ул:
   -  Первый  слушает...  Знаю,  все  равно  держись!  Скоро  наши   бочки
подвезут... Танки, танки подойдут скоро... А я говорю, держись,  Ленинград
за тобой... Ну и хорошо, что сам знаешь, значит, держись!..
   Он бросил трубку, вытер пот со лба рукавом гимнастерки и  повернулся  к
Звягинцеву:
   - Командир третьей роты звонит. Говорит, танки накапливаются...
   - Связь с рацией в порядке? - поспешно спросил Звягинцев, имея  в  виду
автофургон, укрытый в роще.
   -  Полчаса  назад  звонил,  ждут  команды.  Рахметов,  вызови  еще  раз
"Автобус"! - приказал он сидевшему на нарах связисту.
   - Слушай, Суровцев, - подходя к нему вплотную, сказал Звягинцев, - если
их танки окажутся  на  фугасах,  -  это  наше  счастье.  Еще  раз  прикажи
командиру третьей не прозевать, доложить, если они там соберутся. Тогда мы
их... ахнем.
   -  "Роза",  "Роза".  "Зарю"  вызывают,  первый  требует,  будь  хороший
человек, быстро дай, - вполголоса говорил,  держа  обеими  руками  трубку,
связист.
   - А меня сейчас и середина беспокоит, -  сипло  выговорил  Суровцев.  -
Если тут танки прорвутся...
   - Не можем мы их пропустить, Суровцев! - Голос у Звягинцева от волнения
тоже стал каким-то сиплым. - Где Пастухов?
   - Во второй роте. Он туда ушел, как только немецкие саперы  вылезли  на
минное поле. Недавно звонил, говорит, положение трудное.
   -  Надо  продержаться,  пока...  -  Звягинцев  умолк  и  повернулся   к
телефонисту: - Ну что, есть связь с рацией?
   Связист долго крутил ручку телефона, потом дул в трубку, опять  крутил,
уже ожесточенно, нагнувшись над аппаратом.
   Наконец поднял голову, положил на нары трубку и неуверенно, точно боясь
собственной догадки, сказал:
   - Нет связи, товарищ майор! Не иначе где-то осколком  перебило.  Совсем
тихо... Такое дело... Молчит "Автобус".
   - Суровцев, -  хватая  капитана  за  плечо,  крикнул  Звягинцев,  -  ты
понимаешь, чем это грозит?! Немедленно восстанавливай связь с "Автобусом".
Пошли кого хочешь, но  сейчас  же,  немедленно,  иначе  танки  пройдут  по
фугасам, как по ковру!
   - Я пойду, товарищ майор! - раздался голос  тихо  стоявшего  у  дверной
притолоки Разговорова. - Я знаю, где "Автобус" с рацией: он в Круглой роще
спрятан. И какой провод туда протянут, знаю!
   Звягинцеву хотелось выругаться - уже не от злости, а от радости.
   - Беги, сержант, беги! - скомандовал он. - От этого сейчас все зависит,
понимаешь?
   Разговоров исчез, будто его ветром унесло.
   - Вдвоем нам здесь незачем быть, -  сказал  Звягинцев  Суровцеву.  -  Я
пойду во вторую. Будем держать связь.


   Добравшись до участка второй роты, Звягинцев увидел, что положение  там
тяжелейшее.
   Командира роты на своем месте  он  не  застал.  В  его  окопчике  лежал
младший политрук, и санитар торопливо перевязывал ему окровавленное плечо.
   Пробежав вперед, туда, где залегли бойцы, Звягинцев увидел, что один из
вражеских тупорылых танков, ведя  огонь  то  из  пушки,  то  из  пулемета,
медленно продвигается вперед, по уже  разминированному  участку,  подминая
под себя кустарник, колья, мотки колючей проволоки.
   Он спрыгнул в окоп, рядом с пулеметчиком. Боец повернул к нему  голову,
не отрываясь от дрожавших рукояток пулемета. Звягинцев машинально отметил,
что лицо его черно от грязи, смешанной с потом.
   - В щель бей, в смотровую щель! - истошно крикнул Звягинцев.
   Танк приближался.  Не  отдавая  себе  отчета,  почему  он  это  делает,
Звягинцев оттолкнул пулеметчика, перехватил рукоятки и  стал  вести  огонь
сам, стремясь лопасть в смотровую щель.
   Он даже слышал, как шквал пуль барабанит по броне.  Но  танк  неумолимо
приближался.
   И вдруг Звягинцев почувствовал, что пулемет мертв и  он  уже  бесцельно
жмет на гашетку.
   Второй номер расчета -  молодой  боец,  тоже  с  черным  лицом,  хрипло
крикнул над ухом Звягинцева:
   - Все, товарищ майор! - и показал на груду пустых пулеметных лент.
   Танк был уже метрах в пятнадцати от окопа.
   Звягинцев смотрел на танк снизу,  и  ему  казалось,  что  гусеницы  его
огромны, еще минута-другая, и они нависнут над окопом.
   И вдруг он увидел, как кто-то вблизи, поднявшись  из  щели,  швырнул  в
танк бутылку. Но не добросил. То ли потому, что до танка было  далеко,  то
ли у бойца не хватило сил, но бутылка просто покатилась по земле.  В  этот
момент наперерез танку метнулся еще кто-то, подхватил с земли бутылку и  с
расстояния уже нескольких шагов, с силой размахнувшись, швырнул ее прямо в
смотровую щель и, рывком бросившись в сторону, упал на землю.
   По танку побежали струйки пламени.  Он  словно  споткнулся,  мотор  его
затих. Казалось, что огонь прилип к броне, вцепился в нее, он уже  охватил
весь танк.
   С лязгом откинулся люк. Сначала оттуда повалил дым с язычками  пламени,
потом выскочили солдаты. Они кричали, махали руками,  катались  по  земле,
пытаясь сбить огонь с загоревшихся комбинезонов.
   Звягинцев, опомнившись, увидел, что человек, бросивший в танк  бутылку,
бежит обратно, прямо на окоп пулеметчиков.
   "Да ведь это Пастухов!" - мелькнуло в его сознании.
   - Сюда,  Пастухов,  сюда!  -  отчаянно  крикнул  Звягинцев,  наполовину
высовываясь из окопа.
   Старший политрук спрыгнул, вернее, свалился в  окоп,  тяжело  дыша.  Но
сразу приподнялся, встал в окопе во весь рост  и,  грозя  черным  кулаком,
закричал:
   - Горит! Горит, сволочь!
   Он стоял, пошатываясь, точно пьяный, в  растерзанной  гимнастерке,  пот
струился по его лицу, смешиваясь с жидкой грязью, рядом взвизгивали  пули,
а он стоял и продолжал кричать:
   - Смотрите! Товарищи! Горит! От бутылки  горит,  сволочь!  Смотрите!  И
фашисты, сволочи, горят!
   Звягинцев силой заставил Пастухова пригнуться. Он увидел,  что  на  них
движутся еще два танка.
   И в этот момент откуда-то слева донесся  грохот.  Казалось,  взорвались
одновременно десятки снарядов и  бомб  и  земля,  дрогнув,  сдвинулась  со
своего места.
   Поняв, что Разговоров восстановил связь с рацией,  что  немецкие  танки
попали-таки на фугасы, Звягинцев схватил болтающийся на  груди  бинокль  и
поднял его к глазам. В покрытые пылью окуляры ничего не было видно. Он  со
злостью отбросил бинокль и вылез  на  бруствер,  пытаясь  разглядеть  хоть
что-нибудь.
   Километрах в полутора слева оседала туча из земли и дыма.
   А потом стало тихо. На обеих сторонах поля прекратилась стрельба.
   Возможно, в эти минуты  немцам  показалось,  что  сама  чужая  для  них
русская земля вступила в бой и поглотила их танки.
   Звягинцев  почувствовал  огромное  облегчение,   почти   счастье.   Ему
показалось, что  мощные  взрывы  тяжелых  фугасов  решили  исход  боя.  На
мгновение он забыл о тех двух немецких  танках,  которые  медленно,  точно
ощупывая каждый клочок земли, но неуклонно приближались к окопам.
   Но когда Звягинцев снова посмотрел вперед, он увидел не только эти  два
танка. Он увидел, как от линии горизонта отделилось еще  несколько  черных
точек, и понял, что гитлеровцы решили любыми средствами  смять,  сокрушить
препятствие, столь неожиданно возникшее на их пути.
   Несомненно, немцы разгадали, что основную надежду  оборонявшаяся  здесь
советская часть возлагала на минные поля. Ведь стрельба велась  только  из
пулеметов и карабинов, значит, артиллерийских орудий на этом участке  нет.
И немцы решили идти на штурм.
   Звягинцев не сомневался, что батальон не отступит, что  если  вражеские
танки пройдут, то только по трупам бойцов.
   Но, глядя на приближающиеся танки,  он  мучительно  думал  о  том,  что
позади, до главных Лужских укреплений, нет других войск  и  что,  раздавив
своими  гусеницами  пулеметные  гнезда,   пройдя   над   окопами   бойцов,
вооруженных  лишь  карабинами,  танки  немцев  выйдут  в  тыл  чороховской
дивизии.
   "Что делать?!" - стучало в мозгу Звягинцева. Он не боялся  смерти,  это
казалось ему маловажным по сравнению с тем, что произойдет после того, как
его уже не будет на свете.
   - Пастухов! - крикнул он, хотя  старший  политрук  стоял  рядом,  почти
касаясь его своим плечом. - Оставайся здесь, я - за бутылками.
   Он выскочил из окопа и, пригибаясь, не глядя на танки, которые  были  в
ста метрах, побежал к ближайшему окопу.
   Спрыгнув в него, он с радостью увидел, что там на дне лежат  бутылки  с
горючей жидкостью. Он тотчас же вскочил на ноги, но тут же был придавлен к
земле сильной рукой бойца.
   - Сейчас палить из пулеметов начнут! - хрипло прокричал тот.
   - Слушай, друг, - крикнул  Звягинцев,  -  там  слева  в  окопе  старший
политрук, доставь ему тройку бутылок, быстро!
   Ни слова не говоря, боец выскочил из окопа. На дне оставалась еще  пара
бутылок.
   Звягинцев  схватил  одну  из  них,  плотно   сжал   стеклянное   горло,
почувствовал в руке тяжесть и внезапно ощутил спокойствие.
   Он почувствовал себя так, точно сжимал в руке  грозное,  всесокрушающее
оружие,  делающее  его  могучим  и  неуязвимым.  Стиснув  зубы,  он   ждал
приближения танков.
   "Ближе,  ближе!"  -  повторял  он,  думая  только  о  том,  как  бы  не
промахнуться, когда через три,  две,  одну  минуту  выскочит  из  окопа  и
кинется навстречу танкам. А может быть,  лучше  ждать  здесь,  бросить  из
окопа?
   И в этот момент он услышал артиллерийский выстрел. Где-то в стороне  от
надвигающихся танков взметнулась земля, раздался разрыв.
   "Что это? Кто стреляет? Откуда?" - пронеслось в его мыслях.
   И снова раздался взрыв. На этот раз взорвалось что-то внутри  танка.  В
первое мгновение Звягинцеву даже показалось, что  выстрелила  пушка  этого
самого танка! Но тут же он увидел, как из смотровой щели  повалил  дым,  а
сам танк, дрогнув, остановился.
   Второй же танк продолжал двигаться вперед.  И  когда  уже  какие-нибудь
десять метров отделяли танк от окопа, Звягинцев выскочил наверх  и  метнул
бутылку.
   Он швырнул ее  не  наугад,  не  с  отчаянием,  но  с  точным,  холодным
расчетом, прицелившись, точно бросая биту, как бросал ее  много  лет  тому
назад, в детстве, когда играл в городки. И с холодной яростью увидел,  как
пламя заплясало на танковой броне.
   Раздалась короткая пулеметная  очередь,  но  пули  не  причинили  вреда
Звягинцеву, оказавшемуся слишком близко к танку, в мертвом пространстве.
   Он даже не лег, не упал на землю, он стоял и смотрел, как  горит  танк.
Он слышал глухие удары оттуда, изнутри танка,  -  немцы  пытались  открыть
заклинившийся люк. Выхватив пистолет, он ждал, готовый стрелять по немцам,
как только они высунутся.
   И только когда откуда-то справа  снова  прогремели  пушечные  выстрелы,
Звягинцев обернулся.
   Он увидел, как наперерез дальним немецким танкам мчатся  другие  танки.
Наконец он сообразил, что это советские машины, небольшие, юркие "БТ-5"  и
"Т-26".
   И тогда, все еще стоя перед горящим немецким танком, размахивая рукой с
зажатым в ней пистолетом, Звягинцев закричал:
   - Водак! Чех! Дорогой ты мой! Вперед! Бей их, сволочей, бей!
   Через час сражение было закончено. На поле боя расстилался черный едкий
дым от догорающих танков. Уйти удалось только одной из немецких машин.
   Два советских танка тоже были подбиты.
   Метрах в пяти от одной из сгоревших наших машин лежали обгоревшие  тела
погибших советских танкистов. Одного из них Звягинцев сразу узнал. Это был
командир полка Водак.


   ...В эти дни не только батальон Звягинцева и танкисты Водака вступили в
первый бой на подступах к Ленинграду. Тысячи бойцов и народных  ополченцев
приняли удар немцев южнее и западнее города Луги.
   И  хотя  вследствие   вынужденных   решений   главкома   Ворошилова   у
командования Северного фронта оказалось  войск  намного  меньше,  чем  оно
рассчитывало еще 10 июля, - первые атаки  немцев,  намеревавшихся  с  ходу
преодолеть Лужский рубеж, были отбиты с большими для них потерями.
   Однако в целом для войск, обороняющих  Ленинград,  положение  создалось
крайне сложное, теперь им предстояло вести оборонительные бои одновременно
на нескольких направлениях: против  группы  армий  фон  Лееба  на  Лужском
рубеже, против финской армии Маннергейма на Карельском перешейке и  против
немецко-финской армейской группы генерала Фалькенгорста под Кандалакшей  и
Мурманском.
   Советскому командованию было ясно, что начавшееся 12  июля  наступление
немцев на Лужском направлении является  первым  этапом  широко  задуманной
операции, цель которой - прорыв к Ленинграду.
   И хотя никто не сомневался, что немцы еще не  раз  попытаются  прорвать
советскую оборону именно здесь, на Луге, тем не менее то, что они получили
жестокий отпор и были вынуждены отойти для более тщательной  подготовки  к
прорыву, имело для всех бойцов и  командиров,  занимавших  Лужскую  линию,
огромное моральное значение.  Немецким  войскам  на  этом  направлении  не
только не удалось продвинуться ни на шаг, но впервые пришлось отступить.


   Батальон Суровцева понес серьезные потери. Лишь сознание, что  враг  не
прошел и  расплатился  большим  числом  своих  мертвых  солдат  и  танков,
искореженные остовы которых чернели на недавнем поле боя,  было  утешением
для друзей и товарищей погибших.
   Звягинцева не оставляла мысль, что немцы вот-вот повторят  атаку  и  на
этот раз,  может  быть,  большими  силами.  И  на  следующий  день,  решив
воспользоваться наступившим затишьем, он  поехал  к  "соседу  слева"  -  в
дивизию народного ополчения.
   Он взял с собой Пастухова, с тем чтобы еще один старший командир, кроме
него самого, был в курсе тех согласованных действий, о которых  предстояло
договориться с ополченцами.
   Поехали на слегка залатанной "эмке" Звягинцева, - машина комбата  могла
понадобиться самому Суровцеву.
   Где находится штаб дивизии  народного  ополчения,  Звягинцев  точно  не
знал. Решили предварительно заехать в  Дугу  к  Чорохову,  тем  более  что
Пастухов хотел сдать в штаб наградные листы на отличившихся  во  вчерашнем
бою бойцов и командиров.
   Лугу, видимо, совсем  недавно  снова  бомбили.  Жители  тушили  пожары,
подбирали убитых и раненых. Едкий дым и каменная пыль стлались по улицам.
   Домик с вывеской Осоавиахима, в котором только вчера  находился  комдив
Чорохов, был тоже разбит, и вообще вся северная  окраина  города  особенно
сильно пострадала: возможно, немцы узнали, что именно  здесь  располагался
штаб дивизии.
   С  трудом  Звягинцев  выяснил,  что  штаб  перебрался  куда-то  в  лес,
километров пять-семь северо-западнее Луги.
   Посовещавшись, Звягинцев и Пастухов решили не тратить время на поиски и
ехать прямо к ополченцам, чтобы  еще  засветло  успеть  вернуться  в  свой
батальон.
   Они  двинулись  по  проселочной  дороге  на  Уторгош,  надеясь  в  пути
встретить части ополченской дивизии и выяснить, где ее командный пункт.
   Прошло всего минут двадцать, когда Разговоров, вдруг резко  затормозив,
выскочил из машины и задрал голову кверху.
   - Что ты? - спросил Звягинцев.
   - "Мессера" где-то близко, - ответил Разговоров, не опуская головы.
   Звягинцев и Пастухов тоже вышли из машины, прислушались. Действительно,
откуда-то сверху, из-за облаков, доносился характерный подвывающий звук.
   В том, что это немецкие самолеты, сомнения быть не могло, все, кто хотя
бы несколько дней провел на подвергавшихся непрерывным  бомбежкам  Лужских
укреплениях, научились безошибочно отличать вражеские самолеты от наших.
   Некоторое время все трое стояли у машины, всматриваясь в небо, покрытое
кучными, с редкими просветами облаками.
   - Как, товарищи командиры, ехать будем или переждем? - спросил  наконец
Разговоров.
   - Поедем, - сказал Звягинцев.
   - Товарищ майор, я предлагаю переждать, - решительно произнес Пастухов.
   - Что это ты, старший политрук? - добродушно  усмехнулся  Звягинцев.  -
Вчера танка не испугался...
   - Вчера - дело другое, вчера бой был.  А  рисковать  попусту  не  имеем
права. Да и документы обязаны сохранить... - Он положил руку на планшет, в
котором лежали наградные листы.
   В этот момент раздались глухие разрывы бомб.  Бомбили  где-то  впереди,
километрах в пяти-шести отсюда.
   Звягинцев уже хотел приказать Разговорову поставить машину в укрытие  -
слева от дороги, метрах в двадцати от  нее,  тянулся  лес,  -  но  разрывы
прекратились.  Слышен  был  лишь  постепенно  замирающий  гул  удаляющихся
самолетов.
   Они снова сели в машину.
   Однако далеко уехать не удалось. Не отъехали и десяти  километров,  как
пришлось опять остановиться. Впереди на дороге путь преграждали  несколько
автомашин. Последней была полуторка, около которой стояло  человек  десять
бойцов с автоматами в руках, а впереди - две пятнистые "эмки".
   Звягинцев выскочил из машины посмотреть, что там впереди  случилось,  и
увидел у первой "эмки" группу командиров. Приглядевшись, он по росту узнал
полковника Чорохова.
   Звягинцев сделал несколько шагов вперед, но автоматчики преградили  ему
дорогу.
   - Что это значит? - громко возмутился Звягинцев.
   Стоявшие впереди командиры обернулись, и в одном из них, не веря  своим
глазам, Звягинцев узнал маршала Ворошилова. Рядом с  ним  стоял  Васнецов.
Растерявшись,  не  зная,  что  ему  делать,  Звягинцев  стал  в  положение
"смирно", устремив взгляд на маршала, и  в  этот  момент  услышал  трубный
голос Чорохова:
   - А вы как сюда попали, майор?
   Не дожидаясь ответа, Чорохов повернулся к Ворошилову и стал что-то  ему
говорить, а Звягинцев стоял, не зная, докладывать ли ему отсюда, с  места,
или подойти ближе к маршалу.
   - Идите сюда,  майор!  -  крикнул  Чорохов,  и  Звягинцев,  преодолевая
растерянность, пошел вперед.
   Он остановился шагах в трех от  маршала.  Рядом  с  Ворошиловым,  кроме
Васнецова и Чорохова,  стоял  еще  какой-то  генерал,  а  чуть  поодаль  -
незнакомый  полковник.  Но  Звягинцев   глядел   только   на   Ворошилова.
Вытянувшись и держа руку у виска, он мысленно  произносил  слова  доклада,
чувствуя, что язык не очень-то подчиняется ему.
   - Здравствуйте, товарищ майор! - звучным тенорком произнес Ворошилов. -
Вот полковник говорит, что вчера  ваш  батальон  отлично  показал  себя  в
бою...
   - Служу Советскому Союзу! - выпалил Звягинцев и только  сейчас  увидел,
что Ворошилов протягивает ему руку.
   Поспешно, чуть не споткнувшись на какой-то кочке, он  сделал  два  шага
вперед и пожал руку маршала.
   - И с членом Военного совета познакомьтесь, - сказал Ворошилов,  кивнув
в сторону Васнецова.
   - А мы с товарищем Звягинцевым еще с довоенных времен знакомы, -  делая
ударение на слове "довоенных", ответил Васнецов, глядя на майора,  который
стоял вытянувшись, снова вскинув руку к виску.
   На какое-то мгновение Звягинцев вспомнил  последнюю  предвоенную  ночь,
когда ему пришлось делать сообщение на заседании партактива Ленинграда.
   Васнецов покачал головой, как бы желая сказать: "А ведь  ты  был  тогда
прав, майор!" - и протянул Звягинцеву руку.
   - Передайте мою благодарность бойцам, -  сказал  Ворошилов  и,  как  бы
предупреждая положенный в таких случаях уставный  ответ,  добавил:  -  Они
хорошо послужили Советскому Союзу.
   - Я думаю, - снова заговорил Васнецов, - что и  товарищу  Звягинцеву  и
всему его батальону будет важно знать, что не только они - никто вчера  не
отступил на Лужской линии. Никто! - повторил он уже громко.
   - Еще бы! - с добродушной усмешкой произнес Ворошилов. - Сколько  войск
на Луге собрали!
   - Войск у нас, товарищ маршал, не только меньше, чем у противника, но и
меньше, чем мы рассчитывали здесь иметь,  -  сказал  Васнецов,  сделав  на
последних словах особое ударение. - Но за нами Ленинград. Весь цвет  нашей
партийной организации в этих войсках.
   - Знаю, знаю, дивизионный, -  кивнул  Ворошилов  и  снова  обернулся  к
Звягинцеву: - Вот сейчас ваших саперов бы сюда!
   Только  теперь  Звягинцев,  все  внимание  которого  было  приковано  к
Ворошилову,  заметил,  что  дорога  впереди  метров  на  тридцать   изрыта
глубокими воронками.
   "Это те сам