- Жалко тратить такой чудесный  день  на  подобное  занятие,  -  ответила
Елизавета Викентьевна. - Давай вернемся к  нему  потом,  впереди  еще  много
пасмурных вьюжных дней. А сейчас, девочки, мне требуется ваша помощь.  Через
несколько дней  наше  университетское  благотворительное  общество  проводит
вечер   в   женской   гимназии.   Представляете,   они   даже   затеяли    -
естественноисторический театр. Право, такого  в  Петербурге  еще  не  знали.
Среди гимназисток есть  и  те,  кто  учится  за  казенный  счет.  Мы  решили
предоставить им некоторое денежное вспомоществование и сделать подарки.  Мне
кажется, подойдут  какие-нибудь  изящные  и  недорогие  предметы  -  гребни,
заколки,  зеркальца,  душистое  цветочное  мыло,  может  быть,  конфеты.   Я
попросила бы  вас,  девочки,  присмотреть  возможные  подарки.  Съездите  на
Невский, прогуляйтесь от Литейного до Знаменской. Гостиный Двор очень дорог,
посмотрите галантерейные лавки, только без всяких излишеств,  девочки,  надо
чтобы все было достойно и скромно. Заодно и по  городу  прокатитесь,  погода
великолепная. Как вам мое предложение?
   Мура посмотрела выжидательно на сестру.
   - Мамочка, - улыбнулась Брунгильда, - ты просто змей-искуситель. Мне надо
еще часа два позаниматься. А  вечером  мы  с  Мурой  и  Климом  Кирилловичем
приглашены в Юсуповский сад на Рождественскую елку.
   - Сама видишь,  сейчас  ничего  не  получается.  Вернешься  через  часик,
успеешь позаниматься. Да и совсем другое настроение будет - и у  тебя,  и  у
инструмента.
   Мура  засмеялась,  представив  себе,  как   обиженный   рояль   стоит   в
одиночестве, потом понимает, что он сам  виноват,  что  Брунгильда  от  него
ушла, и решает, что ему одному плохо и скучно. Только бы вернулась  та,  чьи
тонкие пальчики так властно и  нежно  дотрагиваются  до  его  клавиш,  -  он
непременно, непременно станет вести себя совсем по-другому. Так,  чтобы  она
была довольна и счастлива.
   Брунгильда  встала  из-за  инструмента,  не  оборачиваясь,  левой   рукой
опустила крышку, погрузившую во тьму белые и черные клавиши, и сказала:
   - Конечно, мы едем. Правда, сестричка?
   Мура  захлопала  в  ладоши,  схватила   экспериментальный   бутерброд   и
испачканную клеенку и выбежала из гостиной.
   Через полчаса, получив от Елизаветы Викентьевны  подробные  инструкции  -
дальше указанного маршрута не заезжать, быть  внимательными  и  аккуратными,
друг от друга не отходить, Брунгильде беречь  Муру,  она  еще  маленькая,  -
барышни, от души расцеловав мать в обе щеки, уже сбегали по  лестнице  и  на
ходу решали - каким путем они поедут в магазины на Невском?
   Извозчик, сразу попавшийся им на глаза, остановился и с улыбкой наблюдал,
как барышни усаживаются в коляску. Достойный, пожилой извозчик располагал  к
тому, чтобы продемонстрировать свою взрослость и самостоятельность.
   - Ты братец, чей будешь? - спросила Брунгильда.
   - Извозный двор Макарова, барышня. Куда прикажете?
   -  Будь  любезен,  на  Невский,  к  Литейному.  В   галантерейную   лавку
Кукарекина.
   - И если можно, самой  красивой  и  длинной  дорогой,  -  добавила  Мура,
рассмеявшись.
   Барышни  ехали  по  городу,  рассматривая  вывески,  названия  магазинов.
Броские  плакаты  красовались  на  вагонах  конок,   облепляли   специальные
вращающиеся киоски на углах  улиц.  Рекламировалось  все:  вина,  лекарства,
новые ткани, кафешантанные представления, театры.  Увидев  огромный  портрет
Константина Варламова на одной из тумб, Мура недовольно отвернулась - по  ее
вине так и не пришлось им увидеть актера в роли Берендея. Ближе  к  Невскому
реклама становилась все более назойливой, на Невском вывескам уже не хватало
двух нижних этажей, и они, аляповатые и грубые, бесцеремонно занимали фасады
домов до самой крыши. И хотя бразильский кофе, богемский хрусталь и  венская
мебель барышень не интересовали, смотреть  на  фасады  зданий  было  намного
интереснее,  чем  вниз.  Дорога  из-за   небольшого   мороза   расквасилась,
утоптанный снег превратился в кашу, смешанную  с  сеном,  бумагами,  конским
навозом. В ноздри лез запах далекий от парфюмерного,  но  и  в  нем  барышни
находили что-то приятное, волнующее, весеннее.
   Брунгильда читала сестре  вывески:  "Фортепьянист  и  роялист",  "Продажа
разных мук", "Портной Иван Доброхотов из иностранцев". Вдоволь  посмеявшись,
она, наконец, нашла что-то заслуживающее внимания и указала  Муре  на  яркую
вывеску: "Пробуйте цветочные глицериновыя мыла  парфюмерной  фабрики  Г.  А.
Брюгера".
   В магазинах,  около  которых  останавливался  по  требованию  симпатичных
барышень извозчик, Брунгильда и Мура перво-наперво спрашивали  "глицериновыя
мыла  Брюгера"  -  лавандовые,  жасминовые,  земляничные,  ландышевые.   Они
придирчиво  изучали  гребни  и  заколки   -   металлические,   целлулоидные,
черепаховые,  инкрустированные   фальшивыми   драгоценностями   -   бирюзой,
жемчугом, золотом, рассматривали зеркальца в красиво  расписанных  рамках...
Мура поражалась, с каким достоинством держит себя Брунгильда с приказчиками:
она нисколько не  робела,  говорила  солидным  тоном,  который  не  позволял
приказчикам  фамильярничать.  Когда  сестры  убедились,  что  им  есть   что
предложить Елизавете Викентьевне, они решили отправится домой.
   Жаль было  расставаться  с  нарядным  Невским  -  и  зимой  он  оставался
прекрасным.  Сколько  великолепных  зданий  здесь,  сколько   магазинов.   А
строительство продолжается! Скоро напротив Аничкова дворца появится огромный
Елисеевский магазин - такой же, как в Москве, если не лучше.  Пусть  Невский
проспект меняется - он всегда останется  главной  витриной  города,  по  его
широкой булыжной мостовой всегда  будут  проноситься  богатые  экипажи  -  с
красивыми женщинами и неотразимыми молодыми людьми. Они  -  будущее  России,
без них - немыслима столица, ее роскошь и сила.
   Так думала Мура, пока коляска ехала по Невскому. Вскоре они  свернули  на
боковую улицу, перебрались через  канал  и  повернули  налево.  Тут  барышни
заметили впереди толпу людей, перегородивших улицу.  Подъехав  поближе,  они
убедились, что дорога  перекрыта.  Им  навстречу  шел  городовой  -  хмурый,
встревоженный.
   - Прошу разворачиваться, здесь временно проезда нет, - сказал он, тут  за
его спиной раздались громкие, яростные крики,  он  обернулся  на  секунду  и
снова обратился к барышням, - ничего не  поделаешь,  придется  прибегнуть  к
силе. Студенты бузят. Требуют от  правительства  поддержки  буров.  Лучше  б
учились да думали о пользе для России. Еще раз  прошу  прощения.  Поверните,
слева под арку есть  сквозной  проезд  -  до  Большой  Вельможной.  Извозчик
развернулся и аккуратно вписался в арочный  проем.  Проехав  еще  через  три
двора, вывернул с большими предосторожностями на Большую Вельможную.
   - Так это и есть Большая Вельможная? - спросила Мура. -  Кажется,  где-то
здесь живет доктор Коровкин.
   Извозчик придержал лошадь и обернулся к своим симпатичным седокам:
   - Кто такой доктор Коровкин,  я  не  знаю.  А  вот  что  здесь  находится
знаменитый особняк князя Ордынского, так это могу точно показать.
   -  Чем  же  он  знаменит,  братец?  -   снисходительно   поинтересовалась
Брунгильда.
   - Неужели вы не читали в  газетах?  Все  мои  седоки  только  об  этом  и
говорят. - Извозчик совсем уже ехал шагом. - Кто говорит, люди там исчезают.
Кто говорит, ночью бродит призрак, то ли женского полу, то ли монах...  Если
хотите рассмотреть особняк, скажите, я остановлю.
   - Да, останови, братец, пожалуйста, - попросила Мура, не глядя на сестру.
   Обычный особняк, есть в Петербурге и побогаче. В нем явно никто не живет.
Никаких признаков жизни. Каково ж было их удивление,  когда  парадная  дверь
открылась и на крыльце показался  человек  в  темной  шинели  и  в  фуражке.
Человек спустился по ступеням крыльца и  направился  к  воротам  -  он  явно
заинтересовался  нежданными  посетителями.  Мура   спрыгнула   на   тротуар.
Обитатель особняка, пожилой мужчина лет тридцати пяти, внимательно  осмотрел
Муру и вежливо спросил:
   - Что вам угодно, барышня? Хозяев нет.
   - Мы, любезный, просто проезжали мимо. И остановились посмотреть  на  это
архитектурное чудо.
   Человек скривился и перевел взгляд на Брунгильду, Мура  тоже  обернулась.
Брун-гильда сидела как-то необычно, вполоборота к говорящим, изящно  положив
вынутую  из  муфты  правую  руку  на  боковую  стенку,  взгляд  ее,  немного
отуманенный, скользил поверх голов Муры и ее собеседника. Отметив про  себя,
что рука у Брунгильды - от плеча до безвольно упавшей  кисти  в  перчатке  -
красоты необыкновенной, Мура вновь обратила взор к человеку за оградой.  Его
лицо изменилось, расправились складки  лба  и  щек,  высвети  лись  странным
светом  серые  глаза.  "Вот  она,  волшебная  сила  настоящей  женщины,   ее
неотразимые чары!" - вздохнула про себя Мура.
   - Неужели только вы остались в этом  огромном  доме?  Один-одинешенек?  -
спросила ласково Мура.
   - Мне не привыкать, барышня, такая у  меня  служба,  -  ответил  странный
сторож и снова перевел взгляд на Брунгильду.
   Мура еще раз обернулась и  только  тут  поняла,  что  происходило  за  ее
спиной: там непонятным образом оживала прямо на  глазах  знаменитая  картина
Крамского  "Неизвестная"  -  чудесная  женщина  слегка  повела  головой,  ее
отрешенный взгляд упал на человека за оградой, и она чуть улыбнулась.
   Мура повернулась к ограде: странный  сторож,  явно  смущенный,  с  трудом
оторвал взгляд от Брунгильды и сказал:
   - Не жалейте меня, барышня, я не совсем один в этом доме.  Там  еще  есть
попугай.
   - Попугай? - всплеснула руками Мура. - Откуда? Зачем он вам?
   - Он мне не нужен, но живую тварь не могу выбросить на мороз. Зима. Вот и
хозяева, уезжая, побоялись вести ее в дальние края - не выжила бы  заморская
птица.
   Человек за  оградой  снова  перевел  взгляд  на  Брунгильду,  по-прежнему
загадочно улыбающуюся и время от времени вскидывающую роскошные ресницы,  и,
осмелев, предложил:
   - Может быть, барышням угодно взять с собой птичку - она красивая.
   - Да, я хочу, чтобы у меня был  попугай,  -  произнесла  кокетливо  Мура,
стараясь копировать сестру. Но сторож не  обратил  на  ее  попытки  никакого
внимания.
   - Друг мой,  -  неожиданно  разомкнула  уста  Брунгильда,  и  ее  чарующе
музыкальный голос поразил сестру, - мы были бы рады  принять  от  вас  такой
подарок.
   Сторож расплылся в улыбке и поклонился.
   - Я готов показать вам эту птицу, я даже не знаю, чем ее кормить,  только
воду наливаю, - обратился он к Брунгильде через голову Муры.
   Брунгильда не пошевелилась. Зато Мура как можно вкрадчивее предложила:
   - Я, я, если вы не возражаете, посмотрю на птицу. Если она еще  жива,  мы
возьмем ее непременно.
   Сторож повел Муру к крыльцу, время от времени оборачиваясь на  оставшуюся
в коляске Брунгильду, - красавица молча улыбалась, и только  немного  спустя
до Муры донесся ее звучный голос:
   - Побыстрее, душа моя! Не задерживайся.
   Мура помахала с крыльца рукой сестре и вступила в темный холл. На столике
слева горела свеча -  направо  уходила  широкая  лестница.  Поколебавшись  с
минуту, странный сторож сказал Муре:
   - Возьмите подсвечник, хотя наверху довольно светло.  На  всякий  случай.
Подниметесь по лестнице, направо пройдете через две двери  и  увидите  слева
вход в кабинете князя. Там, слева от письменного стола, на полке - клетка  с
попугаем.  На  нее  наброшен  кусок  черной  ткани.   Прошу   прощения,   но
сопровождать вас не могу. Не имею права оставить свой пост.
   Человек поклонился и остался смотреть, как Мура поднимается по  лестнице,
но когда она скрылась за поворотом, сторож вышел  из  дома  и  устремился  к
стоящей  у  ворот  коляске.  Какой  там  к   черту   попугай,   если   такая
необыкновенная птица, такая изумительная красавица  осчастливила  его  своей
неземной улыбкой и благосклонным взглядом!
   Мура тем временем оказалась в кабинете  князя  Ордынского.  Свечи  ей  не
пригодились, она их погасила. В кабинете, несмотря на зашторенные окна, было
достаточно светло. Мура остановилась посреди кабинета,  осмотрелась.  Клетка
стояла там, где и сказал сторож. Всюду следы  поспешного  отъезда  -  мебель
сдвинута, книги валяются на полу. Мура подошла к подоконнику и взяла в  руки
тяжелый кожаный том с темными металлическими уголками. "Оповедь" - прочитала
она, пролистала несколько шершавых желтых страниц и положила книгу на место.
Она еще раз обвела взглядом кабинет и увидела на противоположной стене икону
- Богоматерь с младенцем. Ей почему-то захотелось дотронуться до этой иконы.
Она сняла перчатки  и  положила  их  поверх  "Оповеди".  Обогнув  стол,  она
мимоходом  приподняла   ткань,   укрывавшую   попугая,   увидела,   как   он
встрепенулся, и тут же опустила ткань. Потом приблизилась к иконе, встала на
цыпочки  и  провела  правой  рукой   по   темному   серебряному   окладу   -
необыкновенное чувство владело ей, необъяснимый прилив нежности. И  выразить
его можно было, не боясь чужих глаз, - чувствуя  ладонью  прохладу  металла,
окружающего божественный лик.
   Тут Мура вдруг услышала странный звук, скорее  скрип,  отдернула  руку  и
отскочила, наткнувшись на письменный стол. Скрип не прекращался,  и  Мура  с
ужасом смотрела, как изображение Богоматери с  младенцем  вместе  с  окладом
стало медленно съезжать вниз, а за ним в углублении ковчежца стало выступать
что-то другое. Сначала синее небо с  вершинами  елей  и  небольшой  храм  на
круглой горке, потом полукруг золотого нимба, а потом и юное  мужское  лицо.
Наконец вся картина открылась целиком, движение и скрип прекратились.  Мура,
ни жива ни  мертва,  сделала  шаг  вперед,  чтобы  рассмотреть  таинственное
изображение. На голове прекрасного  юноши  сияла  корона.  На  куполе  храма
сверкали крест и месяц. Вокруг нимба  шли  алой  краской  выписанные  слова:
"ЦАРЬ ВСЕЯ РУСИ ВАСИЛИЙ СМИРЕННЫЙ, СВЯТОЙ ФЕОДОР БОРИСОВИЧ".
   Мура оглянулась на дверь кабинета, прислушалась.  В  доме  стояла  полная
тишина. В этой тишине она ощущала, как колотится ее сердце, как нарастает  в
душе страх,  как  пыльный  всеми  покинутый  кабинет  становится  все  более
зловещим и опасным. Она не знала, как ей  дальше  быть,  -  перевела  дух  и
решила как можно  скорее  уходить  отсюда.  Она  взяла  клетку  с  попугаем,
захлопавшим крыльями, подбежала к подоконнику, схватила перчатки, сунула  их
в карман и, забрав подсвечник, быстрым шагом устремилась вниз.
   В холле у дверей никого не было. Мура отдышалась, поставила подсвечник на
столик, поглядела в зеркало. И медленно открыла дверь на улицу.
   Брунгильда, увидев ее на крыльце,  замахала  рукой.  Беседовавший  с  ней
сторож благожелательно смотрел на приближающуюся Муру.
   - Жива, жива птичка, - заметил он удовлетворенно, - разве не  Божье  дело
спасти душу живую, пусть и пернатую?
   Он помог Муре подняться в коляску, передал ей клетку с попугаем.
   Хорошо, что сегодня тепло, - сказал он, - если быстро поедете, довезете в
полной сохранности.
   - Свечи я поставила на столик в холле...
   Мура отвела глаза. Она дрожала от нетерпения - поскорей бы уехать,  чтобы
сторож не смог ее найти: неизвестно,  как  он  отнесется  к  тому,  что  она
натворила в кабинете?
   - Признайтесь, барышня, - он явно не желал прерывать приятное знакомство,
- страшновато было?
   - Нет, не очень, - Мура прижалась к сестре.
   - Ну, ничего, я и сам чувствую себя там не в  своей  тарелке,  неприятный
дом, жутковатый.
   - Позвольте вас поблагодарить, друг мой, - пропела Брунгильда, - за  вашу
любезность. Кто знает, может быть, мы еще увидимся...
   Она многозначительно улыбнулась и протянула ему руку в перчатке. Но  так,
чтобы он смог дотянуться губами только до самых кончиков пальцев.
   - Езжай, братец, - обратилась она к извозчику и  отвернулась  так,  чтобы
человек у ворот увидел ее точеный профи ль.
   Плечи  извозчика  расслабились:  все  время  пока   молоденькая   барышня
находилась в доме, он испытывал напряжение и теперь с  удовольствием  тронул
свою сытую гладкую лошадку. Барышни поминутно просили его, чтобы он ехал как
можно быстрее и самым коротким путем.
   Через полчаса они входили в свою квартиру, смеясь и наперебой рассказывая
Елизавете Викентьевне о необычном приключении.  Они  снимали  свои  шапочки,
шарфы, пальто, ботинки, заглядывали в зеркало, а потом, все также  смеясь  и
успокаивая  мать,  не  ожидавшую  от  своих  воспитанных  дочерей   подобной
самостоятельности, последовали за нею в гостиную.
   В гостиной сидела за столом незнакомая пожилая женщина с приятным лицом -
она приветливо улыбалась, переводя взгляд с одной девушки на другую.
   - Позвольте представить вам, Полина Тихоновна, моих дочерей -  Брунгильда
и  Мура.  Полина  Тихоновна,  девочки,   тетушка   нашего   дорогого   Клима
Кирилловича.
   - Много наслышана, - сказала тетушка, - рада знакомству.
   - Мы ждем Клима Кирилловича к вечеру. Надеемся, он в  добром  здравии,  -
радостно улыбнулась Мура и, не сдержав нетерпения,  обратилась  к  Елизавете
Викентьевне. - Мама, а можно мы прямо сейчас откроем попугая?
   - Открывайте, мне и самой любопытно на него взглянуть.
   Мура водрузила клетку на стол и сняла с  нее  плотную  черную  ткань.  На
жердочке сидел довольно крупный белый попугай, опустив вниз свою  горделивую
голову. Через мгновение  он  встряхнулся,  распустил  высокий  веерообразный
хохолок, повернул голову набок, вытаращил на Муру свой круглый черный  глаз,
захлопал крыльями и огласил гостиную громкими резкими звуками.
   - Ры-мы-ны-ды-рры!
   Мура с Брунгильдой бросились, хохоча, на диван.
   - Что он сказал? Что-то я не поняла? - спросила Елизавета Викентьевна.
   И, как будто в ответ на ее реплику, попугай повторил:
   - Ра-ма-на-да-рра-к!
   Девушки снова захохотали и захлопали в ладоши.
   Однако Елизавета Викентьевна и Полина Тихоновна,  глядя  друг  на  друга,
смеяться не собирались.
   - Если он повторит еще раз и подтвердит мои подозрения... -  начала  было
Елизавета Викентьевна.
   - Что ж здесь неясного? - вздохнула Полина Тихоновна. - Мне  кажется,  он
вполне отчетливо говорит по-русски: Романов - дурак.
   Елизавета Викентьевна всплеснула руками и опустилась на стул.
   - Только революционных попугаев нам  и  не  хватало!  Быстро,  негодницы,
признавайтесь, у каких-таких террористов-бомбистов вы  взяли  эту  противную
птицу! Думали обмануть меня баснями про князя? Это ж надо такое придумать  -
попугай князя Ордынского!
   - Милая Елизавета Викентьевна, -  раздался  в  наступившей  тишине  голос
Полины Тихоновны. - Самое смешное, что такой князь, действительно, есть.  То
есть был. И особняк его не очень  далеко  от  нашей  с  Климом  Кирилловичем
квартиры.
   Все молча уставились на попугая, который  соскочил  с  жердочки  и  начал
поддевать клювом пустое блюдце на дне клетки.
   -  Да  еще  и  Клима  Кирилловича  арестовали,  -   вздохнула   Елизавета
Викентьевна. - Как арестовали? За что? - в один голос вскричали вскочившие с
дивана барышни.

Глава 10

   Утром этого же дня в наидурнейшем расположении духа  шеф  сверхсекретного
бюро Департамента полиции подходил к полицейскому участку,  где  его  должны
были ждать следователь Вирхов и оставленный - для раздумий и  избавления  от
спеси - подозреваемый доктор Коровкин. Вчера он так и не  признался  в  том,
что в рождественскую ночь  в  булочной  Ширханова  что-то  нашел  в  пеленке
подброшенного младенца  и  скрыл  от  следствия.  Господин  Пановский  отдал
распоряжение  оставить  упрямого  доктора,  надменно  отвечавшего,   слишком
надменно и независимо. Сам же не очень-то горел на  службе:  велел  снять  с
доктора все антропометрические данные по методу Бертильона, сфотографировать
и приобщить данные к картотеке. Оба злобно и молча отреагировали на указание
Пановского, что и неудиви