и одни, появлялись другие. Он сам выбирал их - тех, кто должен  был
находиться рядом с ним...
   "Я обязан заставить себя отдохнуть, - мысленно произнес Сталин, -  хотя
бы два часа, хотя бы час, пока мое присутствие там, наверху,  не  является
необходимым".
   Посмотрел на  стоявшую  у  стены  кушетку,  но  не  двинулся  с  места.
Вспомнил, что ничего не ел с утра. Разумеется, ему достаточно  было  снять
телефонную трубку, и через десять минут ужин стоял бы в столовой на столе.
Но есть не хотелось.
   Стараясь хоть на какое-то время  отвлечься  от  дел,  дать  необходимый
отдых мозгу, Сталин подумал:  хорошо  было  бы  с  кем-нибудь  поговорить.
Поговорить просто так, не отдавая приказов и не выслушивая докладов.
   Но таких людей вокруг него не было.
   И вдруг  в  памяти  всплыло  имя,  которое  как  будто  ничего  ему  не
напоминало: Баканидзе. Распространенная грузинская фамилия.
   Три дня назад он, не  раздумывая,  вычеркнул  эту  фамилию  из  списка,
который передал ему Поскребышев. Но она не исчезла из памяти окончательно,
задержавшись где-то в ее глубинах.
   "Баканидзе... Баканидзе..." - повторял сейчас Сталин. Нет, он  не  знал
члена ЦК, наркома или генерала с такой  фамилией.  Этот  человек  был  ему
незнаком. Но какое-то подсознательное чувство мешало выкинуть эту  фамилию
из головы...
   Наконец Сталин снял телефонную  трубку  и  набрал  номер  Поскребышева.
Услышав густой бас своего помощника, спросил:
   - Что слышно?
   - Пока ничего нового, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев. - Связь  с
Коневым  еще  не  восстановлена.  Шапошников  направил  на  Западный  двух
делегатов связи. Люди Пересыпкина работают на линии.
   Сталин промолчал.
   - Это все, Иосиф Виссарионович? - спросил после паузы Поскребышев.
   - Подожди. Этот... Баканидзе... Он не назвал своего имени?
   - Кто?
   - Ба-ка-ни-дзе! - раздраженно, по слогам произнес  Сталин.  -  Человек,
который звонил три дня назад. Его имя!
   - Одну минуту, товарищ Сталин, - торопливо  ответил  Поскребышев,  -  я
сейчас подниму списки...
   Наступило короткое молчание. Потом снова раздался голос:
   - Его зовут Реваз. Реваз Баканидзе.
   "Реваз Баканидзе... - повторил про себя Сталин. - Реваз...  Резо...  Ну
конечно!"
   Сталин машинально опустил трубку на колени. Он вспомнил, вспомнил этого
человека! Он всегда звал его просто Резо и никогда  по  фамилии.  Если  бы
кто-нибудь спросил его, как фамилия  Резо,  ему  и  раньше  надо  было  бы
приложить усилие, чтобы вспомнить. Но Резо!..
   Более сорока лет прошло с тех пор, как  они  встретились  впервые!  Они
вместе учились в Тифлисской семинарии. Резо был младше года,  кажется,  на
три или четыре. Их сдружили книги.  Отец  Баканидзе  работал  в  публичной
библиотеке, и Резо мог брать там на день-другой книги для Сосо.
   Толстой и Достоевский, Гоголь и Щедрин были раз и навсегда  изгнаны  из
семинарии. Ректор отец Гермоген вместе с инспектором Абашидзе охотились за
любителями запрещенного  чтения.  Однажды  они  поймали  Резо,  когда  тот
проносил в семинарию два тома Писарева, и досадили его в карцер,  пообещав
выпустить не раньше, чем тот признается, кто кроме  него  читает  подобную
литературу. Резо просидел пять дней, повторяя: "Только я. Я один".
   Потом они оба  жили  в  Батуми,  где  исключенный  в  конце  концов  из
семинарии Резо работал токарем на Манташевском заводе.  Он  был  одним  из
организаторов забастовки  рабочих,  а  Иосиф  Джугашвили  -  руководителем
демонстрации в защиту брошенных в тюрьму забастовщиков...
   Через несколько лет они случайно встретились в Сибири,  на  пересыльном
пункте, и тому и другому  предстояло  отбывать  ссылку,  только  в  разных
местах... И снова жизнь свела их в Батуми, но уже в 1904 году...
   Что же потом?.. Потом советский нарком по делам национальностей Сталин,
прибывший по поручению Ленина на  раздираемый  классовой  борьбой  Кавказ,
встретил Реваза в Тифлисе, где тот работал то ли в ревкоме, то ли в Чека.
   В последний раз они виделись в Сочи, кажется, в  тридцать  пятом  году.
Это была короткая, почти мимолетная встреча.  Сталин  смутно  догадывался,
что начальник его охраны заботится о том, чтобы ему "не надоедали"  бывшие
друзья. Да и сам Сталин старался теперь избегать  их.  С  тех  пор  прошло
много лет, и он забыл Реваза, как забыл многих, кого  знал  в  те  далекие
годы...
   ...Сталин прислушался. Ему показалось, что откуда-то  доносится  чей-то
приглушенный голос.
   Он не сразу понял, что голос звучал в  телефонной  трубке,  которую  он
по-прежнему держал в руке.
   Резким движением поднес трубку к уху, сказал:
   - Да?..
   - Это я, Иосиф Виссарионович, - услышал он голос Поскребышева.
   - Что тебе надо? - недовольно спросил Сталин.
   - Мне показалось, что вы не повесили трубку.
   - Тогда повесь ее ты и занимайся делом! - грубо сказал Сталин.  Но  тут
же добавил: - Нет, подожди! Привезите ко мне Баканидзе. Сюда. На квартиру.
   - Но, товарищ Сталин, - раздался неуверенный бас, - я же не  знаю,  где
его искать! По телефону он говорил, что находится  под  Москвой  со  своей
частью на переформировавшей в дня через три направится на фронт...
   - Найти и привезти! - повторил Сталин. - Ясно?
   И, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
   Был четвертый час утра, когда он поднялся на второй этаж. Прошел в свой
кабинет через особую дверь, минуя приемную, в которой  сидел  Поскребышев.
Но на  столе  у  Поскребышева  тотчас  же  зажглась  и  погасла  лампочка:
сотрудник охраны на первом этаже нажал сигнальную кнопку.
   Все мысли Сталина вновь были  сосредоточены  на  ожидании  сообщений  о
результатах воздушной разведки. Про Баканидзе он снова забыл, но если бы и
помнил, то не стал бы спрашивать, выполняется ли его распоряжение:  Сталин
никогда не повторял распоряжений дважды.
   - Артемьева! - приказал он вошедшему по звонку Поскребышеву.
   Через минуту тот снова появился в  кабинете  и  доложил,  что  Артемьев
выехал в Тулу. У аппарата его заместитель.
   Сняв телефонную трубку, Сталин спросил:
   - Есть результаты воздушной разведки?
   - Так точно, товарищ Сталин, - услышал он торопливый ответ, - мы только
что доложили Генштабу.
   - Что видели на этот раз ваши летчики?
   Он уже был прежним Сталиным и задавал вопросы спокойно и не спеша.
   - То же самое, что и в прошлый, товарищ Сталин, -  ответил  генерал  на
другом конце провода, тщетно стараясь подавить волнение,  звучащее  в  его
голосе. - По шоссе движется колонна танков и мотопехоты противника.
   - Откуда и куда?
   - Со стороны Спас-Деменска на Юхнов.
   - Какова длина колонны?
   -   Примерно    двадцать    пять    километров,    товарищ    Верховный
главнокомандующий, - поспешно ответил генерал  и  тихо  добавил:  -  Наших
войск перед ней не обнаружено.
   - Какие вы приняли меры? - спросил Сталин после короткого молчания.
   -  В  Подольск  выехал  помощник  командующего  комбриг   Елисеев   для
быстрейшего приведения в боевую  готовность  пехотного  и  артиллерийского
училищ. Ему дано задание  вывести  курсантов  на  рубеж  Малоярославецкого
укрепрайона, чтобы любой ценой задержать противника. Кроме того, приказано
поднять по тревоге училище имени Верховного Совета  и  Военно-политическую
академию. Они находятся сейчас в подмосковных лагерях. Кроме того...
   - Подождите, - сказал Сталин. Он положил  на  стол  телефонную  трубку,
взял карандаш и что-то записал на листке бумаги. Затем  встал,  подошел  к
столу заседаний. Карты, убиравшиеся на  время  совещаний  с  иностранцами,
теперь вновь были разложены по всей длине стола.
   Сталин выбрал одну из них, сделал на ней пометку карандашом, вернулся к
письменному столу, не опускаясь в кресло, снова взял трубку и,  услышав  в
ней частое и шумное дыхание, сказал:
   - Продолжайте.
   - Помимо частей, о которых я только что доложил, - раздалось в  трубке,
- по  боевой  тревоге  поднимается  Военно-политическое  училище  и  части
тридцать третьей запасной стрелковой бригады.
   - У вас все? - спросил Сталин.
   - Да, товарищ Верховный  главнокомандующий,  -  ответил  генерал  после
короткой паузы.
   Именно эта  пауза  насторожила  Сталина.  Вместо  того  чтобы  повесить
трубку, он сказал, произнося слова медленно, почти по слогам:
   - Я спрашиваю: это все, что вы  можете  доложить?  -  И,  не  дожидаясь
ответа, добавил: - Я хочу знать все.
   - Товарищ Сталин, - нерешительно, с явно  ощутимой  робостью  в  голосе
произнес  генерал,  -  если  верить  командиру  эскадрильи   и   летчикам,
вылетавшим для проверки первоначальных данных  воздушной  разведки,  танки
противника... уже вошли в Юхнов.
   Какое-то мгновение Сталин молчал. Он почувствовал вдруг, как во  рту  у
него пересохло. Немцы в Юхнове! Значит,  Ржевско-Вяземский  оборонительный
рубеж обойден противником...
   - Товарищ Сталин, разрешите доложить, - снова заговорил генерал,  -  мы
только что сообщили данные разведки в Генштаб, но там о прорыве ничего  не
известно.  Командующего  ВВС  округа  полковника  Сбытова  вызвал  в  НКВД
Абакумов, и Сбытов не возвращается уже более двух часов!
   Генерал говорил все торопливее, точно опасаясь, что его не выслушают до
конца. И внезапно умолк, будто испугавшись собственных слов.
   - Вы поступили правильно, что доложили. Нам нужна  правда,  -  произнес
Сталин еще спокойнее, чем прежде. - И меры приняли правильные. Надо во что
бы то ни стало задержать врага перед Можайским рубежом. Вы понимаете меня?
Собрать все, что есть, и задержать во  что  бы  то  ни  стало.  Необходимо
выиграть пять - семь дней,  пока  не  подойдут  резервы  Ставки.  Вы  меня
поняли?
   - Так точно, товарищ Сталин! - громко ответил генерал.
   - И еще. Передайте Артемьеву мое указание, чтобы возвращался в  Москву.
Товарищи в Туле сами знают, что надо делать. И  Сбытову  передайте,  чтобы
возвращался на свой КП. Сейчас не время для бесед с Абакумовым.
   - Но, товарищ Сталин, ведь его...
   - Передайте, чтобы возвращался! - чуть повысив голос, сказал  Сталин  и
повесил трубку.
   Затем он снял трубку  другого,  без  наборного  диска  телефона  и,  не
называя себя, резко произнес:
   - Где Сбытов?
   Несколько мгновений он слушал знакомый голос. Затем сухо сказал:
   -  Пусть  Абакумов  занимается  своими  делами.  -  И  уже  гневно,   с
нескрываемым упреком бросил: - Немцы в Юхнове!
   Положив трубку, вызвал Поскребышева и приказал ему еще  раз  попытаться
соединиться с командующими Западным и Резервным фронтами.
   Однако Поскребышев почти тотчас же вернулся  и  доложил,  что  связи  с
Коневым и Буденным по-прежнему нет.
   ...Несколько минут Сталин молча ходил по кабинету. В ушах его  все  еще
звучали слова: "Танки противника... уже вошли в Юхнов".
   Ему не надо было снова  смотреть  на  карту  для  того,  чтобы  оценить
значение происшедшего. И хотя около ста километров еще отделяло  Юхнов  от
Можайской линии обороны и свыше двухсот - от Москвы, Сталин не утешал себя
этим: ведь и от Спас-Деменска до Юхнова было почти сто километров.
   Он позвонил в Генеральный штаб. Несмотря на раннее утро, Шапошников был
на месте.
   - Вам известно, что немцы в Юхнове? - сухо спросил Сталин.
   - Да, Иосиф Виссарионович, - ответил начальник Генерального штаба, и  в
этом коротком его ответе содержалось  все:  и  признание  катастрофичности
случившегося, и чувство личной вины, и страшная усталость  уже  далеко  не
молодого и не крепкого здоровьем человека.
   - Как вы расцениваете ситуацию?
   - Полагаю, что противнику удалось прорвать фронт Конева. Видимо,  Конев
этого и опасался, когда настаивал на отводе его войск на новые рубежи.
   - Он вам звонил?
   - Никак  нет.  Разговор  состоялся  по  "Бодо".  Однако  я,  зная,  что
подобного разрешения от Ставки не поступало, определенного ответа не  дал.
После этого прервалась и телеграфная связь.
   - Борис Михайлович, ответьте на один вопрос, - медленно, чувствуя,  что
ему все труднее говорить  спокойно,  произнес  Сталин,  -  вы  можете  мне
сообщить хотя бы приблизительно, где в настоящее время находятся командные
пункты Конева и Буденного?
   То напряжение воли, на которое был  способен  Сталин,  понимающий,  что
обязан во что бы то ни стало  сохранять  спокойствие,  было  не  под  силу
Шапошникову.
   - Нет, Иосиф Виссарионович, - глухо ответил он. - В настоящую минуту  я
не знаю... Я не могу доложить вам об этом... У нас... все еще нет связи  с
командными пунктами этих фронтов.
   Сталин повесил трубку. Потом подошел к  столику  у  стены,  на  котором
стоял  графин,  налил  воды  и  сделал  несколько  глотков.  Глотать  было
нестерпимо больно. Только сейчас ощутил жар и легкий озноб.  Очевидно,  он
заболевал.
   Передернул плечами и провел рукой по липу, как бы  пытаясь  сбросить  с
себя  так  не  ко  времени  начинающуюся  болезнь.  Снял  трубку  аппарата
междугородной правительственной  связи,  вызвал  к  телефону  командующего
Забайкальским военным округом Ковалева и сказал:
   - Прикажите поднять по боевой тревоге дивизии, намеченные для  отправки
в Москву, и срочно начинайте погрузку.
   Взял со стола большую лупу и линейку и  склонился  над  картами.  Через
несколько минут выпрямился, сделал несколько медленных шагов взад и вперед
по  кабинету,  нажал  кнопку  звонка  и  снова  вернулся  к   картам.   Не
оборачиваясь, приказал вошедшему Поскребышеву:
   - Ленинград. Жукова. Если нет  на  месте,  предупредить,  чтобы  был  у
аппарата через два часа.
   - Будет сделано, товарищ Сталин, - сказал Поскребышев.
   - Что еще? -  недовольно  спросил  Сталин,  почувствовав,  что  тот  не
уходит, и на этот раз обернулся.
   - Товарищ Баканидзе у вас на квартире, - ответил Поскребышев.


   Несколько мгновений Сталин пристально глядел на стоявшего перед ним уже
немолодого,  но  еще  черноволосого,  без  проблеска  седины,  начинающего
полнеть человека. Тот был в военной  форме  с  полевыми,  защитного  цвета
петлицами без окантовки.
   Ни бурные встречи, ни долгие прощания  не  были  в  характере  Сталина.
Случалось, что с людьми, с которыми не виделся уже  давно,  он  встречался
так,  будто  продолжал  только  что  прерванный  разговор.  А  прощаясь  с
собеседником, особенно если тот принадлежал к  его  ближайшему  окружению,
обычно лишь кивал головой  или  попросту  переходил  к  другим,  очередным
делам.
   Однако сейчас в лице Сталина что-то дрогнуло, и он глухо проговорил:
   - Ну... Здравствуй, Резо!
   - Здравствуй, Коба! - негромко, с чуть заметной улыбкой на смуглом, уже
изрезанном морщинами лице отозвался Баканидзе.
   Он было протянул Сталину руку, но тот подошел и обнял его.
   - Мы давно не виделись, - сказал Сталин. - Очень давно.
   - Да. Давно.
   - Может, поужинаем или, точнее, - усмехнулся  Сталин,  -  позавтракаем?
Ты, наверное, голоден?
   Баканидзе покачал головой:
   - Через сорок минут я должен  быть  на  Белорусском  вокзале.  Начнется
погрузка моей дивизии.
   - Ты командуешь дивизией? - спросил Сталин.
   - Нет. Я комиссар,  -  Баканидзе  кивнул  на  звезду  на  рукаве  своей
гимнастерки.
   "Надо спросить, как он жил все  эти  годы,  -  подумал  Сталин,  -  как
здоровье его жены и сына, ведь у него, кажется, был сын..."
   Но не смог. Он полагал, что с приходом  Резо  его  на  какие-то  минуты
покинет война. А она вошла сюда в образе этого человека в  военной  форме,
которому предстояло через сорок минут отправиться на фронт.
   - Сядем, - сказал Сталин.
   Они сели на кушетку.
   - Как жена?
   Сталин запнулся перед словом "жена", потому что  давно  забыл,  как  ее
зовут. Собственно, в этом не было ничего удивительного - он не видел  жену
Баканидзе с середины двадцатых годов.
   Баканидзе чуть удивленно взглянул на него и ответил:
   - Кето умерла в двадцать девятом.
   Ему хотелось добавить: "Я ведь рассказывал  тебе  об  этом",  -  но  он
промолчал.
   - Да, да, - нахмурился Сталин. Потом спросил: - А сын? Ведь у тебя  был
сын!
   - Он погиб, Коба. Его призвали в первый день войны. Он был  убит  ровно
через месяц, двадцать второго июля, под Лугой. Так написано в похоронке.
   Сталин едва удержался от того, чтобы не воскликнуть: "Как,  он  же  был
совсем мальчиком!.."
   Но тут же вспомнил: годы. Годы!
   - Почему ты так долго не давал о себе  знать  -  почти  десять  лет?  -
задумчиво сказал Сталин. - Жалко, что тебя не было рядом со мной  все  это
время.
   "А ты уверен,  Коба,  что  так  было  бы  лучше?  -  хотелось  спросить
Баканидзе. - Разве всем, кто был рядом с тобой, это  принесло  счастье?.."
Но он промолчал.
   - Ну... как сложилась твоя жизнь? - снова спросил Сталин.
   Реваз пожал плечами:
   - Служил в армии, это ты знаешь. В тридцать седьмом  демобилизовали.  -
Заметив,  что  в  глазах  Сталина  мгновенно  появилась   настороженность,
поспешно добавил: - Нет, нет! По здоровью. Туберкулез. Ты  ведь  знаешь...
Открылся старый процесс в легких.
   Да, это Сталин знал. Многие  ссыльные  из  теплых  краев  заболевали  в
сибирских снегах туберкулезом. В том числе и он сам. Правда,  ему  удалось
справиться с болезнью.
   - А теперь?.. - спросил он, вглядываясь в лицо старого друга.
   -  Сейчас  я  совершенно  здоров,  -  твердо  ответил  тот.  -   Прошел
переосвидетельствование в  первый  день  войны.  Признан  годным  по  всем
статьям. А как ты, Коба?
   Он задал этот вопрос и тут же понял всю его нелепость. Чуть смешавшись,
поспешно спросил:
   - Как дети? Как Яков?
   - Якова нет, - сумрачно ответил Сталин. - Наверное, погиб.
   Снова наступило молчание.
   Глядя на  осунувшееся,  похудевшее  лицо  Сталина,  на  поседевшие  его
волосы, Баканидзе, казалось бы, только сейчас  до  конца  осознал,  каково
приходится этому человеку.
   - Трудно, Коба? - тихо спросил он.
   - Да. Трудно, - не сразу ответил Сталин, глядя куда-то в  пространство.
Потом неожиданно повернулся к Ревазу и, глядя на него в  упор,  сказал:  -
Немцы в Юхнове.
   Он произнес эти слова резко, отчетливо,  не  отрывая  при  этом  своего
взгляда  от  лица  Реваза,  точно  желая  проверить,   какое   впечатление
произведут они на него.
   Однако ни один мускул не дрогнул в лице Баканидзе.
   "Он всегда был таким,  -  с  каким-то  особым  удовлетворением  подумал
Сталин. - Сдержанным, молчаливым, закаленным. Он не изменился".
   Услышав страшную новость, Реваз не произнес ни слова. Лишь посмотрел на
ручные часы, как бы говоря тем самым: "Раз так, мне надо спешить".
   - Не торопись, - сказал Сталин, - успеешь. Тебя доставят вовремя.
   - Но у тебя дела. Я, наверное, мешаю тебе.
   - Ты не мешаешь мне. Посиди, - ответил Сталин, хотя уже чувствовал, что
ему не о чем больше говорить с Ревазом, что все то, что не  имеет  прямого
отношения к событиям на фронте, сейчас не интересует  его.  Любой  вопрос,
заданный им или Ревазом, потянул бы за собой пить воспоминаний, а ему было
не до воспоминаний.
   И тем не менее  Сталину  не  хотелось,  чтобы  Реваз  уходил.  Хотелось
несколько минут посидеть рядом молча.
   - Значит, немцы приближаются к Москве? - тихо спросил Реваз.
   - Да, - жестко ответил Сталин, - и очень крупными силами.
   Он снова пристально посмотрел в лицо Ревазу. Но  тот  только  понимающе
кивнул головой.
   Потом спросил:
   - А... под Ленинградом?
   - Они в  четырех  километрах  от  Путиловского  завода.  И  если  мы  в
ближайшее время не прорвем блокаду, в городе начнется голод.
   Сталин  говорил  по-прежнему  жестко,  резко,  точно  находил  какое-то
горькое удовлетворение в обнажении страшной правды.
   - А на юге? - уже совсем тихо произнес Реваз.
   - Рвутся к Донбассу, - как-то  поспешно,  точно  боясь,  что  Реваз  не
успеет узнать всей правды, ответил Сталин.
   Реваз опустил голову.
   - У тебя есть еще вопросы? -  с  каким-то  вызовом  в  голосе  произнес
Сталин.
   Реваз поднял голову и  посмотрел  на  него  внимательно,  точно  заново
узнавая. Наконец сказал:
   -