зано им с  самого
начала.
   Она бежала к дому, где жил  Анатолий.  "Может  быть,  он  еще  там,  не
уехал!" - стучало у нее в висках. Но тогда они должны быть вместе! В такую
минуту они должны быть рядом. Все их размолвки  -  это  чепуха,  глупость,
пылинки в сравнении с надвигающейся на всех  страшной  бедой.  Они  должны
тотчас же ехать домой, в Ленинград.
   Уже  задыхаясь,  Вера  подбежала  к  маленькому  одноэтажному   домику,
перепрыгнула разом обе ступеньки крыльца, толкнула дверь.
   Она была заперта. Вера громко,  двумя  руками  стала  стучать.  Наконец
дверь открылась, на пороге стояла немолодая грузная женщина с полотенцем в
руках.
   - Простите, я хочу узнать... - прерывистым от бега и  волнения  голосом
заговорила Вера. - Анатолий... студент из Ленинграда... у вас живет?
   - Кто? - растерянно спросила женщина, и Вере показалось, что она хотя и
смотрит на нее, но ничего не видит перед собой.


   ...Анатолий  лежал  в  крохотной,  похожей  на  закуток  комнатке,  где
умещались только кровать и стул. Его  лоб  прикрывало  свернутое  в  узкую
полосу полотенце.
   - Это ты? - произнес Анатолий, не поворачивая головы.
   - Что с тобой, Толя? - спросила Вера испуганно.
   - Ничего. Здоровенный бугай схватил воспаление  легких.  -  Он  говорил
устало и зло, и дыхание его было тяжелым и хриплым.
   Все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло, Вера опустилась на
стул и дотронулась до полотенца, лежащего на его лбу.  Оно  было  сухим  и
теплым. Вера сняла полотенце и положила руку на его горячий и влажный лоб.
   - У тебя высокая температура, Толя! - воскликнула Вера.
   - Выше некуда, - усмехнулся Анатолий, - врач сказал - тридцать девять и
восемь. Помоги, я сейчас встану... Я знал, что ты придешь и поможешь...
   Он положил руки на Верины плечи и попытался приподняться.
   - Нет, нет,  лежи,  тебе  нельзя  вставать  при  такой  температуре,  -
настойчиво сказала Вера, снимая его  руки  со  своих  плеч,  -  ты  должен
лежать!
   - Ты... ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь! - крикнул  Анатолий.
- Неужели ты не слышала радио?! Я должен немедленно ехать в Ленинград!
   - Мы поедем завтра, - сказала Вера, прижимая его  плечи  к  подушке.  -
Завтра у тебя спадет температура, и мы поедем.
   - Позови хозяйку, скажи, чтобы дала мою одежду, -  сказал,  не  обращая
внимания на ее слова, Анатолий.
   Вера вышла в соседнюю комнату. Та  женщина  теперь  сидела  за  столом,
опустив голову, и Вере снова показалось, что мысли ее далеко отсюда и  она
по-прежнему ничего не видит перед собой.
   Вера вернулась и растерянно пожала плечами.
   - Все равно, - сказал Анатолий, - я должен...
   Он не докончил фразу, охваченный приступом жесткого, судорожного кашля.
   Потом кашель прошел. Теперь Анатолий лежал обессиленный,  на  лице  его
выступила испарина.
   - Я должен ехать... - чуть слышно произнес он, - все  это  чепуха...  Я
немедленно должен ехать...



6

   В  середине  июня  1941   года   командование   Ленинградского   округа
инспектировало войска и проводило тактические учения.
   Они происходили на севере, недалеко от Мурманска. Это направление,  так
же как и  Карельский  перешеек,  оставалось  для  войск  округа  важнейшим
оперативным направлением.
   Майор Звягинцев был среди тех штабных командиров,  которые  по  приказу
командования еще в первых числах июня выехали на север, чтобы  подготовить
все необходимое к началу учений.
   Однако, уже прибыв на место, Звягинцев  получил  от  своего  начальства
новое указание. Ему было приказано отправиться  в  Выборгский  укрепленный
район и принять  все  необходимые  меры  к  скорейшему  окончанию  монтажа
артиллерийских систем в новых, железобетонных оборонительных  сооружениях.
Вместе с начальником штаба УРа, подполковником  Гороховым,  Звягинцев  все
дни и большую  часть  ночей  занимался  проверкой  боеготовности  дотов  и
дзотов,  качества  работы  строительных  и  саперных  батальонов,  памятуя
главное полученное им указание о необходимости как можно скорее  закончить
монтаж.
   ...Тот  день  Звягинцев  и  Горохов  провели,   как   обычно,   вместе,
инспектируя объекты. Белые ночи были уже в разгаре, поэтому  рабочий  день
затягивался. Когда Звягинцев и Горохов попрощались, чтобы встретиться рано
утром, часы показывали полночь.
   Звягинцев вернулся в отведенную ему комнату в  командирском  общежитии,
снял гимнастерку и, по армейской привычке подпоясав себя полотенцем,  взял
мыльницу и зубную щетку, собираясь идти в умывальню. Но в это время в  его
комнату постучали. Звягинцев открыл  дверь  и  оказался  лицом  к  липу  с
красноармейцем, который, отступив на шаг и вскидывая руку к надвинутой  на
лоб пилотке, доложил, что  подполковник  Горохов  просит  товарища  майора
немедленно прибыть в штаб.
   Звягинцев недоуменно пожал плечами, однако ответил коротко:  "Доложите,
сейчас буду", - снова натянул гимнастерку, затянул ремень и вышел из дома.
   Подполковник ждал  Звягинцева  в  своем  кабинете  и,  как  только  тот
появился, сказал:
   - Вот какая петрушка случилась, товарищ майор, - вы  уж  извините,  что
спать не дал... Звонили мне сейчас от пограничников. Зовут срочно к  себе.
Там их человек на ту сторону ходил, а  теперь  вернулся.  Любопытные  вещи
рассказывает... - Горохов побарабанил пальцами по столу и повторил: - Куда
как любопытные!.. Вот  я  и  подумал,  сейчас  вы  здесь  старший  штабной
командир из  округа.  Не  худо  бы  и  вам  этого  человека  послушать.  С
пограничниками я договорился - не возражают...
   Звягинцеву не хотелось ввязываться в дела, которые не касались  его  по
службе. Однако настойчивость Горохова его насторожила. Он не мог не знать,
что пограничники, как и все, кто работал в  системе  Наркомата  внутренних
дел, обычно ревниво оберегали от  посторонних  все,  что  было  связано  с
делами их компетенции.
   Он бросил короткий, испытующий взгляд на подполковника.  Тот  был  явно
взволнован. Тонкая ниточка его пробора, всегда  тщательно  расчесанного  в
любое время дня и ночи,  когда  Звягинцеву  приходилось  видеть  Горохова,
сейчас сбилась куда-то в сторону, исчезла в волосах, спутанных на макушке.
   - Хорошо, - коротко сказал Звягинцев и встал. - Я готов.
   ...Вызванная подполковником "эмка" за пятнадцать минут доставила  их  в
расположение  пограничников.  Штаб  размещался  в  одноэтажном  здании  из
красного кирпича. Часовой, очевидно, был предупрежден о приезде командиров
и, пропуская их, сказал Горохову вполголоса:
   - Полковник приказал, чтобы вы сначала к дежурному прошли.
   Дежурный, младший лейтенант с красной повязкой на рукаве, вскочил из-за
стола:
   - Сейчас доложу, товарищ подполковник, одну минуту...
   Они присели у  дощатого  стола,  на  котором  лежала  толстая  книга  в
коричневом конторском переплете - для записи  дежурств,  шахматная  доска,
несколько потрепанных экземпляров журналов "Пограничник" и "Огонек".
   Вскоре  дверь  открылась,  и  на  пороге  появился  невысокий,  грузный
полковник. Горохов и Звягинцев встали.
   - Прибыли? - сказал полковник, кивнул Горохову и остановил свой  взгляд
на Звягинцеве. Тот представился. - Что ж, пойдемте, послушайте,  -  сказал
полковник. - О секретности, думаю, предупреждать не надо,  -  добавил  он,
обращаясь главным образом к Звягинцеву. Он еще с минуту постоял на месте и
пробормотал, ни к кому не обращаясь, точно про себя: - Голос  мне  его  не
нравится...
   Затем он махнул рукой, приглашая следовать за собой.
   В кабинете полковника на большом, старомодном письменном  столе  стояла
канцелярская лампа под зеленым стеклянным абажуром. Свет  лампы  падал  на
стол, и поэтому Звягинцев не сразу разглядел сидящего неподалеку человека.
   Когда Звягинцев и Горохов вошли, этот человек встал.
   - Сиди, сиди, Тойво, - сказал полковник с  каким-то  особым  вниманием,
даже лаской. - Товарищ подполковник - наш армейский сосед, а  майор  -  из
штаба округа...  Присаживайтесь,  товарищи,  -  добавил  он,  указывая  на
стоящие у стены стулья.
   Теперь Звягинцев мог рассмотреть того, кого полковник называл просто по
имени: "Тойво".
   Это был человек лет пятидесяти, низкого роста, в крестьянской одежде, с
невыразительным, блеклым  лицом,  на  котором  белесые  брови  были  почти
неразличимы. Казалось, все на этом лице - губы, нос, брови - намечено лишь
пунктиром.  Такое  лицо  совершенно  не  запоминалось.  Его  трудно   было
восстановить в воображении.
   Полковник сел в деревянное кресло за столом.
   - Так вот, Тойво, - сказал он, придвигая к себе блокнот, - давай начнем
сначала. Пусть товарищи тоже послушают. Итак...
   - Там... немцев много, - сказал после паузы Тойво.
   У него был тихий голос, такой же невыразительный, как и лицо.  Пожалуй,
среди остальных обычных, ничем не примечательных голосов  этот  голос  мог
выделяться лишь своим финским акцентом.
   - Нет, нет, - сказал полковник, - ты давай, товарищ Тойво, по  порядку.
Район, время - словом, все, как мне рассказывал.
   - Район Рованиеми, - все так же тускло сказал Тойво,  -  много  немцев.
Много легковых машин.
   - Сколько? - прервал полковник.
   - У здания бывшей школы, на стоянке,  двенадцать.  Шоферы  военные.  За
тридцать минут наблюдения подъехали и уехали еще десять машин.
   "Что  могло  этому  полковнику  не  понравиться  в  его  голосе?  -   с
недоумением подумал Звягинцев. - Голос как голос. Обычная речь карельского
крестьянина".
   - Так что же, по-твоему, в этой школе?.. - снова спросил полковник.
   - Штаб, - ответил Тойво.
   - Допустим. Но какой штаб? - вмешался Горохов.
   - Не знаю.
   - Так. Хорошо. Попробуем определить сами, -  сказал  полковник,  бросая
острый взгляд на Звягинцева.  -  Итак,  у  здания  на  стоянке  двенадцать
легковых автомашин. Примерно столько же за  тридцать  минут  подъезжало  к
подъезду. Офицеров немецких видел?
   -  Да.  Одиннадцать  за  тридцать  минут.  Входили  и   выходили.   Три
обер-лейтенанта. Два полковника. Один генерал. Звания других не различил.
   - Тоже офицеры?
   - Да.
   С каждым новым словом Звягинцев все внимательнее прислушивался к  тому,
что говорит этот невзрачный на вид  человек.  Он  представил  себе  такого
Тойво на улице финского городка, как он стоит, прислонившись к  стене,  и,
почти неразличимый на ее фоне, смотрит вперед своими бесцветными,  пустыми
глазами из-под белесых бровей и, казалось, ничего не замечает, а на  самом
деле видит все.
   - Что же ты еще обнаружил, Тойво? - спросил полковник.
   - Два мотоцикла фельдсвязи. Оба подъехали к зданию.
   - В течение тех же тридцати минут? - спросил Звягинцев.
   - Да.
   - Одновременно?
   - Нет. С перерывом. Сначала один. Через десять минут другой.
   - Послушай, Тойво, - сказал, перегибаясь к нему через стол,  полковник,
- а ты не преувеличиваешь все это? Ну, машины, количество офицеров?..
   - А вам хочется, чтобы  я  преуменьшил?  -  неожиданно  сердито,  точно
ударом хлыста, отпарировал Тойво.
   "А у него и впрямь неприятный голос", -  подумал  Звягинцев,  до  этого
мгновения и не подозревая, что у одного  и  того  же  человека  может  так
меняться манера говорить.
   Казалось, что и полковник был несколько смущен таким  суровым  отпором.
Он закашлялся, вытянул из лежащей  на  столе  пачки  "Беломора"  папиросу,
размял ее пальцами, сдавил мундштук посредине, закурил.
   - Ну, ладно, - примирительно сказал полковник, - раз так, значит,  так.
Спасибо тебе за важные сведения. Сейчас иди  отдыхай.  К  утру,  возможно,
товарищи сверху подъедут, еще послушать захотят. А пока иди спать. Еще раз
спасибо тебе...
   Когда они ехали обратно в машине, Горохов спросил Звягинцева:
   - Ну, майор, как думаешь?
   Звягинцев пожал плечами:
   - Сведения о концентрации немецких войск в Финляндии не  новость.  И  в
Норвегии их тоже хватает.
   - Так, - сказал Горохов, стряхивая мизинцем пепел с зажатой  большим  и
указательным пальцами папиросы, - не новость, значит...
   До штаба они ехали молча.
   - Хочу тебе пару вопросов задать, товарищ  майор  Звягинцев,  -  сказал
Горохов, когда они вышли из машины. -  Но  сначала  должен  заметить,  что
этому человеку пограничники верят, как самим себе. Он опытный разведчик  и
к тому же член партии. Ясно?
   Горохов сказал это таким тоном, будто вызывал Звягинцева на спор.
   Но тот слегка развел руками и ответил:
   - Что ж, им виднее. Разведка не моя профессия.
   - Оно и заметно, - с легкой усмешкой заметил  Горохов,  -  потому  что,
если бы разведка была твоей профессией, ты не стоял бы вот так, как  ни  в
чем не бывало. Ладно. Вот мои вопросы, - не тебя, себя проверить хочу.  Ты
район Рованиеми знаешь?
   - Чисто географически, - слегка обиженно ответил Звягинцев.
   - Я про географию  и  говорю.  В  скольких  километрах  этот  район  от
границы, представляешь?
   - Полагаю, километрах в сорока.
   - В двадцати пяти, - поправил Горохов. -  Второй  вопрос;  если  верить
этому Тойво - а я ему верю! - как бы ты определил уровень  штаба,  который
разместился в той самой школе? Ну?
   Звягинцев мысленно восстановил все, что сказал Тойво, прикинул про себя
и сказал нерешительно:
   - Может быть и штаб дивизии.
   - Подымай выше, - сказал, наклоняясь к Звягинцеву, Горохов, -  корпуса!
Генерал,  два  полковника,  два  десятка  машин,  мотоциклы  фельдсвязи...
Корпус, я тебе говорю!
   - Что  ж,  не  исключено,  что  и  корпус,  -  нерешительно  согласился
Звягинцев.
   - А если не исключено, -  понижая  голос  и  еще  ближе  придвигаясь  к
Звягинцеву, сказал Горохов, - то я хочу задать  тебе  третий  вопрос,  так
сказать,  сверх  условленных.  Какого  хрена   штабу   немецкого   корпуса
понадобилось располагаться столь близко от нашей границы, а?
   И он посмотрел в упор на Звягинцева тяжелым, подозрительным взглядом.
   Неожиданно Звягинцев почувствовал, что его охватывает чувство тревоги.
   - Это и в самом деле странно... - проговорил он как бы про себя.
   - То-то и оно, - удовлетворенно произнес Горохов. - Так что же делать?
   Звягинцев  вопросительно  посмотрел  на  подполковника,   точно   хотел
сказать, что не  понимает  вопроса.  Он  и  в  самом  деле  был  несколько
озадачен.
   - Полагаю, что пограничники донесут наверх шифровкой, - сказал  наконец
Звягинцев.
   - Умно! - с ядовитой усмешкой воскликнул Горохов. -  Значит,  говоришь,
шифровочку толкнуть. Что ж,  это,  конечно,  будет  сделано.  Пограничники
службу знают. Через час наверняка уйдет.
   Звягинцев пожал плечами.
   - Чего же ты хочешь от меня? - спросил он.
   - А вот что, - сказал Горохов, придвигаясь ближе  к  Звягинцеву.  -  Ты
коммунист, верно? Так вот, дай мне слово, что, когда  в  округ  вернешься,
явишься к командующему и лично ему доложишь обо всем, что  слышал.  Лично!
Можешь добавить, что этот Тойво  -  член  партии  с  девятнадцатого  года.
Сделаешь?
   - Постараюсь, - ответил Звягинцев.
   - Ну, тогда иди спать. И прости, что потревожил. Завтра когда начнем? В
семь, как обычно?
   - В семь.
   - Ну, бывай. Еще раз извини.
   Звягинцев пошел было к двери, но вернулся.
   - Послушай, - сказал он, - а ты понял, почему  полковнику  голос  этого
Тойво не понравился?
   Горохов помолчал, покачал головой и ответил:
   - Думаю, что понял. Слишком уверенный. Не оставляет места для сомнения.
   ...Звягинцев медленно пошел  к  общежитию.  Было  светло  как  днем.  В
призрачном свете белой ночи все здания, стоящая  у  штаба  черная  "эмка",
телеграфные столбы, радиомачта казались резко  очерченными,  подсвеченными
невидимыми лучами.
   Звягинцев посмотрел вдаль, в сторону границы. Он хорошо  знал,  сколько
дотов и дзотов, сколько бетонных укреплений сосредоточено и в лесу и среди
хаоса огромных гранитных валунов.
   Знал Звягинцев и о том, сколько сил и средств  было  затрачено  на  эти
похожие  на  кочки,  на  большие  муравьиные  кучи  возвышения,  венчающие
подземные сооружения из бетона и металлической арматуры.
   Однако ему хорошо было известно и другое:  по  новому  плану  прикрытия
границы, разработанному лишь месяц-полтора назад, этих  сооружений  должно
быть гораздо больше.
   Правда, для строительства еще оставалось время, -  план  предусматривал
окончательное  приведение  границы  в  боеготовность,   полное   ее,   как
говорится, закрытие к концу года; что ж, за четыре-пять месяцев можно  еще
очень многое сделать!..
   "А что, если война начнется раньше?" - спросил себя Звягинцев. И тут же
чувство тревоги, такое же, как то, что он ощутил во время рассказа  Тойво,
вновь охватило его...
   Работа над осуществлением плана  создавала  боевую  атмосферу  во  всех
штабах - от окружного до полкового.  Но,  как  ни  странно,  она  же,  эта
работа,  как  бы  гипнотизировала  всех,  кто   в   ней   участвовал,   ее
исполнителей...
   "Мы же работаем, все время работаем, не  спим,  не  благодушествуем!  -
говорил себе Звягинцев, стараясь заглушить тревогу,  вызванную  всем  тем,
что сообщил Тойво. - Что же мы еще можем делать, кроме того, чтобы  дни  и
ночи  напряженно  работать  над  укреплением  наших  границ?..  Разве   мы
беспечны? Да и кто вообще в нашей стране может быть беспечным?.."
   Он усмехнулся, подумав  об  этом.  Со  школьных  лет,  с  тех  пор  как
Звягинцев стал понимать подлинный смысл разговоров взрослых, с тех пор как
начал читать газеты, он привык к тому, что все в стране были заняты прежде
всего работой. Работа всегда оказывалась на первом месте. Она отнимала все
время, кроме сна. Ей жертвовали  свои  выходные  дни.  Ей  посвящались  не
только газетные статьи, но и романы и кинофильмы...
   Звягинцев вспомнил своего умершего несколько  лет  назад  отца.  Токарь
высокой квалификации, он сумел окончить втуз без отрыва от производства  и
последние  два  года  своей  жизни  работал  начальником   цеха   большого
станкостроительного завода.
   В те редкие моменты, когда все  трое  -  отец,  мать  и  он,  Алеша,  -
садились вместе за стол, отец говорил только о производстве. Если  цех  не
выполнял плана, это переживала вся семья. Если план выполнялся,  дома  был
праздник. Казалось, что от выполнения плана цеха зависело все - не  только
настроение отца, не только атмосфера в доме, но и вообще все, что окружало
Алешу, жизнь всей страны...
   И теперь воспоминания детства и ранней юности снова всплыли в  сознании
майора Звягинцева, переплетаясь с теми тревожными  мыслями,  которые  были
связаны уже с днем сегодняшним...
   Вот ведь  как  все  получается,  размышлял  Звягинцев.  Когда  директор
крупного завода получает важный  и  срочный  правительственный  заказ,  он
начинает  думать  только  о  том,  как   бы   выполнить   этот   заказ   в
предусмотренный срок.
   Вся его деятельность, все его мысли сосредоточиваются на этом. И те, от
кого зависит в конечном  итоге  выполнение  заказа,  -  начальники  цехов,
мастера, бригадиры, рабочие - тоже сосредоточивают все свои усилия  только
на одном: выполнить задание в срок.
   И тогда никто из них - от директора до рабочего - уже не думает о  том,
что ситуация может измениться, что тем,  кто  дал  этот  заказ  заводу,  -
главку, наркомату и  в  конечном  итоге  государству  -  данная  продукция
неожиданно может понадобиться быстрее, чем это предусматривает план.
   И все они, от директора до рабочего, живут уверенностью, что главное  в
том, чтобы выполнить план в срок, что ущерб стране может быть нанесен лишь
в случае нарушения этого срока.
   А пока работа идет по графику, все  будет  хорошо  и  ничего  не  может
случиться.
   "Не под таким ли гипнозом плана находятся сейчас и  десятки  генералов,
тысячи старших командиров, строевики,  политработники,  инженеры,  саперы,
строители Ленинградского военного округа?" - спросил себя Звягинцев.
   Нет, к мысли о возможности войны все они возвращались не раз.
   И все же сознание, что завершение плана назначено лишь  на  конец  1941
года и что, так