о дергалось.
   А еще через мгновение,  когда  Мария  Николаевна  Муромцева  очнулась  от
потрясения, она поняла самое главное - у господина Крайнева она  не  получит
деньги за недостающую в убранстве "Посейдоновых анналов"  черную  жемчужину.
Изукрашенный переплет, скрывающий труд Ивана  Великого  Готского,  наверняка
лежал в глубине рыжего баула, так хорошо  описанного  Михневичем.  И  теперь
находился  в  других  руках  в  руках  серенького  служащего  библиотеки   и
одновременно умопомрачительно дерзкого грабителя,  не  побоявшегося  сделать
свое черное дело прямо в двух шагах от городового,  -  в  руках  Анемподиста
Кайдалова!

Глава 17

   Доктор Коровкин, отправившийся утром с Васильевского острова в  аптеку  в
Литейную часть, видел окружающий мир, как  в  тумане.  Неву  он  пересек  на
темно-синем пароходике  "Финляндского  пароходного  общества",  укрывшись  в
желтой кормовой каюте. Из окна он хмуро наблюдал за бороздящими невские воды
такими же синими пароходами и за пароходами Шитова: с зелеными корпусами,  с
брезентовыми отвесами, спускающимися с крыш. Между дровяными баржами - город
готовился к зиме - скользили юркие лодки, ялики, медленно ползли паромы.
   В Адмиралтейской части Клим Кириллович взял извозчика. В  Литейной  части
он не был  очень  давно  и,  несмотря  на  тревоги,  невольно  отметил,  как
преобразился за лето город. Петербург украшался. На одной улице  можно  было
увидеть все, что, пожалуй, не найдешь ни  в  Москве,  ни  в  других  городах
России: шлифованный гранит, роскошный мрамор, лакированное  дерево,  бронзу,
художественной ковки железо, зеркала. Фасады зданий, большую  часть  которых
занимала реклама, заметно выросли, вместо особнячков появились  шестиэтажные
гиганты сажен 50 в длину. На панелях пред  домами  зачастую  выкладывали  не
белые плиты, не асфальт, а роскошный паркет из изразцов.
   Однако три ночи, проведенные  в  волнениях  и  беспокойном  кратком  сне,
давали о себе знать. Голова у доктора Коровкина слегка кружилась, и во  всем
теле ощущалась мелкая ознобная дрожь. Вечер, когда он сидел за гостеприимным
столом рядом с Брунгильдой,  празднующей  свое  двадцатилетие,  казался  ему
теперь бесконечно далеким. Тогда  он  мог  беспечно  наслаждаться  обществом
приятных ему людей, пить хорошее вино и слушать забавные рассказы профессора
о  смехотворных  проектах  гостей  Стасова,  замышленных  ими  к   200-летию
Петербурга!
   Все осталось где-то далеко-далеко,  а  близко,  в  душе  и  памяти,  было
другое:  хулиганский  телефонный  звонок  с  сообщением  об  умирающем  отце
Брунгильды, суматоха вокруг "отравленного" профессора, свидание  с  Мурой  в
Румянцевском сквере, смерть Глеба Тугарина,  звонок  из  аптеки,  записка  о
выкупе за Брунгильду, сердечный приступ у профессора Муромцева.  И  сегодня,
после  утомительного,  непродолжительного  забытья  на  жестком   диване   в
профессорской гостиной, его с утра ждала тысяча неотложных  дел.  Надо  было
посетить подозрительную аптеку; вернуться на Васильевский и проследить,  как
дежурившие у ложа профессора дамы  выполняют  его  предписания;  узнать,  не
объявились ли похитители Брунгильды; потом отвезти Муру с  ее  жемчужиной  в
ювелирную мастерскую; заехать, если удастся, в банк за деньгами;  решить,  в
конце концов, вопрос с пациентами.
   Еще утром, во время телефонного разговора, тетушка Полина  сообщила,  что
вчера весь день ему звонили  обеспокоенные  пациенты.  Особенно  ресторанщик
Порфирий Филимонович о своих переломанных ребрах беспокоился, да  генеральша
Зонберг спрашивала, когда же Клим Кириллович приедет, чтобы сменить  повязку
на ране ее дочери Татьяны.
   У доктора Коровкина времени на врачебные обязанности не оставалось. Он  с
ужасом сознавал, что именно ему придется  встречаться  со  злоумышленниками,
передавать им деньги, освобождать из неволи  несчастную  Брунгильду!  Больше
некому!
   Клим Кириллович не вполне представлял себе, как освобождают заложников, у
него не было опыта общения с шантажистами. Он  беспокоился,  что  не  сумеет
справиться  с  ответственной  миссией  достаточно  грамотно:  его  могут   и
обмануть. А вдруг в результате его хлопот несчастная девушка пострадает  еще
больше! Не взять ли с собой  Ипполита  Прынцаева?  Но  доктор  полагал,  что
профессор не сообщил своему ассистенту об исчезновении своей старшей  дочери
- берег свою репутацию.
   Хорошо бы  привлечь  к  делу  официальные  власти,  опереться  на  помощь
полиции,  рассказать  все  Карлу  Ивановичу  Вирхову.  Но  и  здесь  таилась
опасность а вдруг вспугнешь похитителей? Вдруг  они  передумают  и  выдвинут
более жестокие условия? Не удлинятся ли в таком случае муки  Брунгильды,  не
продлится ли ее заточение? Бедная девушка! Ее тонкая  душевная  организация,
ее изысканная красота - выдержат ли они такие испытания? Где она сейчас?  Не
подвергается ли издевательствам? Не плачет ли, забившись  в  темный  угол  и
глядя с мольбой на своих мучителей? Какая слава ожидала ее на  сцене,  какой
талант дал ей Бог!  Сможет  ли  она  теперь,  после  чудовищного  потрясения
вернуться в искусство? Доктор Коровкин чувствовал, что жалость и нежность  к
похищенной красавице переполняют его сердце. По утверждению Муры, Брунгильда
влюблена в другого. Но этот другой мертв! Значит, ей предстоит перенести еще
одну трагедию - трагедию разбитого сердца!
   Уже подъезжая на извозчике к Кирочной, Клим Кириллович  спохватился,  что
не успел обдумать, как правильно повести разговор в аптеке, из которой вчера
вечером раздался странный телефонный звонок - глумливый, сказал  бы  доктор,
но все-таки давший след для поисков Брунгильды.
   Доктор Коровкин велел извозчику остановиться на углу Кирочной  и  Н-ского
переулка и, отпустив извозчика, сошел  на  тротуар.  Аптека  занимала  часть
первого этажа  углового  здания,  и  Клим  Кириллович,  миновав  со  стороны
Кирочной улицы витрину  с  внушительными  бутылями  с  малиновым  и  зеленым
раствором медного и железного купороса, вышел  на  Н-ский  переулок,  где  и
располагался вход в аптеку, увенчанный двуглавым орлом.
   Однако дверь  аптеки  оказалась  запертой.  Клим  Кириллович  заглянул  в
витрину, выходившую  на  Н-ский  переулок.  На  широком  подоконнике  стояла
керосиновая лампа. В стеклянных стойках  внутри  аптеки  доктор  даже  сумел
разглядеть столь знаковые  ему  пробирки,  колбы,  реторты,  вокруг  которых
аккуратно разместились коробочки с пилюлями, пузырьки с  микстурами,  бинты,
вата, флакончики с маслами, грелки и многое другое. Он не заметил только  ни
одной живой души внутри аптеки.
   Он вновь подошел к дверям, с досадой подергал ее ручку, нажал  на  кнопку
электрического звонка. Не дождавшись ответа, с досадой пнул дверь ногой.
   -  Зачем  же  вы,  барин,  безобразничаете?  -  услышал  он   за   спиной
укоризненный голос. Доктор обернулся и увидел прямо перед собой средних  лет
мужичишку в ватном пиджаке,  из-под  которого  выглядывали  синие  шаровары,
заправленные в грубые смазные сапоги.
   - А зачем посреди бела дня закрывать аптеку?  -  Не  владеющий  собой  от
нахлынувшего раздражения доктор с неприязнью  смотрел  на  незваного  стража
порядка. - Людям лечиться надо, а они позакрывались. Что, если больной умрет
без лекарств?
   - Хулиганить не надо,  -  рассудительно  заметил  мужичок,  -  а  закрыто
потому, что санитарная инспекция придралась. Хозяйка всех распустила, уехала
дела улаживать.
   - Безобразие, развели антисанитарию! - оборвал его доктор. - А вы  почему
здесь порядки наводите?
   - Не сердитесь,  барин,  я  служу  ночным  сторожем  при  аптеке.  Белено
присматривать.
   - Так где ж ты бродишь? - не унимался  доктор.  -  Открывай  скорее  свою
аптеку.
   - Не велено, - вздохнул сторож, - хозяйка браниться будет. Да и продавать
я ничего не вправе. И так уж госпожа Норфельдт,  провизорша  наша,  на  меня
серчает за вчерашнее. Открыл я вчера ночью аптеку, чтобы порошочек взять для
захворавшей княжны Бельской, признался сегодня  утром  хозяйке  -  выбранила
меня.
   - А сама хозяйка ночью дежурит в аптеке?
   - Никак нет, барин, запирает и  уезжает  на  свою  фатеру.  Или  к  другу
сердечному, если телефонирует.
   - Так в аптеке есть телефон?
   - Да, барин, имеется. Наша аптека - передовая.
   - Хорошо, дружок, - после небольшого раздумья  сказал  доктор,  -  извини
меня за раздражение и нелюбезность. Сам понимаешь, как я раздосадован.
   - Что уж тут не понимать, - согласился мужичок,  -  да  помочь  ничем  не
могу.
   Доктор поднял на него глаза, его тут же  ослепил  солнечный  луч.  Доктор
зажмурился и отвернулся. Когда он  открыл  глаза  и  уже  собрался  уходить,
солнечное пятно опять упало прямо ему в лицо. Он прикрыл ресницы и проследил
направление луча - кто-то в  доме  напротив  баловался  и  пускал  солнечные
зайчики. Клим Кириллович нахмурился и  опустил  голову  -  светлое  пятнышко
рывками перемещалось по его пальто - с  левого  плеча  на  грудь,  потом  на
правое плечо, потом к глазам...
   - Все, довольно, - решил он. - Скажи мне, братец, на прощание, кто  вчера
ближе к ночи звонил мне из этой аптеки? Как ты  думаешь?  Ведь  аптека  была
закрыта.
   Сторож замялся, потом отвернулся. Доктор полез в карман и вынул портмоне:
   - Я тебе заплачу, дружок, потому что не знаю, кого благодарить за хорошую
новость. Он протянул сторожу зелененькую.
   - Так меня  и  благодарите,  -  застенчиво  улыбнулся  сторож,  аккуратно
складывая купюру. - Если вы - учитель несчастной княжны Бельской.
   Оторопевший доктор Коровкин не сразу нашелся, что ответить.
   - Как она? - спросил он с замиранием сердца.
   Сторож   перекрестился   на    виднеющиеся    отсюда    могучие    купола
Спаса-Преображенья.
   - Как может чувствовать себя дочь,  у  которой  умер  отец?  Готовится  к
похоронам. Добрейшей души человек, а какая  красавица!  И  духом  не  слаба,
держится, не бьется в истерике. Голубая кровь! Гордость, достоинство!
   - Благодарю вас еще раз, - произнес с упавшим сердцем доктор Коровкин. Он
понял, что разговор со сторожем больше ничего ему не даст. Если этот  сторож
звонил вчера на квартиру профессора Муромцева, то он просто ошибся  номером.
И напрасно он, доктор Коровкин, устремился сегодня в  эту  аптеку  -  ложный
след не выведет его к преступникам, похитившим Брунгильду.
   Доктор Коровкин повернулся и пошел по Кирочной, оглядываясь  через  плечо
на проезжую часть. Сначала он собирался взять извозчика и сразу  же  поехать
на Васильевский, но через некоторое время передумал - если сделать небольшой
крюк, то можно заглянуть к пациентке - Татьяне Зонберг. Оттуда он позвонит и
узнает о самочувствии профессора и о том,  не  объявились  ли  шантажисты  с
новыми требованиями. Визит к Зонберг много  времени  не  займет,  и  он  еще
успеет с Мурой к ювелиру, заодно, возможно, и определится по дороге, к  кому
им  ехать.  Увы!  Сам  он,  доктор  Коровкин,  ничем  не  может   обрадовать
муромцевское семейство, его поход в аптеку ничего полезного не дал.
   Его раздумья сопровождал обычный  аккомпанемент  осенней  улицы,  певучие
выкрики торговцев с тележками, предлагающих  свой  товар  жителям  окрестных
домов:
   - Арбузы, арбузы! Астраханские арбузы!
   - Кваску грушевого, яблочного, кваску!
   На Кирочной доктор взял извозчика и направился к Зонберг на  Почтамтскую.
По темно-синей спокойной воде Фонтанки и Мойки плыли грязно-желтые листья, у
спусков лепились лодчонки и барки, сети и  неводы  -  мелкий  городской  люд
продолжал заниматься своими муравьиными делами, зарабатывать себе  копеечку,
готовиться к предстоящей зиме.
   Генеральша Зонберг встретила доктора с газетой в руках.
   Доктор принес извинения за длительное отсутствие, осведомился о  здоровье
Татьяны и попросил разрешения позвонить по телефону.  Через  минуту  он  уже
говорил с тетушкой Полиной. Она его заверила, что все в  порядке:  профессор
спит, Елизавета Викентьевна тоже задремала, Мура ушла на курсы,  но  обещала
вернуться скоро, шантажисты  о  себе  знать  не  давали.  Клима  Кирилловича
несколько озадачило, что Мура  отправилась  на  курсы,  но  он  и  мысли  не
допускал, что девушка самостоятельно займется поисками ювелира.
   -  Что  пишут  газеты  о  смерти  князя  Бельского?  -   светским   тоном
поинтересовался он у генеральши, следуя за ней к спальне ее дочери.
   - Ничего не пишут, - ответила старая дама, - и мне ничего не  известно  о
таком князе. Впрочем, я не очень сильна  в  этой  области.  Последний  князь
Бельский, которого я знала, умер лет двадцать назад. А вы о ком говорите - о
сыне, что ли?
   - Сам не представляю, - признался доктор, - услышал  разговор  на  улице,
вот и спросил.
   Генеральша  Зонберг  остановилась,  не  доходя  до  спальни   дочери,   и
загородила дорогу доктору. Стальной взгляд уперся прямо в зрачки эскулапа.
   - Меня больше интересует состояние  Татьяны,  -  заявила  она  сдавленным
шепотом. - Как вы думаете, не показать ли ее психиатру?  Вчера  у  нее  была
настоящая истерика. Она царапала себе руками лицо, выла  по-бабьи  и  рычала
сквозь зубы о том, что ее молодая жизнь пропадает. Якобы все настоящие  люди
посвящают себя служению высшей идее, а она из-за легкой царапины валяется  в
пуховой постельке, что товарищи ее не простят. Порывалась встать и  идти  на
какое-то сборище. Насилу удержали. Ругалась, как извозчик. Все ли в  порядке
у нее с головой? Не повредилась ли она умом после нападения грабителя?
   Доктор как мог  успокоил  генеральшу,  мягкие  очертания  дородного  тела
которой так контрастировали с костлявым лицом и резкой речью.
   Он вошел в пропахшую карболкой спальню и поприветствовал свою беспокойную
пациентку - она лежала, подложив под голову две подушки, и исподлобья  молча
смотрела на доктора горящим черным взором.
   Как с опасного зверя, не сводя глаз с Татьяны  Зонберг,  доктор  неспешно
подошел поближе, подвинул стул и сел.
   - Клим Кириллович, вы типичный филистер. - Девушка  встретила  доктора  с
обычным для нее пренебрежением к нему, скрывать которое  она  и  не  считала
нужным.
   - За что же вы меня так  презираете?  -  усмехнулся  Клим  Кириллович,  в
уголках его красиво очерченного рта обозначились легкие ямочки.
   - За  беспросветное  мещанство,  -  угрюмо  пояснила  больная.  -  Вы  же
образованный неглупый человек, полны сил, энергии. Неужели вы потратите  всю
жизнь на пустые любезности богатым пациентам и пациенткам? На  приятственные
разговорчики? На ублажение своего живота?
   - И про исцеление больных не забудьте! - добавил миролюбиво доктор.
   - Но этого же мало! - прорвало Татьяну. - Как вы не понимаете!? Вы  могли
бы посвятить себя великому делу! Вы могли  бы  идти  одним  путем  с  лучшей
частью общества. Есть идеи, за которые и умереть не страшно, и  мужественные
люди погибают, гниют в тюрьмах, страдают на каторге, томятся в ссылке...
   - Давайте-ка лучше поглядим на вашу рану, - вздохнул доктор  Коровкин,  -
она мне кажется важнее... Так-так, потихоньку затягивается. Не болит? Сейчас
сменим повязочку... Если не будете делать  резких  движений,  скоро  сможете
встать на ноги. Соблюдайте осторожность. Если рана откроется и, не дай  бог,
попадет инфекция, дело может дойти и до хирургического вмешательства.
   - Не пугайте меня, - вспыхнула Татьяна, - мне все равно. Я не хочу жить в
вашем  затхлом  мире.  Лучше  умереть.  -   И,   закатив   глаза,   страстно
продекламировала:
   - "О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы  я...  к  ранам
груди и... захлебнулся б моей он кровью! О счастье битвы!.."
   - Звучит довольно кровожадно, - добродушно заметил доктор.
   Генеральша Зонберг горестно смотрела на свою единственную дочь, время  от
времени обращая умоляющий о сочувствии взор к ясному лицу доктора Коровкина.
   - Вы не представляете, какая у меня тоска, доктор, - простонала  Татьяна,
ее лицо  в  рамке  черных  волос  стало  совсем  мрачным.  -  Смерть  яркая,
мгновенная, я должна умереть только так. Я способна принести себя в жертву и
не оставлять самое трудное товарищам.
   - Предполагаю, ваша тоска от нервного потрясения.  Не  думайте  о  пользе
вашей смерти для товарищей, а лучше представьте, каким горем она станет  для
вашей матери.
   - Танечка, опомнись. - Генеральша Зонберг, боясь подойти к дочери  ближе,
упала в кресло и схватилась за сердце. - Возьми себя в руки. О  какой  яркой
смерти ты говоришь? С  такими  мыслями  скорее  кончишь  жизнь  в  доме  для
умалишенных.
   - Мама! - Голос Татьяны звучал властно. - Идея  выше  всего!  И  никакого
потрясения у меня нет. Смерть моя должна послужить на пользу общему делу.
   Приподнявшись и закрыв глаза, она вновь самозабвенно продекламировала:
   - "Безумство храбрых - вот мудрость жизни!  В  бою  с  врагами  истек  ты
кровью... Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры,  вспыхнут
во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!"
   Татьяна бессильно откинулась на подушку.
   Клим Кириллович сочувственно посмотрел на заплаканную мать и промямлил:
   -  Обычный  симптом  психопатологии  нынешнего  общественного   сознания.
Татьяна Эдуардовна еще  молода,  для  ее  возраста  суицидальные  настроения
довольно характерны.
   Татьяна пренебрежительно усмехнулась:
   - Будущее счастье человечества невозможно без жертв. Мы построим  светлый
мир. Цель оправдывает средства. Сатрапы самодержца заслуживают казни.
   Генеральша в ужасе перекрестилась:
   - И это говорит дочь героя Шипки?
   - Вы считаете, Татьяна Эдуардовна, что лучше властей  знаете,  что  нужно
обществу? - Доктор встал со  стула  и  закрыл  саквояж.  -  Помните,  что  в
Священном Писании сказано? Благими намерениями вымощена дорога в ад.
   - А у нас есть свое Священное  Писание  -  социалистическое,  -  надменно
заявила Татьяна Зонберг, - и оно посильнее поповского будет. И тоже не  один
век существует. Мы построим наш город солнца на нашем счастливом острове.
   - Если вы о Томасе Море и  Кампанелле,  то  они  вовсе  не  о  социализме
писали,  дорогая  Татьяна  Эдуардовна,  как,  впрочем,  и   иные   мечтатели
легендарных времен - Платон с Аристотелем, - улыбнулся доктор.
   Но упорствующая в своем  заблуждении  пациентка  с  необыкновенным  жаром
возразила собеседнику:
   - Только слепой может не видеть, что  мы,  социалисты,  являемся  прямыми
продолжателями дела Платона и Аристотеля!

Глава 18

   - Ах, господин Прынцаев, если б вы пришли  чуть-чуть  раньше,  -  шепнула
ассистенту профессора Муромцева горничная Глаша, принимая от него в передней
пальто, зонт и шляпу. - А то барин  только-только  заснуть  изволили.  Да  и
Елизавета
   Викентьевна сморилась от переживаний. Тоже заснула.
   - Ничего-ничего, - важно перебил ее Прынцаев, - я подожду в гостиной.
   Молодой  человек  энергичным  движением  открыл  дверь   в   гостиную   и
обрадовался: на диване, возле круглого столика, покрытого шелковой скатертью
с кистями, уютно устроилась Полина Тихоновна, тетушка доктора Коровкина.
   - Дорогой Ипполит Сергеевич!  -  Свежее  лицо  пожилой  женщины  излучало
искреннее удовольствие от встречи со старым знакомым. Она отложила в сторону
газету. - Рада вас видеть. Вы не меняетесь: все так же подтянуты,  легки  на
ногу, жизнерадостны.  Наверное,  все  свободное  время  проводите  на  своем
велосипеде или в гимнастическом зале. Я читала,  что  физические  упражнения
только делают здоровее сердце, если оно, конечно, изначально здоровое.
   Прынцаев галантно поцеловал теплую ручку Полины Тихоновны:
   - Специально приехал, чтобы получить от  профессора  указания  для  наших
сотрудников. Дел невпроворот. Лаборатория не должна простаивать. Теперь  все
ложится на меня. Не хотелось бы подвести Николая Николаевича. - Возбужденный
Ипполит Прынцаев покружил около  предложенного  ему  стула,  явно  не  желая
садиться, и озабоченно поинтересовался:
   - А как Николай Николае