
Звонил мужчина из аптеки госпожи Норфельдт
   - Есть такая аптека, недавно открылась, - растерянно подтвердил доктор. -
Я там еще не был. Аптека известная, первая такая  в  городе:  весь  персонал
женский, эмансипантки занялись мужским делом - фармацевтикой.
   - Прекрасно, - сурово заявил профессор, - прошу всех пройти в гостиную  и
помочь  мне  принять  решение.  Клим  Кириллович,  вы  можете  еще   немного
задержаться?
   - Разумеется, Никотай Николаевич, сколько потребуется,  -  с  готовностью
ответил доктор.
   Усевшись вокруг стола в гостиной около окончательно  остывшего  самовара,
Муромцевы и доктор Коровкин вновь продолжили совещание.
   - Не понимаю, как Брунгильда могла  оказаться  в  аптеке,  -  нетерпеливо
положила начало обсуждению Мура. - Здесь что-то не то.
   - Ужасно! - схватился за сердце  Николай  Николаевич.  -  Растишь-растишь
дочерей, любишь их, балуешь, гордишься ими, вкладываешь в них всю душу...  И
наступает момент, когда они наносят тебе ужасный удар!  Разбивают  вдребезги
все твои надежды! Лишают тебя веры в то,  что  прекрасная  наружность  может
сочетаться с внутренним благородством и порядочностью...
   - Я уверена, что Брунгильда ни в чем не виновата, - оскорбленно возразила
ему супруга.
   - Ты всегда  так  говорила,  -  возвысил  голос  профессор  Муромцев,  не
отпуская руки от сердца, - всегда вставала на защиту детей! Всему виной твое
либеральничанье! Где, в какой такой аптеке  и  в  каком  обществе  находится
вторые  сутки  твоя  дочь?  Зачем  ей  понадобилось  отправляться  в  вертеп
провизорш?  Или  твоя  дочь  тоже  успела  эмансипироваться?  А  может,  она
влюбилась в какого-нибудь подпольного деятеля, социалиста?!
   - Папочка, - вскочила Мура, - не пугай нас, Пожалуйста!
   - А как она оказалась в этой проклятой аптеке? - с возмущением  уставился
профессор на младшую дочь. - Может быть, и ты  там  была,  знаешь,  что  там
происходит?
   - Нет, я там не была, - отвергла подозрения отца  Мура,  -  и  звонок  из
аптеки еще не означает, что Брунгильда там.
   - Мои дочери не станут путаться с передовыми барышнями. - Глаза Елизаветы
Викентьевны горели недобрым огнем.
   - В самом деле, Николай Николаевич, мало ли откуда люди звонят,  -  мягко
вступил Клим Кириллович.
   - А почему звонил какой-то неизвестный мне мужчина? Кто он?
   - Надеюсь, все разъяснится,  -  ответила  ему  Елизавета  Викентьевна,  -
главное, он сказал, что Брунгильда жива, что с ней все в порядке.
   - Откуда ты знаешь, что на их бандитском  языке  означают  слова  "все  в
порядке"? - вспылил Николай Николаевич. - Может быть, для нас и для  нее  не
такой уж это порядок.
   - И все-таки я не понимаю, при чем здесь концерт? - спросила Мура.
   -  Она  просто  издевается  над  своими  родителями!  -  вскочил  Николай
Николаевич и забегал из угла в угол. - Вместе со своим дружком. Дает о  себе
знать таким дурацким способом, чтобы ее не искали. Она потешается над  нами!
Как, как ты могла проглядеть, с кем якшается твоя дочь! - снова обрушился он
на жену.
   - Твои фантазии невыносимы! Сколько же можно терзать  душу?  -  Елизавета
Викентьевна встала, слезы в ее глазах окончательно просохли. - Я  хочу  хоть
что-нибудь знать. Я сейчас сама поеду в эту аптеку и все выясню на месте.
   - И я с тобой! - вскочила Мура. - Надо ехать быстрее. Уже поздно.
   - И Кирочная довольло далеко  отсюда,  в  Литейной  части,  -  в  оторопи
пробормотал доктор.
   - Я не пущу в это змеиное гнездо жену и последнюю дочь! - стукнул кулаком
по столу Николай Николаевич. - Чтобы и  они  еще  пропали!  Не  смейте  даже
думать об этом! Поеду я сам! И уж я разберусь в этой гнусной истории!
   - Меня смущает, что звонил мужчина. Работают  там  одни  женщины,  а  для
посетителей уже довольно поздно, - сказал доктор Коровкин.
   Он почти не участвовал в разговоре членов муромцевского семейства, в  его
голове царил полный хаос. Ему казалось крайне важным рассказать Муре о  том,
что он видел сегодня на квартире покойного Глеба Тугарина. Он ни  на  минуту
не забывал  и  об  окровавленном  листке  бумаги  со  словами:  "Незабвенная
Брунгильда Николаевна". Доктор время от времени поглядывал на карман визитки
- не проступит ли на ткани кровь? Но возможности  переговорить  с  Мурой  не
предоставлялось. Впрочем, она, верно, и  сама  уже  поняла,  что  если  Глеб
Тугарин убит, то Брунгильда никуда не  могла  с  ним  бежать.  Тем  более  в
аптеку.
   - Провизорша должна была запомнить того,  кто  приходил  к  ней  в  такой
поздний час. Она скажет, если только сама не является сообщницей звонившего,
- заключил профессор.
   Он остановился перед ничего не соображающим доктором Коровкиным.
   - Клим Кириллович, я понимаю, вся эта история вам  неприятна.  И  тем  не
менее не согласитесь ли вы сопровождать меня в эту проклятую аптеку?  Причем
немедленно!
   - Я? Да, разумеется, - вскочил со стула Клим Кириллович, - я готов
   - Глаша! Глаша! Подайте мне пальто! - устремился профессор в прихожую.
   - Глаши нет, я ее отпустила на сегодняшний вечер, - встала перед супругом
Елизавета Викентьевна. - Надо сообщить в полицию! А  вдруг  в  этой  женской
аптеке - логово террористов или террористок? У тебя даже нет оружия!  Ты  не
сможешь защитить себя и Клима Кирилловича!
   Профессор решительно направился в прихожую. Там с профессорским пальто  в
руках стояла горничная Глаша.
   - А... Глафира явилась...  -  рассеянно  заметил  профессор.  -  А  ты-то
откуда, голубушка?
   - Ходила в чайную, беседовала с  Павлом  Савельичем,  -  охотно  пояснила
Глаша.
   - Кто это - Павел Савельич? -  недоуменно  перевела  глаза  на  горничную
хозяйка.
   - Не извольте беспокоиться, барыня, это кучер, что подвозил  вчера  Марию
Николаевну, земляк наш, родом из новгородских краев.
   Профессор повернулся к жене и с досадой махнул рукой:
   - Везде сплошные лямуры. Где  мой  зонт?  Где  шляпа?  Где  галоши?  Клим
Кириллович! Вы готовы?
   Бедная Глаша не знала, что делать сначала - подавать хозяину шляпу и зонт
или пальто доктору.
   - Ах, оставьте, я сам в состоянии надеть  шляпу,  -  отстранил  горничную
Николай Николаевич и в нетерпении  встал  перед  запертой  дверь,  дожидаясь
Клима Кирилловича.
   Перед глазами его был почтовый ящик, в нем что-то белело.
   - Это еще что за чертовщина? Откуда здесь почти в полночь взялась почта?
   Он выдернул белый конвертик из щели и повертел его в руках.  На  конверте
было написано: Муромцеву Н. Н.
   Николай Николаевич вскрыл послание. Острая боль пронзила его  сердце,  он
побледнел, покачнулся и упал бы,  не  подхвати  его  Клим  Кириллович.  Мура
подняла выпавший из рук отца листок и прочла вслух:  "Если  хочешь  получить
дочь живой, готовь 10 тысяч рублей".

Глава 11

   А виновница всего этого переполоха Брунгильда Николаевна Муромцева вторые
сутки  сидела  взаперти  в  незнакомой  ей,   просторной   комнате.   Полной
уверенности, что ей удастся отсюда благополучно выбраться, у  нее  не  было.
Никто из близких и родных не знал и даже не мог догадываться, где она.
   Хотя она  сомневалась,  можно  ли  называть  родными  и  близкими  людей,
которые, возможно, лгали ей на протяжении всей ее жизни. Вечером, в день  ее
рождения, ласковый женский голос сообщил ей по телефону, что она -  неродная
дочь профессора Муромцева, что ее настоящий отец умирает и хотел  бы  видеть
свою единственную дочь у своего смертного одра.
   Последовавший за телефонным звонком и за ее  коротким  обмороком  остаток
вечера и ночь она провела, как в  тумане:  не  обращала  внимания  на  суету
вокруг того, кого она привыкла считать отцом, не  могла  заснуть  почти  всю
ночь, ощущая на себе сочувственные взгляды той, которую  еще  недавно  звала
младшей сестрой. Это была вторая бессонная ночь в ее жизни, но  если  первую
она провела в сладких мечтах, то эту - в тягостных сомнениях.
   Неужели она не Муромцева?
   В течение всей мучительной ночи она пыталась переосмыслить всю  прошедшую
жизнь. Как много явного она не замечала прежде!
   Ей всегда нравилось ее необычное имя - Брунгильда, она им  гордилась!  Но
почему, почему ее православные родители, русские потомственные дворяне, дали
своей старшей дочери имя, не значившееся в святцах? И по праву ли она  носит
на  своей  груди  православный  крест?  В  какой  церкви  ее   крестили:   в
протестантской, католической, православной? Что за тайну хранят столько  лет
Муромцевы, возможно, воспитывавшие чужого ребенка?
   Ее всегда убеждали, что она очень похожа  на  Елизавету  Викентьевну.  Но
сходство могло появиться потому, что так называемая мать лепила  беззащитную
и ничего не знающую девочку по своему образу и подобию, и маленькая  девочка
переняла  мягкость  и  плавность  движений,  спокойную  и  уверенную  грацию
движений у той, кому бесконечно доверяла. А  может  быть,  она.  Брунгильда,
действительно дочь Елизаветы Викентьевны, но незаконнорожденная?  А  Николай
Николаевич,  благородный  человек,  удочерил   внебрачного   ребенка   своей
возлюбленной? Порывистая темноволосая Мура  -  вот  настоящая  дочь  Николая
Николаевича! У них и мимика одинаковая: когда  сердятся,  подергивают  одной
бровью,  хотя  поводить  бровями,  тем  более   одной   бровью,   совершенно
неприлично.
   Да. Ни в ком из Муромцевых нет природной аристократичности,  отточенности
и совершенства жестов, движений! А у нее эта пластика - врожденная. И только
у нее, у Брунгильды, единственной из  всех  Муромцевых,  есть  и  признанный
всеми музыкальный дар, абсолютный слух, артистизм!
   В ночь после празднования ее дня рождения, Брунгильда  много  передумала.
Как она могла оказаться в  чужой  семье,  в  результате  каких  несчастий  и
бедствий, постигших ее истинных родителей? И где находился ее настоящий отец
в течение двадцати лет? Почему он  не  предпринимал  попыток  вернуть  дочь?
Тысячи вопросов кружились в воспаленной голове Брунгильды, но вместо ответов
являлись ей лишь сюжеты незамысловатых романов о подкидышах.
   В ту ночь Брунгильду захлестывала жгучая обида.
   В том, что ей сказали по телефону правду, она уже не  сомневалась,  и  ей
хотелось прояснить все  до  конца,  иначе  она  никогда  не  сможет  открыто
посмотреть в чуть раскосые, карие глаза, если ей еще доведется встретиться с
Глебом Тугариным...
   Утром  Брунгильда,  изнуренная  двумя  бессонными  ночами  и   тягостными
размышлениями, твердо решила отправиться на назначенное свидание и  раскрыть
тайну своего рождения. Никого в известность о своих планах она не поставила.
Пророни она хоть слово, ей, несомненно, не  дали  бы  возможности  выйти  из
дома, стали бы препятствовать и снова - лгать, лгать и лгать.  Другой  родни
Муромцевых в городе нет, обратиться за разъяснениями не к кому. А она  имеет
право узнать, кто ее настоящий отец! Быть может, он