Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
третили заявление фюрера аплодисментами и криками
"Зиг хайль!", впрочем, недостаточно громкими, поскольку никому из них до
сих пор не приходилось слышать название этого русского города. Разумеется,
они предпочли бы узнать о падении Москвы или Петербурга.
Гитлер, очевидно, почувствовал умеренность ликования. Он поспешил
разъяснить, что захват Тихвина означает окружение Петербурга вторым
кольцом блокады, и в который уже раз предсказал, что "Петербург сам
поднимет руки, или ему суждено умереть голодной смертью".
Никогда не отличавшийся в своих публичных выступлениях логичностью
мышления, фюрер на этот раз, казалось, побил все рекорды
непоследовательности. Он говорил о Москве так, как будто она уже
захвачена, и тут же перебивал себя жалобами на "бессмысленное
сопротивление" русских и "других монголоидов", срочно вызванных Сталиным
из непостижимых глубин этой мрачной России; он убеждал гауляйтеров в
полном успехе "исторического наступления на русскую столицу" и тут же
пытался объяснить, почему за последние несколько дней на Центральном
направлении немецкие войска не продвинулись ни на шаг; он клялся, что
восточная кампания будет закончена до наступления зимы, хотя многие из
собравшихся знали, что в далекой России уже лег снег, начинаются морозы.
Но больше всего Гитлер говорил о престиже Германии. Он кричал, что
никогда еще престиж ее не был столь высок, как теперь, стучал кулаком по
трибуне, точно желая вбить эту мысль в головы покорных гауляйтеров.
Может быть, не их раболепные взоры ощущал на себе в этот момент Гитлер,
а устремленный на него пристальный взгляд человечества, глаза миллионов
людей, в которых теперь кроме ненависти можно было прочесть и злую иронию?
Может быть, истерика Гитлера была вызвана прозвучавшими накануне на
весь мир уверенными и спокойными словами Сталина, и не на гауляйтеров
хотел обрушить фюрер лавину хвастовства, самооправданий, очередных
пророчеств, угроз и заклинаний, а на советский народ, который осмелился в
осажденной столице праздновать годовщину своей революции?.. Так или иначе
выступление Гитлера показало, что он находится в смятении чувств.
И дальнейшие события подтвердили, что у фюрера были для этого серьезные
основания. Все успехи на Восточном фронте как бы фатально оказывались
связанными с неудачами. Гитлер никак не мог добиться "чистого" выигрыша,
который не был бы нерасторжимо связан с проигрышем.
Да, немецким войскам удалось приблизиться к Москве, но ценой огромных
потерь в личном составе и технике. Передовые части далеко оторвались от
тылов; тылы оказались не в состоянии регулярно снабжать их боеприпасами и
продовольствием, что в условиях осенней распутицы, а затем ранней зимы
грозило серьезнейшими осложнениями.
Да, Гитлеру удалось окружить Ленинград, но это сковало на
северо-востоке целую группу армий "Север" и не дало пока реальных
результатов.
Никакого решения, кардинально меняющего положение дел, Гитлер принять
не мог, потому что выход был один - отказаться от намерения сокрушить
Советский Союз. Но Гитлер не был бы Гитлером, если бы пошел на это. Всякий
же иной шаг неумолимо приближал его к пропасти.
До нее было еще очень далеко. И все же Гитлер двигался именно к
пропасти, потому что любые осложнения, вытекающие из предпринятых ранее
действий, он пытался ликвидировать другим действием, аналогичным, по
существу, предшествовавшим и поэтому влекущим за собой новые осложнения.
Когда яростное сопротивление советских войск под Москвой заставило
соединения фон Бока к началу ноября остановиться и Гитлеру пришлось
признаться себе, что "последнее и решительное" наступление на Москву не
достигло цели, он приказал готовить новое наступление на советскую
столицу; оно было намечено на пятнадцатое ноября.
Когда выяснилось, что блокада Ленинграда является неполной, поскольку
остается ладожский "коридор", Гитлер приказал создать второе кольцо
окружения. Взятие Тихвина являлось важным звеном в осуществлении этой
операции.
Но в советских руках оставалось побережье Ладожского озера. Для того
чтобы полностью изолировать Ленинград, исключить всякую возможность
снабжения города продовольствием, нужно было захватить Волхов - город,
находящийся между Тихвином и Ленинградом, а затем прорваться дальше, на
север, к южному берегу Ладоги. И, презрев предостережения столь чтимого в
немецких штабах Клаузевица, утверждавшего, что "нельзя быть сильным
везде", Гитлер, собираясь вновь штурмовать Москву, приказал одновременно
форсировать наступление на Волхов...
Командный пункт генерала Федюнинского находился в лесу, недалеко от
небольшой железнодорожной станции Войбокало. Он был оборудован здесь,
когда готовилась так и не приведшая к желаемому результату операция по
прорыву блокады в районе Синявина. Но с тех пор ситуация резко изменилась.
Немцы захватили Тихвин и теперь устремились к Волхову.
Оборона Волхова не входила в задачи 54-й армии. Этот расположенный на
ее фланге город должна была защищать 4-я армия, точнее, ее отдельная
Волховская оперативная группа, которой командовал генерал-майор Ляпин. Но
уже в начале ноября Федюнинскому стало ясно, что войска Волховской группы
не выдерживают напора противника, наступающего с юга по обоим берегам реки
Волхов.
После того как восьмого ноября немцы овладели Тихвином, беспокойство
Федюнинского за судьбу Волхова возросло. Он отдавал себе отчет в том, что
захват Тихвина является лишь звеном в задуманной врагом операции, цель
которой - овладение территорией к востоку от Ленинграда, включая ладожское
побережье. Чтобы предотвратить катастрофу, необходимо было остановить
противника, рвавшегося к Волхову.
В тот же день Федюнинский направил своего заместителя генерал-майора
Микульского в Волховскую оперативную группу, чтобы тот реально оценил ее
боеспособность и договорился о совместных действиях.
Штаб 4-й армии, которому подчинялась Волховская группа, располагался
почти в семидесяти километрах от Волхова, севернее уже захваченного врагом
Тихвина, потому-то Федюнинский и решил связаться непосредственно с
Ляпиным.
Прошло двое суток. Наконец в полдень десятого ноября адъютант доложил
Федюнинскому, что вернулся майор из оперативного отдела штаба армии,
которого Микульский брал с собой в Волховскую группу.
- Зови. Быстро! - приказал Федюнинский.
Через две-три минуты в землянке командующего появился майор
Звягинцев...
В начале октября, когда строительство оборонительных сооружений на
Кировском заводе было закончено и - что самое главное - положение на южном
и юго-западном участках Ленинградского фронта стабилизировалось, Звягинцев
был отозван обратно в оперативный отдел штаба фронта. Но его, уже
познавшего радости и горести непосредственного участия в боях, не покидало
стремление вернуться на передовую.
Узнав, что в районе Невской Дубровки готовится операция по прорыву
блокады, Звягинцев обратился к своему старому начальнику и другу
полковнику Королеву с просьбой направить его на командную должность в одну
из частей, намеченных для участия в прорыве. Тот не ответил ни да ни нет,
пообещал только иметь желание Звягинцева в виду.
Работы в оперативном отделе было очень много. Звягинцев был занят с
утра до ночи, и все личное отошло на задний план. Адресом, который дала
ему при встрече на Кировском Вера, Звягинцев так и не воспользовался - в
госпиталь к ней решил не ездить. Он вспоминал о Вере уже без того острого
чувства, которое раньше всегда охватывало его при одной только мысли о
ней. Наверное, "переболел", поняв не только умом, но теперь уже и сердцем,
что Веру не связывает с ним ничего, кроме дружбы.
По роду своей работы Звягинцев одним из первых в штабе узнал, что
шестнадцатого октября немцы начали наступление на Будогощь - Тихвин,
опередив тем самым на три дня запланированную Ставкой Верховного
главнокомандования операцию по прорыву блокады. А когда Будогощь оказалась
в руках врага и немцы стали развивать наступление на Тихвин, одновременно
нанося удары в стык 4-й и 54-й армий, у Звягинцева уже не оставалось
сомнений в том, что осуществить прорыв блокады сейчас не удастся...
Как-то Королев по телефону вызвал Звягинцева к себе.
- С картами? - привычно спросил Звягинцев.
- Не нужно, - ответил Королев.
Встретил он Звягинцева довольно продолжительным молчанием. Казалось, не
замечал устремленного на него вопросительного взгляда. Потом обеими руками
отодвинул от себя лежавшие на столе бумаги и угрюмо начал:
- Вот какое дело... Да ты садись, расти уже некуда...
Звягинцев сел.
- Вот какое дело... - повторил Королев. - Сегодня утром назначен новый
командующий фронтом - генерал-лейтенант Хозин.
- А... Федюнинский? - удивленно спросил Звягинцев.
- Получил назначение командовать пятьдесят четвертой.
Звягинцев ждал, что еще скажет Королев, отлично сознавая, что полковник
вызвал его не для того, чтобы сообщить об этих перемещениях.
Но Королев умолк.
- Ставка недовольна ходом операции у Дубровки? - спросил, не выдержав,
Звягинцев.
- Довольной быть не с чего.
- Но я не вижу здесь никакой вины командования фронта, - пожал плечами
Звягинцев. - Если бы немцы не начали наступления...
- Немцы, значит, виноваты? - мрачно усмехнулся Королев. - С нами своего
наступления не согласовали - это хочешь сказать?
Теперь замолчал и Звягинцев.
- Ну, чего молчишь? - рассердился Королев.
- Жду, пока скажете, зачем вызвали, товарищ полковник.
- Логично, - кивнул полковник. - Так вот, имеется задание генерала
Федюнинского отобрать из работников штаба фронта несколько человек,
которые вместе с ним отправятся в пятьдесят четвертую. Как ты посмотришь,
если включим в эту группу тебя?
Звягинцев на мгновение растерялся:
- Меня - из Ленинграда?.. Я просился на Невский плацдарм, а не в тыл!
Пятьдесят четвертая - по ту сторону кольца... Я не могу покинуть
Ленинград, пока не прорвана блокада! - уже твердо и решительно закончил
он.
Королев понимал, в каком состоянии находится майор. Он и сам бы,
наверное, так же реагировал на подобное предложение. Но позволить себе
посочувствовать Звягинцеву, а тем более отказаться от уже принятого
решения не мог, не имел права.
- Ты военный человек или нет? - строго спросил Королев.
- О дисциплине напомнить хотите, товарищ полковник? - поднимаясь со
стула, сказал Звягинцев.
- Сядь! - приказал Королев. - Напоминать майору Красной Армии о
дисциплине считаю излишним. - И уже мягче продолжил: - Ты что, сложившейся
обстановки не понимаешь? Не отдаешь себе отчета в том, что значит сейчас
для Ленинграда пятьдесят четвертая?
Полковник встал, прошелся по кабинету, по привычке задержавшись на
мгновение у висевшей на стене карты. Вернулся к столу и снова сел напротив
Звягинцева.
- Час назад вызвал меня командующий, сообщил о переменах, - медленно,
точно размышляя вслух, произнес Королев. - Ну, я не удержался, спросил:
"Почему?" А Федюнинский ответил: "Так будет правильнее. Генерал Хозин
обладает большим опытом командной и штабной работы". И все... Но я, если
хочешь знать, ему не поверил.
- Чему не поверили? - не понимая, зачем все это говорит Королев,
спросил Звягинцев. - Хозин - заслуженный генерал. К тому же он и званием
старше, чем нынешний командующий...
- Это я и без тебя знаю, - оборвал его Королев. - Не поверил я в то
разъяснение, которое мне Федюнинский дал. Думаю, что он сам напросился в
пятьдесят четвертую. Понимает, что именно там теперь судьба Ленинграда
решаться будет. Тихвин и Волхов - вот сейчас главные звенья. А Волхов ведь
на фланге у пятьдесят четвертой находится! Соображаешь, что к чему?
Звягинцев молча кивнул.
- А если соображаешь, - повысил голос Королев, - то громкие свои фразы
забудь! "Покинуть Ленинград не могу..." - иронически повторил он слова
Звягинцева. - И когда ты только отвыкнешь от этого?! В начале войны
рапортами одолевал. "На фронт хочу, врага остановить желаю!" Когда на
Кировский посылали - тоже фордыбачил. Неужели и сейчас еще война тебя не
научила понимать, что каждый военный человек нужен на своем месте и не ему
решать, где это место находится!
- Я приказам всегда подчинялся.
- Еще бы!.. Тем, кто приказы нарушает, место не в штабе фронта, а в
трибунале. О другом сейчас речь: неужели не понимаешь, что, выбрав тебя, я
и интересы дела и твое благо в виду имел?
- Паек там побольше? - съязвил Звягинцев.
- Мальчишка ты еще, как я посмотрю, - на этот раз всерьез рассердился
Королев. - Болтаешь не думая, дружбой нашей старой пользуешься... Да если
бы я был уверен, что на передовой ты нужнее, чем в штабе, не раздумывая
под пули послал бы! Погиб бы - пожалел, но раскаиваться, что послал, не
стал бы. Война есть война, раз дело требует - умри, а пока жив, воюй!..
Неужели не соображаешь, в каком положении пятьдесят четвертая? Ее главные
силы на Синявино направлены, а немцы хотят отсечь ее с тыла! Помочь новому
командующему усилить штаб армии - наша первая задача. Это хоть тебе ясно?
Звягинцев понуро молчал. Хотел спросить: "Почему именно меня?!" Но
понимал, что такие вопросы задавать бессмысленно.
Через несколько часов, безлунной октябрьской ночью, вместе с
несколькими сослуживцами Звягинцев погрузился на старый миноносец с мирным
названием "Конструктор", чтобы пересечь Ладогу. Федюнинского он видел
только мельком - командующий находился в отдельной каюте, а на берегу был
встречен членом Военного совета и начальником штаба 54-й, которые тотчас
же увезли его на КП.
...Сейчас Федюнинский сидел за дощатым столом, на котором была
расстелена карта и стояли полевые телефоны.
- Где Микульский? - встревоженно спросил он Звягинцева, едва тот
доложил о своем прибытии.
- Остался в расположении войск Волховской группы, товарищ командующий.
Оттуда собирался проехать на КП группы в Плеханове. Приказал доложить вам,
что войска группы продолжают отходить по обоим берегам реки Волхов.
- Об этом я знаю, - с нескрываемой злостью прервал его Федюнинский. -
Что еще?
- Еще мне приказано доложить, что, по данным разведки Волховской
группы, противник усилил свой первый армейский корпус частью сил восьмой и
двенадцатой танковых дивизий.
- Перебросил их из района Тихвина?
- Так точно, товарищ командующий.
Федюнинский бросил взгляд на другую, пришпиленную к бревенчатой стене
карту. Потом снова посмотрел на майора:
- Это все?
- Никак нет, товарищ командующий. Генерал-майор Микульский приказал
доложить, что в войсках группы ощущается нехватка продовольствия.
- Это еще почему?
- Насколько можно судить, - несколько замявшись, ответил Звягинцев, -
трудности возникли из-за того, что командование группы слишком далеко
отвело свои тылы. А дороги в условиях зимы...
- Знаю, что не лето, - опять прервал его Федюнинский. - Что еще?
- Это все, что мне приказано доложить, - сказал Звягинцев. Однако не
произнес положенного в подобных случаях "Разрешите идти?", а продолжал
стоять вытянувшись.
- Хотите сказать что-то еще, майор? - настороженно, но вместе с тем
поощряюще спросил Федюнинский.
- Товарищ командующий, - тихо, но внятно произнес Звягинцев, - немецкие
снаряды ложатся уже на окраинах Волхова. Я сам видел разрывы, когда
возвращался.
- Та-ак... - протянул в задумчивости Федюнинский. - Скажите, майор, вы
давно служите здесь, в пятьдесят четвертой?
- Никак нет. Прибыл вместе с вами, товарищ командующий, в распоряжение
начальника штаба генерал-майора Сухомлина. Работаю в оперативном отделе.
- Значит, ленинградец?
- Так точно, товарищ генерал.
- И все время на штабной работе?
- Никак нет. Служил в штабе округа до войны. С начала июля и до ранения
был в строю. На Лужской линии обороны. Потом... - Звягинцев запнулся,
подумав, следует ли докладывать о работе на Кировском заводе, и, решив,
что не имеет права отнимать у командующего дорогое время, закончил: -
Потом вернули в штаб.
- А ну-ка присядь, - неожиданно сказал Федюнинский и кивнул на круглый
деревянный чурбан у торца стола.
Звягинцев осторожно присел.
- Все, что тебе было поручено, ты доложил, так? - не то спрашивая, не
то утверждая, проговорил Федюнинский.
- Так точно, - чуть приподнимаясь, ответил Звягинцев.
- Сиди, раз сказал, не прыгай. Значит, доложил. А теперь я хочу
спросить тебя и как штабиста и как строевика, коли ты на Луге дрался:
какое у тебя личное впечатление от того, что ты сам видел? Ну там, за
Волховом?
Звягинцев колебался. Он совсем не был уверен в том, что его соображения
будут интересны командующему армией.
- Ну? - нетерпеливо поторопил Федюнинский.
- Впечатление неважное, товарищ командующий, - решившись, ответил
Звягинцев. - Честно говоря, не могу понять, зачем надо было отводить тылы
за десятки километров от действующих частей. В Ленинграде войска
недоедают, потому что блокада. Это ясно каждому. А здесь?.. И не только
это... Дух отступления - вот что я ощутил там. На сколько продвинулся
немец, на сколько отступили мы - вот о чем говорят бойцы, командиры. На
обратном пути пришлось задержаться в Волхове - полуось у машины полетела.
Пока нашел авторемонтную мастерскую, пока чинили, разговаривал с людьми.
Ощущение у них такое, что Волхов не сегодня-завтра сдадут. Я и на ГЭС
заглянул...
- Зачем туда понесло? - строго спросил Федюнинский.
- Время же все равно свободное было, товарищ командующий, пока машину
чинили. Как же я мог не посмотреть! Это же первая советская ГЭС, по
инициативе Ленина построена.
- Спасибо, что разъяснил, - невесело усмехнулся Федюнинский.
- Минирована ГЭС!
- Знаю.
- В саму-то станцию меня не пустили, а внизу у телефона боец стоял,
узбек по национальности. Увидел меня и говорит: "Товарищ майор, разрешите
обратиться..." - "Обращайтесь", - говорю. А он мне: "Товарищ майор,
неужели ГЭС взрывать будем?" - "Что же, - спрашиваю, - врагу ее отдавать?"
Молчит. А потом вдруг начал упрашивать: "Товарищ майор, распорядитесь,
чтобы сменили меня! Хоть куда, хоть на передовую! Как же я жить после
войны буду?! Чтобы пальцами показывали; вот, мол, тот Каримов, который
ленинскую станцию взрывал?!"
Звягинцев поднял глаза на мрачно глядевшего куда-то мимо него
Федюнинского и подумал, что говорит, наверное, совсем не о том, что
интересует генерала. Извинился виновато:
- Простите, товарищ командующий.
- Ладно, майор. Иди, - махнул рукой Федюнинский.
...Оставшись один, командующий несколько минут сидел в глубоком
раздумье. Собственно, ничего нового этот майор ему не сообщил. Федюнинский
и раньше знал, что немцы развивают наступление, тесня Волховскую группу и
угрожая выйти в тыл 54-й. Известно ему было и то, что противник
перебрасывает на Волховское направление все новые подкрепления.
Это грозное обстоятельство могло стать роковым прежде всего потому, что
отступающие войска принадлежали не 54-й, а другой армии, даже не входящей
в состав Ленинградского фронта. Федюнинский мог выезжать в эти войска,
посылать туда своих представителей, пытаться договориться с командующим
Волховской группой генерал-майором Ляпиным о совместных действиях, но и
только. Руководить этими войсками