ась надежда,  что  Горелов  жив,
что он просто потерял сознание.
   - Осколком в грудь, - повторил боец, понизив голос, точно  боялся,  что
Горелов может его услышать.  -  Все,  все  разворотило!  Легкое  видать...
Страсть! Я перебинтовал, как умел, только что толку...
   Пастухов уже не слушал связного. Склонившись  над  лицом  Горелова,  он
тихо произнес:
   - Игнатыч, друг, ты слышишь меня?.. Отстояли мы высоту, слышишь?
   Закопченное лицо Горелова  было  неподвижно.  Но  Пастухов,  словно  не
замечая этого, почти касаясь губами уха Горелова, продолжал с еще  большей
настойчивостью:
   - Ты, Игнатыч, молчи, не  тревожь  себя,  только  слушай.  Отстояли  мы
высоту, понимаешь? И хрен теперь фашистам  Ленинград  увидеть!  Лежать  им
теперь до скончания веков в этой земле вместе с теми беляками, слышишь?!
   Ни один мускул не дрогнул  на  лице  Горелова.  Но  комиссар  продолжал
говорить, то возвышая голос, то снижая его до шепота:
   - Бойцы твои, Игнатыч, дрались геройски, слышишь? Ты держись,  не  смей
помирать, дел впереди много, завтра, может, снова в бой. Ты меня слышишь?
   И вдруг Пастухову показалось, что окровавленные бинты на груди Горелова
чуть шелохнулись.
   - Давай сюда свет! Ближе! - крикнул он  я,  выхватив  коптилку  из  рук
бойца, поднес ее к лицу Горелова.
   Но глаза  ротного  по-прежнему  были  закрыты.  Смерть,  казалось,  уже
наложила свою печать на его морщинистое, со впавшими щеками лицо.
   У входа послышался шорох осыпающейся земли, и в землянку поспешно вошли
двое. Пастухов приподнял коптилку и  увидел,  что  один  из  вошедших  был
рядовым, в петлицах другого  зеленели  два  "кубика".  В  руке  он  держал
маленький дерматиновый чемоданчик.
   - Товарищ комиссар, - доложил  тот,  что  был  с  чемоданчиком,  тщетно
пытаясь выпрямиться и упираясь головой в потолок землянки, -  военфельдшер
Курбатов. Носилки там, у входа. Сейчас мы его...
   Не  договорив,  он  склонился  над  Гореловым,  приложил  ухо   к   его
забинтованной груди, поднял голову и почему-то шепотом сказал:
   - Дышит!
   Торопливо раскрыл чемоданчик, вытащил  из  продолговатой  металлической
коробки  шприц  и,  закатав  Горелову  рукав  гимнастерки,  сделал   укол.
Несколько секунд глядел  на  по-прежнему  неподвижно  лежавшего  Горелова,
потом скомандовал: "Взяли!" - и добавил:
   - Пособите к носилкам вынести, товарищ комиссар.
   Поставив коптилку на пол, Пастухов приподнял Горелова за плечи и  вдруг
заметил, что тот открыл глаза.
   - Игнатыч! - не помня себя от радости, вскрикнул  Пастухов.  -  Это  я,
комиссар! Лучше тебе?
   -  Товарищ  старший  политрук,  нести   надо!   -   настойчиво   сказал
военфельдшер и скомандовал пришедшему с ним бойцу и связному: - Вы за ноги
берите, а мы с товарищем комиссаром...
   Он не договорил, потому что в  этот  момент  Горелов  едва  слышно,  но
отчетливо произнес:
   - Не трожьте!..
   Все, невольно подчиняясь его приказу, опустили руки.
   - Михаил Игнатьевич, - снова склонясь над Гореловым,  сказал  Пастухов,
чувствуя, что не может справиться с охватившим его волнением,  -  держись,
все в порядке будет! Мы тебя сейчас в ПМП доставим, а  ты  лежи,  спокойно
лежи, ни о чем не думай, только лежи!.. Давайте, товарищи, взяли!
   - Оставьте! - на этот раз уже громче проговорил Горелов.
   Все опять застыли в нерешительности.
   Пастухов увидел, что губы Горелова снова зашевелились, но слов не  было
слышно. Комиссар опять склонился  над  раненым,  почти  касаясь  ухом  его
запекшихся губ. И тогда услышал затухающий шепот:
   - Как... высота?
   - Отстояли, Игнатыч, наша высота! Как была, так  и  есть:  наша!  -  на
одном дыхании выпалил Пастухов.
   - Ну... вот... значит, и теперь то же...
   - Что он говорит, товарищ комиссар? - торопливо спросил военфельдшер.
   - Погоди, тихо! - перебил его Пастухов.
   Горелов снова пытался что-то сказать.
   Приникнув к его губам, Пастухов с трудом разобрал:
   - Партбилет возьми, комиссар, партбилет...
   Губы Горелова сомкнулись, глаза закрылись.
   - Просит взять партбилет, - нерешительно повторил Пастухов. И  добавил:
- Он у него в кармане лежал, в гимнастерке.
   - Какой уж там партбилет, товарищ комиссар!  -  наклоняясь,  проговорил
связной. - Я же докладывал, у него вся грудь разворочена! Что  в  груди  и
что в кармане - все теперь воедино смешано...
   "Да что же я делаю?! -  растерянно  подумал  Пастухов.  -  Ведь  каждая
минута дорога..."
   - Быстро, взяли! - скомандовал он, приподнимая Горелова за плечи.
   С трудом развернувшись в тесной землянке, они вынесли ротного наружу  и
уложили на носилки.  Странный  желтый  туман  по-прежнему  мешал  что-либо
разглядеть даже вблизи.
   - Под голову ему надо подложить, под голову! - бормотал Пастухов.
   Связной нырнул обратно в  землянку  и  выбежал  оттуда,  держа  в  руке
солдатскую стеганку. Военфельдшер сложил ее  вчетверо,  наклонился,  чтобы
подложить в изголовье, и вдруг припал ухом к груди Горелова. Выпрямился  и
сказал:
   - Все. Скончался.
   - Врешь! - яростно крикнул Пастухов.
   - Зачем врать, товарищ комиссар, - с обидой сказал военфельдшер.  -  Не
дышит. Да и кровь ртом пошла, глядите.
   Но заставить себя снова заглянуть в лицо Горелова Пастухов не мог. Руки
и ноги его онемели, в горле стоял ком. Наконец он проговорил:
   - Несите туда. К главной высоте. Похороним на вершине.
   Теперь Пастухов стоял один, окутанный  желтым  туманом.  Где-то  гудели
самолеты. Слышались редкие орудийные выстрелы.



18

   С того момента как командующий 42-й армией Федюнинский доложил  Жукову,
что немцы начали артподготовку  в  районе  Пулковских  высот,  командующий
фронтом не отходил от телефонов.
   Минут через двадцать к нему зашел Жданов.
   - Георгий Константинович, - сказал  он,  -  вы,  конечно,  знаете,  что
противник снова обстреливает Пулковскую?
   - Да.
   - Сорок вторая просила штаб Балтфлота сосредоточить огонь Кронштадта на
подступах к высоте.
   Жуков кивнул.
   - Но им ответили, - продолжал Жданов, - что вы приказали произвести все
расчеты для ведения  огня  по  району  Финского  Койрова.  Словом,  моряки
утверждают, что им приказано держать на прицеле именно  этот  район  и  по
другим объектам пока не стрелять.
   - Не знаю, кто именно вам пожаловался, - хмуро сказал Жуков, -  но  все
действительно обстоит так, как вы сказали. В Кронштадте создалось  трудное
положение, немцы ведут бомбежку кораблей. Трибуц сообщает, что  в  налетах
участвует до двухсот семидесяти самолетов. В  этих  условиях  единственная
задача,  которую  я  мог  поставить  перед  моряками,  -  это  по  первому
требованию обеспечить массированный огонь по Финскому  Койрову.  Учтите  и
другое: запас тяжелых артиллерийских снарядов в Кронштадте не беспределен.
   Жданов опустился в кожаное кресло у  стола,  за  которым  сидел  Жуков,
побарабанил пальцами по массивному подлокотнику.
   -  Георгий  Константинович,  вы   по-прежнему   придерживаетесь   своей
гипотезы? - спросил он.
   - Да, - сухо ответил  Жуков.  -  Впрочем,  теперь  ждать  уже  недолго.
Ближайшее будущее покажет.
   - Но оно может решить и судьбу Ленинграда, - тихо проговорил Жданов.
   - Из Ленинграда мы, пока живы, не уйдем. А  убьют,  так  и  уходить  не
придется, - со злой усмешкой сказал Жуков.
   - Но если враг захватит Пулковскую...
   - Андрей Александрович, - прервал его командующий, - Пулковскую  высоту
обороняют сейчас дивизия народного ополчения, морская бригада и часть  сил
дивизии  НКВД.  На  этом  рубеже  сосредоточен  огонь  нашей   полевой   и
железнодорожной артиллерии. Большего дать не можем. Впрочем... я слежу  за
обстановкой.
   - Хорошо. - Жданов встал. - Тогда я пойду. Сейчас должен приехать Козин
с Кировского. В случае чего, буду у себя.
   Жуков остался один. Он посмотрел на часы, нажал кнопку звонка  и,  едва
порученец появился в дверях, приказал:
   - Федюнинского!
   Услышав в трубке голос командующего 42-й, Жуков отрывисто проговорил:
   - Обстановку!
   По характерным звукам в трубке он понял, что обстрел Пулковской  высоты
продолжается, и, когда Федюнинский начал докладывать, что  немцы  вот  уже
тридцать минут ведут ураганный огонь, прервал его на полуслове:
   - Не глухой, слышу, как по  тебе  барабанят.  В  дальнейшем  докладывай
обстановку каждые полчаса.
   - Товарищ командующий, - поспешно  заговорил  Федюнинский,  боясь,  что
Жуков положит трубку, - имею просьбу. Я звонил  адмиралу  Грену  и  просил
огонька морской артиллерии. Но связь очень  плохо  работает.  Кроме  того,
Грен вообще неважно слышит. Я вас прошу...
   - Не хитри, - остановил его Жуков. - Грен тут ни при чем. Ты  ведь  уже
жаловался на меня Жданову?.. Нет, говоришь? Ну, значит, это член  Военного
совета у тебя больно  прыткий.  Так  вот:  огонь  из  Кронштадта  получишь
своевременно и в нужном месте.  Пока  обходись  своими  силами.  И  каждые
полчаса на провод, понял?
   Повесив трубку, Жуков чуть усмехнулся -  вспомнил  ходивший  в  военных
кругах анекдот  о  Грене,  заслуженном  морском  артиллеристе,  страдавшем
недостатком слуха. Якобы на одном из совещаний по военно-морским  вопросам
Сталин обратил внимание  на  безучастно  сидевшего  морского  командира  и
спросил наркома Кузнецова, кто это такой.  Кузнецов  дал  Грену  блестящую
аттестацию. Сталин заметил вполголоса: "Тогда ему следует присвоить  более
высокое звание..." Сидевший в отдалении Грен немедленно вскочил  и  громко
произнес: "Служу Советскому Союзу!.."
   Всплывший в памяти анекдот на какое-то мгновение вернул Жукова назад, в
мирное время... Однако в следующую секунду он снова был в настоящем.
   "Что означает этот артобстрел? - уже в который раз за последние полчаса
спрашивал себя Жуков. - Что это, подготовка  к  ставшей  уже  традиционной
лобовой атаке высоты или отвлекающий маневр?"
   Жуков по-прежнему был убежден, что фон Лееб попытается обойти высоту, и
отдал на этот случай необходимые  распоряжения.  Кронштадтская  артиллерия
ждала  команды,  чтобы  открыть  огонь   по   району   Финского   Койрова,
летчики-штурмовики готовы были вылететь в тот же район.
   Но немцы меж тем продолжали ожесточенный обстрел Пулковской  высоты  и,
казалось, даже не помышляли об ее обходе.
   "Может быть, я не прав? - с тревогой думал Жуков. - Может  быть,  немцы
по-прежнему  будут  ломиться  напролом?  Нет.  Сколько   можно   повторять
бесплодные попытки! Фон Лееба поджимает время. Он в цейтноте!"
   Вошедший порученец доложил, что генерал Федюнинский просит командующего
к телефону.  Мельком  взглянув  на  часы  и  отметив,  что  с  момента  их
последнего разговора прошло менее получаса, Жуков схватил трубку.
   Федюнинский докладывал, что  пять  минут  назад  обстрел  закончился  и
вражеская пехота поднялась в атаку. Активности  противника  на  фланге  не
наблюдается.
   - Ладно, отбивай атаку! - приказал Жуков и повесил трубку.
   "Черт побери! - сжимая кулаки, мысленно произнес он. - Неужели фон Лееб
настолько туп, что в состоянии действовать только тараном? Неужели ему  не
приходит в голову возможность маневра?.. Нет, нет, - ответил  он  себе.  -
Гитлер не разрешит Леебу столько времени топтаться на  месте!  Фельдмаршал
должен что-то предпринять!"


   Бой за Пулковскую высоту подходил к концу, когда Федюнинскому  позвонил
командир дивизии народного ополчения генерал-майор Зайцев и  доложил,  что
противник сосредоточивает огонь по его правому флангу.
   Федюнинский поспешно вышел  из  туннеля.  Едва  он  приник  к  окулярам
стереотрубы, как  прибежал  его  адъютант:  генерал  Зайцев  снова  просил
командующего к телефону.
   Комдив сообщил, что со стороны занятых противником деревень  Кискино  и
Гонгози появилось нечто похожее на дымовую завесу.
   Федюнинский насторожился. "Что бы это могло значить? - думал он.  -  До
сих пор противник не применял в  этих  местах  никакой  маскировки.  Может
быть, то, что Зайцев принял  за  дымовую  завесу,  просто  клубы  дыма  от
взорвавшегося  у  немцев  склада  с  боеприпасами?..  Докладывать  или  не
докладывать Жукову? Что, если это и в самом деле  всего  лишь  пожар  и  я
дезориентирую командующего? Нет, прежде всего надо убедиться самому".
   То,  что  Федюнинский  увидел  справа,  сразу  же  уничтожило  все  его
сомнения: из района Финского  Койрова,  юго-западнее  высоты,  поднималось
грязно-желтое облако и, постепенно разрастаясь, надвигалось на  Пулковскую
гряду.
   ...Услышав от Федюнинского, что немцы ставят в районе Финского  Койрова
дымовую завесу, Жуков с размаху грохнул кулаком по столу.
   - Что я говорил?! - крикнул он в трубку.  В  этом  восклицании  слились
воедино и торжество от сознания сбывшегося предвидения, и тревога в  связи
с новой опасностью, и призыв к немедленному действию. - Теперь тебе  ясно,
что они хотят обойти высоту под прикрытием дыма?! Немедленно прикажи своим
артиллеристам  ставить  заградительный  огонь  перед  Кискином  и  Финским
Койровом! Вам поможет Кронштадт и авиация. Дашь врагу прорваться  -  лучше
не жить тебе на свете!..
   Прошли считанные минуты, и сотни снарядов обрушились на немецкие танки,
двинувшиеся в  обход  высоты.  Часть  из  них  была  уничтожена  сразу,  а
уцелевшие и продолжавшие рваться вперед - намертво отсечены от живой силы,
от тех солдат, которые должны были вслед за танками подняться в атаку.
   Два артиллерийских полка и кронштадтская морская артиллерия  в  течение
часа вели огонь по плацдарму, с которого немцы попытались  обойти  высоту,
одновременно этот плацдарм бомбила авиация.
   Командующий ВВС фронта Новиков доложил Жукову, что летчики наблюдают  в
Финском  Койрове  настоящий  хаос:  горящие  машины,  разбитые  орудия   и
разбегающихся в панике немецких пехотинцев.
   Попытка фашистских войск обойти Пулковскую высоту была сорвана.


   Но в тот же день новая страшная опасность нависла  над  Ленинградом:  в
одиннадцать часов вечера Жуков получил донесение, что противник  полностью
овладел  Петергофом.  Занявшие  Петергоф  немецкие  части  соединились  со
стрельнинской группировкой.
   Никто в Смольном,  естественно,  не  знал,  что  41-му  моторизованному
корпусу, который фон Лееб тоже  намеревался  ввести  в  действие  на  этом
направлении,  предстояло  уже  завтра  быть  отправленным  на   Московское
направление, что фельдмаршал делал последнюю отчаянную попытку  прорваться
в Ленинград.
   Жуков и Жданов исходили из  одного:  если  врагу,  сосредоточившему  на
побережье Финского залива крупные силы, удастся преодолеть  еще  несколько
километров, бои перекинутся на Кировский район города.
   Поэтому Военный совет на экстренно созванном заседании, длившемся всего
несколько минут, принял постановление немедленно подготовить к  разрушению
Ленинградский  железнодорожный  узел  и  подходы  к   нему,   после   чего
командующий фронтом сам выехал в Кировский укрепленный узел.
   ...Когда полковнику Бычевскому, находившемуся в  42-й  армии,  передали
приказ немедленно явиться в штаб фронта,  он  решил,  что  его  сейчас  же
направят  куда-либо  на  строительство  новых  оборонительных  укреплений.
Прибыв в Смольный, он направился прямо к начальнику штаба. Однако адъютант
генерала Хозина сказал,  что  ему  следует  пройти  к  секретарю  Военного
совета.
   Невысокий молчаливый майор при появлении полковника поднялся,  раскрыл,
не говоря ни слова, одну из лежавших на столе папок, вынул  оттуда  листок
бумаги и протянул ему.
   До Бычевского, измученного двумя  бессонными  ночами,  проведенными  на
передовой,  не  сразу  дошел  смысл  отпечатанных  на  машинке  строк.  Он
ошеломленно читал и перечитывал короткое постановление Военного совета. На
него, а также на начальника отдела военных сообщений комбрига  Тулупова  и
уполномоченного  НКПС   Бещева   возлагалась   подготовка   к   разрушению
Ленинградского железнодорожного узла!..
   Бычевский лихорадочно подумал о том,  что,  видимо,  в  последние  часы
произошло нечто катастрофическое. Узнав,  что  Жукова  нет  на  месте,  он
бросился к генералу Хозину.
   Начальник штаба говорил с кем-то по телефону. На столе  лежала  трубка,
снятая с другого телефонного аппарата.
   Увидев Бычевского, он прикрыл рукой микрофон и сердито бросил:
   - Я занят!
   - Извините, товарищ генерал, - настойчиво сказал Бычевский. - Я  только
что получил важнейший приказ... Мне надо уточнить.
   -  Выполняйте  приказ!  -  резко  сказал  Хозин  и,  уже  не  глядя  на
Бычевского, заговорил в трубку; - Да, да, слушаю вас...


   В  это  самое  время  в  приемную  Жданова   быстро   вошел   начальник
разведотдела штаба фронта Евстигнеев и, обратившись к полковому  комиссару
Кузнецову, попросил доложить, что у него неотложное дело.
   Жданов сидел за письменным столом и что-то торопливо  писал.  Недопитый
стакан крепкого, почти черного чая стоял в стороне.
   Когда Евстигнеев вошел, он поднял голову и настороженно спросил:
   - У вас что-нибудь новое?
   - Андрей Александрович, - сказал, подходя  к  столу,  Евстигнеев,  -  я
заходил к командующему, но его нет на месте...
   - Жуков на передовой, в районе больницы Фореля, - ответил Жданов,  -  я
только что говорил с ним по телефону...
   - Каково положение? - не смог удержаться от вопроса Евстигнеев.
   - Танковая атака отбита, - все так же, скороговоркой, ответил Жданов, -
но  положение  остается  очень  серьезным...  Так  что  у   вас,   товарищ
Евстигнеев? Садитесь. Слушаю.
   Евстигнеев сел, машинально пригладил волосы.
   - Андрей Александрович, -  как  всегда,  неторопливо  начал  он,  -  вы
помните, я в вашем присутствии докладывал командующему о  донесении  нашей
разведгруппы из-под Луги?..
   - Но ведь командующий уже высказал вам свое мнение,  Петр  Петрович,  -
раздраженно сказал Жданов. - И я с ним вполне согласен. Как можно в  такой
обстановке вести разговоры о каком-то отходе  противника!  Пока  не  будет
весомых подтверждений, внушать себе подобные мысли просто опасно!
   - Так точно, Андрей Александрович, - согласился Евстигнеев. - Но дело в
том, что речь идет именно о новых подтверждениях.
   - Неужели?! - взволнованно проговорил Жданов, но взял  себя  в  руки  и
сухо и требовательно спросил: - Каковы они в от кого?
   - Подтверждений два. Одно от нашей разведгруппы. Другое - от  товарищей
из НКВД.
   - Что именно сообщает НКВД? Доложите подробнее.
   - Слушаюсь, - кивнул Евстигнеев. - Еще в начале  июля  погиб  сотрудник
НКВД     капитан     госбезопасности     Кравцов.     Он     инспектировал
разведывательно-диверсионные  группы,  создаваемые  в  районах  Острова  и
Пскова, на территории, которая была тогда еще  в  наших  руках.  Поезд,  в
котором  этот  капитан  ехал,  попал  под  бомбежку,   Кравцову   пришлось
добираться пешком. Как раз в это время немцы прорвались к Острову. Кравцов
был схвачен и расстрелян.
   - Какое это имеет отношение?.. - перебил его Жданов.
   - Сейчас доложу, Андрей Александрович, - опять кивнул Евстигнеев. - Так
вот, этот Кравцов успел  объехать  группы,  проверить  их  боеспособность,
передать шифры, пароли - словом, все, что полагается. В  одной  из  групп,
перешедшей уже на нелегальное положение, обнаружились какие-то неполадки с
питанием для рации.  Кравцов  обещал  достать  батареи  в  Белокаменске  и
завезти их в группу на обратном пути  в  Ленинград.  Как  я  уже  доложил,
доехать ему не удалось. Однако он успел через своего случайного попутчика,
ленинградского студента, передать шифрованную  фразу,  означавшую,  что  в
районе Пскова группа существует и  заслуживает  полного  доверия.  Студент
добрался до Ленинграда, явился в управление НКВД и  сообщил  то,  что  ему
было поручено.
   - Я снова  спрашиваю:  какое  все  это  имеет  отношение  к  делу?..  -
раздраженно повторил Жданов.
   - Сейчас объясню, Андрей Александрович. Ведь вы  приказали  докладывать
подробно... Так вот, несмотря на то что шифрованная фраза была передана, у