т.
   - Сегодня я свое наблюдение продолжил, - заявил странный  визитер.  -
Утром эта подозрительная персона изволила  вместе  с  хозяином  посетить
автомобильную мастерскую. - Рассказчик сделал многозначительную паузу  и
пристально вгляделся в съежившегося Тернова. - Я не ошибаюсь, сударь?  -
спросил он у кандидата. - Вы там тоже были?
   - Совершенно верно, - подтвердил Тернов.
   - Я рад, что вижу вас живым, - отрезал мичман, - ибо кое-что  слышал.
Автомобильные  механики  говорили,  что  вы   очень   кстати   навестили
мастерскую: автомобиль одним ударом уничтожит и сынка, и его батюшку.
   - Они хотели убить моего отца? - У кандидата отвисла нижняя челюсть.
   - Вероятно, - лаконично отрапортовал мичман. - Но  видимо  и  вам,  и
вашему батюшке повезло. Чему я чрезвычайно  рад.  Впрочем,  целью  моего
наблюдения был азиат, и я ничем не мог вам помочь.
   -  О  взрыве  автомобиля,  господин  Таволжанский,  мы  и   так   уже
осведомлены, - недовольно заметил профессор, косясь на свою  помертвелую
супругу, - так что вы напрасно утруждались. При чем здесь семейное дело?
   - Не торопитесь, господин Муромцев, - мичман нисколько не смутился. -
По этому поводу я к вам и пришел. Поскольку испытываю уважение  к  Марии
Николаевне и считаю своим долгом ее предупредить.
   - А при чем здесь Мария Николаевна? - встревожился Клим Кириллович.
   - Сама она ни при чем, - ответил Таволжан-ский. - Но ее сестра...
   - Откуда вы знаете ее сестру?
   - Я ее не знаю, - признался доктору мичман. - Но Муромцевых с  именем
Брунгильда не так-то много в столице.
   - О Боже! - Елизавета Викентьевна с трудом разжала онемевшие губы.  -
Что с моей девочкой? Где она?
   - Пока еще не знаю, - недовольно отозвался мичман, - но вы  не  даете
рассказать мне все по порядку.
   - Мы вас слушаем, - хором воскликнули собравшиеся.
   - Так вот, Мария Николаевна, проследил я за моим азиатом.  И  как  вы
думаете, куда он направился? В церковь Тихвинской Божьей  матери.  Я  не
стал искушать судьбу - сам на рожон  не  полез,  но  заплатил  ключнику,
чтобы тот подслушал и проследил.
   - И что? - Мура округлила глаза.
   - Дорогая Мария Николаевна, - Таволжанский понизил голос, -  вынужден
вас огорчить. Ваша сестра  намерена  сегодня  вечером,  после  окончания
службы, тайно обвенчаться с генералом Фанфалькиным.
   - Ф-фу, ты черт,  -  профессор  с  облегчением  откинулся  на  спинку
кресла, - и пусть венчается, если ей так  невтерпеж.  Третий  день,  как
предложение сделали, а уж под венец мчится.
   - Но зачем? - прорыдала профессорская  жена.  -  Разве  мы  возражаем
против ее брака? Не возражаем! И  никто  не  возражает!  И  помолвку  не
портили, и обручение...
   - Может, она так торопится потому, что ее подруга  вскоре  уезжает  к
своему неугомонному Колчаку? - высказал предположение профессор.
   Собравшиеся в гостиной погрузились в молчание.
   - Я хотел бы обратить ваше внимание,  уважаемые  дамы  и  господа,  -
Таволжанский прервал затянувшуюся  паузу,  -  что  на  тайном  и  скором
венчании настаивает не мадемуазель Брунгильда, а сам генерал Фанфалькин.
   - Какая нам разница? - с горечью ответил профессор.
   - Разница значительная,  -  возразила  Мура,  нежно  поглаживая  руку
матери. - Если на скоропалительном венчании  настаивает  жених,  у  него
должны быть веские причины. Или у  него  есть  какой-то  тайный  сильный
козырь, который заставляет Брунгильду покоряться.
   - Есть, есть у него такой козырь,  -  язвительно  отреагировал  глава
семейства, - предоставление вольной воли для творческого самовыражения.
   - В этом я ничего не понимаю, - мичман нахмурился, - но мне  сдается,
что девушка  оказалась  во  власти  гнусного  негодяя.  Есть  ли  у  нее
профессия?
   - О да! - воскликнула Елизавета Викентьевна. -  Брунгильда  блестящая
пианистка! Ее знают даже в Европе!
   - Ну, я слишком далек от этой сферы. Нo  то,  что  вы  мне  сообщили,
подтверждает мои худшие подозрения.
   - Худшие? - Елизавета Викентьевна побледнела еще больше.  -  В  каком
смысле?
   - Если ваша дочь, сударыня,  известна  в  Европе,  ее  очень  выгодно
использовать как прикрытие  во  время  поездок  для  встреч  с  агентами
европейских стран.
   - Но она не собирается в Европу! -  воскликнул  доктор.  -  Напротив,
рвется в Порт-Артур!
   - В Порт-Артур? - Мичман встал. - Значит, я на верном пути. И, думаю,
генерал не против, чтобы она туда поехала!
   - Но сам же генерал туда не собирается, - поникла профессорская жена.
- Почему вы решили, что наша девочка станет орудием шпионажа?
   - Сударыня, - как можно осторожнее сказал  мичман,  -  в  мадемуазель
Брунгильде я не сомневаюсь. Однако ее багаж... Если она повезет с  собой
рояль - разве это не самое удобное место, чтобы прятать туда донесения?
   - Кто же будет их туда прятать? - саркастически спросил профессор.
   - Как кто? Генеральский камердинер,  -  уверенно  ответил  мичман.  -
Генерал не отправит в такую  даль  молодую  жену  без  сопровождения.  А
сопровождать ее наверняка будет его японец.
   Все подавленно молчали. Тернов  думал  о  пребывающем  в  Ярославской
губернии батюшке и рассказ о предполагаемом браке Брунгильды  Николаевны
слушал  вполуха,  а  остальные  слишком  хорошо  помнили,  что   генерал
действительно обещал отправить своего слугу-японца вместе с  Брунгильдой
на Дальний Восток.
   Доктор Коровкин счел нужным вмешаться.
   - Насколько мне известно, оснований подозревать господина Фанфалькина
в шпионской деятельности нет. Но если вы правы, господин Таволжанский, -
он встал и подошел к профессору, - то  мы,  Николай  Николаевич,  должны
срочно ехать в  церковь  и  предотвратить  это  тайное  венчание,  чтобы
уберечь вашу дочь от той неприглядной роли, которая ей уготована. Думаю,
в  военное  время  контрразведка  дремать   не   будет,   и   неминуемое
разоблачение приведет к тому, что несмываемое пятно позора - обвинение в
измене России - ляжет на репутацию рода Муромцевых.
   Профессор побагровел.
   - Вот так трудишься всю жизнь на благо России, а все погибнуть  может
в один миг от дочернего легкомыслия.
   - Но еще ничего не погибло, - возразила профессорская  жена,  -  и  я
уверена, что господин Таволжанский нарисовал такую мрачную картину  лишь
потому, что не знает нашу девочку. Если б он хоть раз ее увидел,  он  бы
не думал, что она так глупа и беспомощна...
   - Надеюсь, скоро он ее и  увидит,  -  сказал  профессор.  -  Господин
Таволжанский, вы не откажетесь нас сопровождать?
   - Пожалуй, не откажусь, - оживился гость, - не  сомневаюсь,  что  там
будет и камердинер-японец...
   - Прошу всех не терять времени,  -  отдал  распоряжение  профессор  и
закричал:
   - Глаша! Глафира! Быстро подавай одежду! Мы выезжаем!
   Все понуро последовали в переднюю. Последней выходила Мура, на минуту
задержавшись у телефонного аппарата.
   Когда все уже были одеты в тяжелые  зимние  наряды  и  Мура  поспешно
застегивала пуговицы пальто,  не  желая  отстать  от  компании,  Глафира
отперла входные двери и вскрикнула.
   - О черт! - Профессор, которому горничная непроизвольно наступила  на
ногу, сморщился и возопил:
   - Ну что там еще?
   Глаша безмолвно прижалась к  стене,  и  перед  профессором  открылась
странная картина.
   На лестничном половике,  предназначенном  для  того,  чтобы  вытирать
обувь, лежал черный полотняный квадрат с нарисованными белым  черепом  и
костями. А сбоку от черепа было воткнуто соколиное перо!

ГЛАВА 22

   Илья Михайлович Холомков, молодой вдовец, привыкший жить  на  широкую
ногу, пребывал в скверном расположении духа. Война с  Японией  никак  не
изменила его образа жизни, однако, наметившийся всеобщий сумбур коснулся
своим крылом и его.
   Любимый ресторан его, "Семирамида", к превосходной кухне которого  он
так  привык,  внезапно  потерял  часть  своего   очарования:   нападение
неизвестной  банды  с  перьями  на   голове,   беспорядочная   стрельба,
ограбление - все свидетельствовало о том, что  мирная  жизнь  иллюзорна,
что опасность может подстерегать в любом укромном уголке. И тем не менее
синеокий красавец не желал менять своих привычек.
   В этот вечер он вновь  сидел  в  отдельном  кабинете  "Семирамиды"  и
размышлял  над  событиями  прошедшей  ночи.  Дальний  тупичок  на  задах
Николаевской железной дороги давно служил приютом  веселой  компании.  А
так как Илья Михайлович любил наблюдать странные проявления человеческих
пороков, хотя сам грешил умеренно, то  иногда  и  он  присутствовал  при
тайных оргиях.  А  для  прикрытия  в  одном  из  вагончиков  размещались
симпатичные  патриотические  сестрички  милосердия.   В   прошлую   ночь
разгоряченный Илья  Михайлович,  желая  позабавиться  с  одной  из  них,
нарвался на грубый  отпор:  барышня  визжала,  отбивалась,  плакала.  Но
главное, поблизости болтался ненужный  соглядатай,  он  отбил  и  уволок
девицу.
   Настроение Ильи Михайловича было испорчено. Как бы газетчики чего  не
пронюхали, не устроили скандал.  Ведь  хвалили  его  за  идею  отправить
благотворительный   эшелон   на   Дальний   Восток   с   сестричками   и
медикаментами. Средства  ему  позволяли.  К  тому  же  военные  действия
открывали неплохие перспективы для  получения  подрядов  и  закупок  для
фронта, что  могло  принести  неплохие  барыши,  да  и  орденок  -  хоть
паршивенький,  за  неслужебные  заслуги  -  Анна  или  Станислав,   ему,
меценату, человеку светскому, не повредит.
   Разумеется, Илья Михайлович, принял меры предосторожности. Во-первых,
договорился с начальством железной дороги, чтобы перегнать эшелончик  на
другой путь, в дальний тупичок  и  срочно  его  перекрасить.  Во-вторых,
объявил своим дружкам о временном карантине. Ну а сестричек пока оставил
сидеть над корпией.
   Илья Михайлович угрюмо  поглощал  мозельвейн.  За  окном  опять  мела
метель, царил глухой мрак, а  здесь  сияло  электричество,  обволакивало
жаром  хорошо  протопленной  печи,  со  стен  бросали  призывные   взоры
полуобнаженные гречанки и чудно пахло свежей клубникой,  разложенной  на
хрустальном блюде.
   Одиночество Холомкова прервал метрдотель.
   - Господин Холомков, там, у входа, вас спрашивает какой-то оборванец,
говорит, вы его знаете. Назвался Лузиньяком.
   - А, - вяло улыбнулся Холомков. - Что ему надо?
   - Уверяет, что  вы  его  благодетель,  что  он  явился  за  обещанным
вспомоществованием.
   - Да, что-то такое я говорил, - признался Холомков,  -  но  содержать
его не собирался. Впрочем, пусть войдет.
   Через две минуты бордовая бархатная портьера  вновь  отодвинулась,  и
перед  Холомковым  предстала  сухопарая  фигура   в   поношенной   мятой
шинелишке. Голова посетителя поверх шапки была обмотана  серым  платком,
из-под платка по-бабьи выглядывала полоска грязной белой ткани.
   - Ваше королевское высочество!  -  насмешливо  приветствовал  Бурбона
меценат. - Что это с вами?
   - Несчастья меня преследуют, - дрожащим  голосом  ответил  Бурбон.  -
Приходится скрываться от охотников за  тайной  Орлеанской  девственницы.
Получил огнестрельное ранение. Нуждаюсь в лечении, а средств нет.
   - Погодите, погодите. Присядьте, - великодушно предложил  Холомков  и
попросил официанта принести рюмку водки. Он  рассчитывал,  что  потешные
россказни оборванца отвлекут его от неприятных раздумий,  и  ради  этого
можно потерпеть и не слишком приятный запах, исходящий от его протеже. -
Давайте по порядку. Вы обращались в детективное бюро?
   - Да, господин Холомков,  ваше  давешнее  вспомоществование  ушло  на
поимку моих преследователей.
   Потомок Бурбонов угнездился на краешке стула и жадно тянул носом,  не
отводя глаз от аппетитных яств на накрытом белоснежной скатертью столе.
   - И они пойманы?
   - Увы, еще нет. Но господин Икс устроил в моем  логове  засаду.  А  я
скрылся пока что в ночлежке.
   - Вот оно что! - протянул  с  интересом  Холомков.  -  И  где  же  вы
получили рану? В ночлежке?
   - Там-то было все хорошо, - Бурбон  опрокинул  в  себя  рюмку  водки,
принесенную на подносике официантом, - но теперь  опасаюсь,  что  и  там
нечисто.
   Он недоверчиво покосился на портьеру, за которой скрылся официант.
   - Вы встретились там с подозрительными личностями? -  продолжил  свой
допрос Илья Михайлович.
   - Вовсе нет! Личность, которая ночевала на нарах рядом со мной,  была
очень приличная.  Бывший  губернский  секретарь.  Так  он  представился.
Леонид Арефьев.
   - Тоже от кого-то скрывается?
   - Не исключено. Переночевали мы  с  ним  без  всяких  помех  и  утром
отправились подкрепиться, одним ночлежным чаем сыт не будешь.  Завернули
в трактир, угостил он меня горохом да водкой. Пошли далее.  Погрелись  у
костра. А там уж,  чтобы  где-то  день  скоротать,  забрались  в  подвал
заброшенного дома. В картишки дулись, Арефьевым замусоленные.
   - Это все неинтересно, - перебил его заскучавший Холомков.
   - Так я уже заканчиваю, ваше сиятельство. - Бурбон заторопился:
   - Все было хорошо, пока не заспорили мы о Турции  и  Японии:  у  кого
более военной силы? Я стоял за Турцию, а Арефьев - за Японию.  Может,  я
чего и не то сказал, но  точно  знаю,  турки  сильнее.  А  Арефьев  этот
сгоряча выхватил из кармана револьвер, да и выстрелил в меня от обиды.
   - Турки ему не нравятся, - Холомков усмехнулся. - Попал?
   - Да, ваше сиятельство, попал. Упал я замертво. Очнулся когда  -  нет
моего обидчика, скрылся. А я лежу, кровью обливаюсь, в грязи и  темноте.
Кое-как выполз, да и побежал вас разыскивать. Спасите меня от гангрены.
   - А где рана? - полюбопытствовал Холомков.
   Бурбон, скривившись, отвел от  щеки  бабьи  платки  -  на  скуле  его
обнажилась рваная кровоточащая ссадина.
   - В щеку попал. Полный рот крови. Едва отплевался. Снегом  остановил.
Да и морозец прихватил. Но  покорнейше  прошу,  пожертвуйте  средств  на
излечение. Если доктору не покажусь, скончаюсь.
   Холомков побарабанил холеными пальцами по белой скатерти.
   - Денег я вам, разумеется, дам.  Мне  любопытно  дальнейшее  развитие
истории с Орлеанской девственницей.
   - А почему вас это интересует? - Бурбон насторожился. - Вы... вы...
   - Нет, любезный. Просто меня привлекают все девственницы. В том числе
и Жанна д'Арк.
   Цинизм в голосе Холомкова не оскорбил слуха Бурбона, но тем не  менее
хранитель тайны вскипятился:
   - При чем здесь Жанна д'Арк? Кто это такая?
   - Как кто? - растерялся Холомков. - Разве не ее сожгли на костре?
   - На костре сожгли колдунью! - воскликнул горячо Бурбон. - И звали ее
Далила!
   - Как вам угодно, - холодно  сказал  Холомков  и  вынул  из  портмоне
деньги. - Я  не  собираюсь  силой  извлекать  из  вас  тайну  Орлеанской
девственницы!
   - Из меня  ее  извлечь  невозможно!  -  гордо  ответил  Бурбон.  -  И
стараться не стоит. Она  под  защитой  России.  Впрочем,  я  вам,  когда
опасность минует, в иносказательной форме, разумеется, поведаю  кое-что.
Вы удивитесь, не сомневайтесь. Я человек благодарный.  Способность  быть
благодарным - удел сильных. Мы, Бурбоны, принадлежим к  племени  сильных
мира сего.
   Высокопарность  слога  вкупе  с   суетливыми   движениями   раненого,
прячущего деньги в складки своих немыслимых  одежд,  вызвали  улыбку  на
устах Холомкова. Настроение значительно улучшилось.
   - Мне нравится, любезнейший, ваше чувство достоинства, - благосклонно
кивнул он, - и вы достаточно благоразумны, чтобы прислушиваться  к  моим
советам. Вы ведь убедились, что я ваш друг?
   - Да, господин Холомков, больше друга на данный момент у меня нет.
   - Тогда еще один совет. Обратитесь за  врачебной  помощью  к  доктору
Коровкину. Он мой старинный знакомец, проживает на  Большой  Вельможной,
недалеко от особняка князя Ордынского. Человек  великодушный,  гуманный,
хороший специалист. Передавайте ему от меня поклон.
   - Непременно, господин Холомков, - с достоинством  поклонился  Бурбон
и, пятясь, двинулся к выходу.
   Господин Холомков был необыкновенно щедр сегодня, хотя и не соизволил
угостить  королевского  отпрыска,  пусть  и  непрезентабельно   одетого,
чем-нибудь посущественнее рюмки водки.
   Оказавшись на улице, Бурбон уже не очень  стремился  к  доктору.  Вид
ресторанных яств пробудил  в  нем  чувство  голода,  и  страдалец  решил
отложить визит к доктору, после которого в кошельке мало  что  останется
от щедрот господина Холомкова. Тем более и рана на щеке не саднила.
   После недолгих  колебаний  Бурбон  отправился  в  трактир  "Чарочка",
хозяин которого был не столь требователен к внешнему виду посетителей  и
обслуживал любого, если видел, что у него есть чем расплатиться.  Ходили
слухи,  что  его  милосердие  вызвано  тем,  что  хозяин   трактира   из
попов-расстриг. Впрочем, Бурбона это мало интересовало.
   В трактире было тепло и светло, заливисто играла  гармонь,  аппетитно
пахло жареной рыбой и тушеной капустой, никто  не  обращал  внимания  на
необычный наряд  посетителя,  и,  почувствовав  себя  в  безопасности  в
малолюдном зальчике, Бурбон, прильнув грудью к краю  плохо  выскобленной
деревянной столешницы, предался чревоугодию. Он  расслабился,  согрелся,
но утренний горох,  которым  потчевал  его  негодяй  Арефьев,  сыграл  с
организмом злую шутку.  Живот  начало  пучить,  и  Бурбон  вынужден  был
выяснить у полового, где отхожее место.
   Тот указал на ширмочку в конце коридора, за  ней  находился  заветный
кабинет. Как ни стремился туда Бурбон, все же, не доходя до поворота, он
остановился  и  замер.  Из-за  приоткрытых  дверей  напротив   донеслись
приглушенные голоса: говорили об Орлеанской девственнице. Бурбон  шагнул
вперед и затаил дыхание. На диване слева сидели  два  молодых  человека,
еще двое, чуть поодаль, склонились над шахматной доской.
   - Затягивай потуже, - услышал Бурбон голос сидящего к нему спиной,  -
надеюсь, обойдется без бешенства.
   - Бешеных собак стрелять надо, - ответил дружок в тужурке,  -  боевое
крещение и победа важнее.  Не  думал,  что  столько  возни  потребуется.
Теперь у нас руки развязаны.
   - Надо дождаться утренних газет, - возразил первый.
   - И определить победителя. Ну, что у вас?
   Произнесший последнюю фразу повернулся к шахматистам
   - Твоя взяла, Фридрих, - услышал Бурбон хриплый голос  ссутулившегося
брюнета. - Сдаюсь.
   - Ты, Юлий, не огорчайся, ведь право выбора за тобой.
   - Я выбираю фон Арка, - ответил хриплый.
   - Завтра встречаемся у меня, в восемь, - вклинился студент с дивана.
   - Вообще-то, о нем мечтал я, - раздался голос  с  дивана,  -  он  мой
земляк. Оренбургского предателя не должен коснуться сумрачный германский
гений.
   - Мечтать не вредно, - парировал Фридрих, - а фон Арк - моя птичка. В
нем действительно есть что-то от Орлеанской девственницы.  Хотя  она  не
музицировала, и я не инквизитор.
   Бурбон покрылся холодным потом, отпрянул от замочной  скважины  и  на
цыпочках прокрался в уборную. Сидел он там до тех пор, пока в  дверь  не
раздался робкий стук полового. Только тогда, жалуясь на скверную  работу
желудка и причитая, Бурбон покинул убежище и вернулся к столу.
   Аппетит у него пропал; он смотрел на тарелку с кулебякой, от  которой
исходил соблазнительный аромат, и пытался  переварить  то,  что  услышал
через замочную скважину. Он и не знал до сих пор,  что  в  столице  есть
человек по фамилии фон Арк. Быть может, еще  один  претендент  на  тайну
Орлеанской девственницы. Не он ли насылал призраков на  квартиру?  И  не
собираются ли его сжечь?
   Страшная мысль пришла мосье в  голову:  юнцы  с  нерусскими  именами,
укрывшиеся в задней комнате трактира, охотятся за ним самим, но  ступили
на ложный след и собираются заняться каким-то фон Арком. Если  это  так,
то возможна краткая передышка.
   Бурбон  успокоился,  кое-как  закушал  водочку  рыбной  кулебякой   и
выскочил на улицу. Он хотел бежать в детективное  бюро  "Господин  Икс",
поделиться с сыщиком своими новостями. А  заодно  выяснить,  удалась  ли
за