шь отчасти.
   И ту горечь и обиду, которую при этом ощутили Жданов, Васнецов и другие
члены Военного совета, можно было понять, поскольку  Военный  совет  и  до
прибытия нового командующего старался помочь 42-й армии. Туда были посланы
подкрепления:  вновь  сформированные  добровольческие   отряды,   курсанты
военных училищ.
   Однако  предпринять  необходимый,  хоть  и  очень  рискованный  шаг   -
перебросить в 42-ю армию некоторые  части  из  23-й  армии  с  Карельского
перешейка - руководители ленинградской обороны не решались.
   И этим воспользовались немцы.
   Утром 11 сентября, подтянув новые силы, они продолжали наступление,  на
этот раз в обход Дудергофа с юга.
   К вечеру Дудергофские высоты были захвачены.
   На рассвете следующего дня Данвиц, не прибегая к шифру, срывающимся  от
волнения голосом торжествующе передал по  радио  в  штаб  Рейнгардта,  что
Петербург лежит у его ног и что в бинокль он видит дымящиеся трубы и  даже
движение людей на городских улицах...


   Сутками  позже  произошло  событие,  о  котором  немецкая   дивизионная
радиостанция немедленно сообщила в штаб Рейнгардта. С узла  связи  корпуса
новость была передана по радио в Псков, в штаб фон Лееба, а  торжествующий
фельдмаршал приказал незамедлительно телеграфировать в ставку Гитлера.
   А произошло вот что.
   Фон Лееб бросил свои танковые и моторизованные части по  направлению  к
побережью Финского залива. И к исходу дня солдаты одного из  подразделений
полка  Данвица,  пробиваясь  к  дороге,  ведущей  из  Урицка  в  Петергоф,
неожиданно увидели рельсовый путь. По отсутствию шпал  командир  батальона
догадался, что перед ним не железнодорожные рельсы, а... трамвайные.
   В  то  время  как  немцы,  не  веря  себе,  с  изумлением  и   радостью
рассматривали рельсы, вдалеке со стороны города показалась  черная  точка,
которая приближалась и росла.
   Схватив бинокль, командир батальона убедился в том, что  эта  точка  не
что иное, как  трамвай.  Он  находился  еще  далеко,  но  в  бинокль  было
отчетливо видно, что трамвай движется сюда. Командир батальона  немедленно
известил об этом командира полка.
   Когда примчался на машине Данвиц, трамвай был уже хорошо  виден  и  без
бинокля.
   Данвиц  дал  команду  залечь  в  укрытия  и  сам,  лежа  за  пригорком,
лихорадочным взглядом наблюдал за приближающимся трамваем, уверенный,  что
русские или используют его  для  переброски  подкреплений,  или  наполнили
взрывчаткой  и  снабдили  часовым  механизмом,  чтобы  вагон  взорвался  в
расположении немцев.
   А трамвай был  уже  совсем  близко...  Проехав  еще  несколько  метров,
скрипнув тормозами, вагон остановился, и из него  стали  выходить  люди  -
старик, женщина с ребенком.
   Все еще лежа за пригорком, Данвиц внимательно вглядывался  в  тех,  кто
выходил из вагона. И вдруг понял, что перед ними обычный, следующий  своим
рейсом городской трамвай.
   "Значит, я уже в Петербурге?!" -  пронеслось  в  сознании  Данвица.  На
какую-то секунду эта мысль как бы сковала его. "Бог мой, мой  фюрер,  ведь
это уже значит... ведь этот трамвай только  что  прошел  по  петербургским
улицам!.."
   Наконец, обретя дар речи, Данвиц крикнул:
   - Солдаты! Мы в Петербурге! Переводчик, за мной!
   Он поднялся на ноги с автоматом наперевес, побежал к трамваю и  вскочил
на переднюю площадку.
   Срывающимся от волнения голосом Данвиц крикнул:
   - Halt! Absteigen! [Стой! Выходите! (нем.)]
   И переводчик торжествующе, полным иронии тоном повторил уже по-русски:
   - Выходите, господа! Приехали! Конец пути!
   Данвиц перевел взгляд на вожатого и увидел, что  тот  смотрит  на  него
остекленевшими глазами.
   Не сознавая, что русские не понимают его, Данвиц  закричал  по-немецки,
захлебываясь от радости и возбуждения:
   - Слушайте, вы! Вы все! Конец Петербургу! Мы победили! Хайль Гитлер!
   Но люди  -  мужчины,  женщины,  дети,  -  потрясенные  случившимся,  не
двигались.
   - Выходите? - снова крикнул Данвиц. - Выходить всем!
   Он обернулся, чтобы приказать солдатам очистить вагон, и сквозь  стекло
передней площадки увидел, что на  рельсах  творится  нечто  невообразимое:
солдаты отплясывали перед самым трамваем какой-то  дикий  танец.  Потрясая
автоматами, они выкрикивали, мешая немецкие слова с русскими:
   - Absteigen! Endstation! [Выходите! Конечная  остановка!  (нем.)]  Ходи
сюда, Иван! Wir sind schon da! [Мы уже пришли! (нем.)] Петербург капут!
   И в этот момент Данвиц почувствовал, что его резко толкнуло, он едва не
упал, налетев на стоявшую перед ним в проходе  женщину.  Данвиц  не  успел
сообразить, что произошло, но запомнил, как эта женщина с искаженным то ли
от страха, то ли от отвращения лицом с  силой,  обеими  руками  оттолкнула
его, оттолкнула так брезгливо, точно он, Данвиц, был неожиданно упавшей ей
на грудь жабой, гадиной...
   В ту секунду Данвиц еще не понял, что  вожатый  резко  тронул  с  места
трамвай и повел его на беснующихся на рельсах немецких солдат...
   Данвиц услышал крики,  проклятия.  Выскочив  обратно  на  площадку,  он
увидел, что вожатый, согнувшись, почти лежа грудью на контроллере и  зажав
в кулаке ручку управления,  ведет  вагон  вперед,  прямо  на  не  успевших
вовремя отбежать солдат.
   Подняв автомат, Данвиц выпустил длинную очередь в спину вожатому.
   Тело вожатого обмякло, но трамвай продолжал двигаться:  онемевшая  рука
все еще сжимала ручку управления.
   Вне себя от ярости, Данвиц стал колотить  прикладом  автомата  по  этим
пальцам, размозжил их, схватил мокрую от крови круглую  деревянную  ручку,
рванул ее...
   Только тогда трамвай остановился.
   Соскочив с площадки, Данвиц, оглядываясь,  бросился  в  сторону,  точно
боясь, что этот страшный трамвай может не только двинуться снова, но  даже
изменить направление, свернуть с рельсов и устремиться за ним в погоню.
   - Огонь! - истошным  голосом  крикнул  оберст-лейтенант.  -  По  вагону
огонь!..
   Он услышал, как забарабанили автоматные  очереди  по  металлу.  Солдаты
били по трамваю в  упор,  били  в  открытые  окна,  а  потом,  вскочив  на
площадку, застрочили из автоматов в упор по людям...
   Они стреляли еще долго после того, как люди эти превратились в кровавое
месиво...
   Наконец все кончилось.
   Данвиц мрачно стоял в стороне, наблюдая, как санитары уносят трупы  его
солдат, нашедших свою смерть под колесами вагона.
   Торжество было испорчено. Данвицу хотелось бы вывести ехавших в  вагоне
русских сюда, на землю. Окружить  их  автоматчиками.  Заставить  стать  на
колени и молить о пощаде. Приказать кричать "Хайль Гитлер!".  Может  быть,
он и не расстрелял бы их. Может быть, направил бы этих людей под охраной в
тыл - первых захваченных в  плен  жителей  Петербурга.  Там  их  могли  бы
сфотографировать. Послать снимки фюреру как реальное доказательство  того,
что Петербург пал...
   Пробитый сотнями пуль, искореженный трамвай стоял неподвижно.
   Данвиц подозвал связиста и, не глядя на него, мрачно сказал:
   - Доложите в штаб дивизии, что полк вышел на окраину Петербурга.
   Передача сообщения из штаба дивизии в штаб корпуса, а оттуда фон  Леебу
заняла немного времени.
   В полдень того же дня генерал-фельдмаршал Риттер  фон  Лееб  сообщил  в
ставку Гитлера, что передовые части его войск  вышли  на  линию  городских
трамвайных путей Петербурга.



8

   Ночью Жданова разбудил телефонный звонок.  Телефон  стоял  на  тумбочке
рядом с кроватью. Не зажигая света, еще в полудреме, Жданов схватил трубку
и прижал ее к уху. Он услышал голос Жукова.
   Прошло всего два часа  с  тех  пор,  как  они  расстались  после  отбоя
очередной воздушной тревоги.
   Артиллерийский обстрел немцы вели почти круглосуточно, в авиационных же
налетах  существовала  некоторая  закономерность,  и   после   того,   как
заканчивалась очередная бомбежка, проходило три, а иногда и четыре часа до
следующей.
   Именно  поэтому,  когда  по  радио  прозвучал  отбой,  Жданов,  спавший
последние трое суток лишь урывками, решил пойти отдохнуть - с начала войны
он жил тут же, на территории Смольного, - и прилечь хотя бы ненадолго.
   И вот теперь его разбудил звонок Жукова.
   Нащупав кнопку  стоящей  на  тумбочке  лампы,  Жданов  включил  свет  и
взглянул на часы.
   Стрелки показывали двадцать минут третьего, это означало,  что  поспать
ему удалось около полутора часов.
   - Я сейчас зайду, - сказал Жуков.
   - Что-нибудь случилось? - встревоженно спросил Жданов.
   - Сейчас зайду, - повторил Жуков.
   Через несколько минут Жуков спустился во двор Смольного.
   Небо было розовым от пожарищ, вспыхнувших во время  недавней  бомбежки.
Откуда-то доносилось  завывание  сирен  пожарных  машин  и  глухой  грохот
артиллерийских разрывов.
   Снаряды рвались не в Смольнинском районе, а где-то далеко,  может  быть
даже за пределами города, об этом свидетельствовал  другой  звук,  мерный,
точно удары дятла по дереву. Казалось, он слышался отовсюду  -  сверху,  с
неба, из-под земли, из стен домов, - сухой  отчетливый  звук.  Это  стучал
метроном,  включенный  в  городскую  радиосеть,  и  сотни   репродукторов,
установленных  на  улицах,  с  удесятеренной  силой   воспроизводили   это
спокойное и громкое: "Тук... тук... тук..."
   С тех пор как враг начал регулярные воздушные налеты  на  Ленинград,  а
затем  и  артиллерийский  обстрел  улиц,   миллионы   ленинградцев   стали
вслушиваться в стук метронома так, словно это было биение сердца города.
   Спокойно-размеренные  удары  метронома,  когда  не  грозила   опасность
бомбежки или обстрела, становились лихорадочно  частыми  после  объявления
воздушной или артиллерийской тревоги.
   Сейчас метроном стучал уверенно и ровно, как сердце здорового человека.
   Жуков  постоял,  прислушиваясь  к  артиллерийской   стрельбе,   -   она
доносилась с юго-запада. Потом  направился  к  двухэтажному  флигелю,  где
теперь жил Жданов.
   Миновав прихожую, Жуков поднялся на второй этаж. Жданов уже ждал его  в
кабинете. Едва Жуков переступил порог, Жданов торопливо  повторил  вопрос,
на который так и не получил ответа по телефону:
   - Что-нибудь случилось?
   Жуков подошел к стене и повернул выключатель.  Комната  погрузилась  во
мрак. Подняв маскировочную штору, резким движением распахнул окно.
   - Слышите? - спросил он. - Это бьют где-то между Стрельной и городом.
   Несколько секунд Жуков стоял молча, потом закрыл окно,  опустил  штору,
зажег свет, взял за спинку один из стоящих у стены стульев, выдвинул  его,
тяжело сел и сказал:
   - Значит, так. Час тому назад противник захватил Пушкин. Кроме того, он
бросил несколько десятков танков в стык сорок второй и  восьмой  армий,  в
направлении побережья Финского залива, и рвется от Стрельны  к  Кировскому
заводу.
   Жуков произносил эти слова ровным твердым голосом, как если бы речь шла
о малозначительных изменениях в обстановке на фронте, но Жданов понял, что
положение обострилось до крайности.
   Он молча опустился на  стул  рядом  с  Жуковым.  Слышалось  только  его
тяжелое, астматическое дыхание.
   Наконец Жданов спросил:
   - Что будем делать, Георгий Константинович?
   - Это еще не все, - как бы не слыша вопроса, продолжал Жуков,  и  голос
его  стал  жестче.  -  В  результате  продвижения  противника   две   наши
правофланговые дивизии отсечены  от  сорок  второй  армии.  По  полученным
данным, сейчас они ведут бой на фланге Щербакова, пытаясь отбить Стрельну.
Пока что безрезультатно.
   Жданов мгновенно представил себе ситуацию. Генерал Щербаков  командовал
8-й армией, оборонявшей побережье залива.  Из  того,  что  немцам  удалось
отсечь две дивизии 42-й,  которые  теперь  оказались  на  левом  фланге  у
Щербакова, неумолимо вытекал страшный вывод...
   То, что Жданов представил себе мысленно, Жуков высказал вслух.
   - Таким образом, - сказал он, как бы подытоживая, - восьмая с  часу  на
час может быть отрезана.
   Жуков встал и подошел к висевшей на стене  карте,  на  которой  красные
флажки  обозначали  линию  советской  обороны,  а  синие   -   направления
наступающих вражеских войск.
   Несколько  мгновений  Жуков  молча  глядел  на  карту,  потом   резкими
движениями стал переставлять флажки. Он выдергивал их  и  втыкал  в  новые
места, а Жданов, наблюдая за ним,  каждый  раз,  когда  Жуков  переставлял
флажок ближе  к  Ленинграду,  испытывал  чувство  физической  боли,  точно
булавка впивалась в его тело.
   Но самым страшным было то, что синие флажки на ряде участков  врезались
в расположение советских войск, свидетельствуя о  прорыве  фронта  обороны
как на юге, так и на юго-западе.
   - Но если говорить откровенно, -  продолжал  Жуков,  -  меня  в  первую
очередь беспокоит не восьмая.  -  Он  ткнул  пальцем  в  один  из  красных
флажков. - Пулковские высоты - вот сейчас коренной вопрос. Здесь назревает
наибольшая опасность широкого прорыва.
   Жданов внимательно вглядывался в красный флажок, полуокруженный  с  юга
синими.
   Ему  не  надо  было  объяснять  значение  Пулковских  высот  -  холмов,
расположенных на ближних с юга подступах к Ленинграду.
   Отсюда  можно  было  не  только  контролировать  ведущие  в   Ленинград
Московское   и   Киевское   шоссе,   но   и   безошибочно   корректировать
артиллерийский огонь по ряду районов города.
   - Но сейчас ближе всего к Ленинграду немцы на западе, у  Стрельны...  -
проговорил Жданов.
   Жуков прервал его:
   - Этими силами им города не взять. Но,  захватив  командные  Пулковские
высоты, противник обеспечит  продвижение  к  городу  своих  моторизованных
частей. Убежден, что именно отсюда, со стороны Пулкова, фон  Лееб  намерен
нанести решающий удар.
   Жданов подумал о том, что в октябре 1919 года именно у Пулковских высот
Красной Армии удалось остановить  наступление  ударной  группировки  войск
Юденича. Остановить,  а  потом,  перейдя  в  наступление  на  фланги  этой
группировки, разгромить ее... Но это было давно. А теперь...
   - Иванов удара не выдержит, - мрачно сказал Жуков.
   - Вы имеете в виду армию или лично командующего?
   - Другую армию нам взять неоткуда. Надо усиливать эту.  А  командующего
необходимо сменить немедленно.
   - Но целесообразно ли делать  это  в  столь  критический  момент?  -  с
сомнением в голосе проговорил Жданов. - Новому человеку потребуется время,
чтобы войти в курс дела, а времени у нас нет.
   - Вы правы, времени у нас нет, - резко сказал Жуков. - Именно поэтому я
и предлагаю сменить командующего немедленно.
   Он подошел к Жданову ближе и продолжал:
   - Вы знаете, что вчера я отправил Федюнинского в сорок вторую, чтобы на
месте  разобраться,  что  там  происходит.   Он   только   что   вернулся.
Докладывает, что картина мрачная.  Иванов  растерян.  Расположения  частей
своей армии не знает. Связь с ними нарушена. Просил Федюнинского разрешить
перенести свой КП севернее, то есть еще ближе  к  Ленинграду.  Федюнинский
запретил.
   - Где же в данную минуту находится КП Иванова? - спросил Жданов,  снова
подходя к карте.
   - Вопреки приказанию Федюнинского, Иванов все же перенес его. Сейчас КП
находится в подвале школы напротив Кировского завода.
   - Так... - мрачно сказал Жданов. - Где Федюнинский?
   - Здесь, в Смольном.
   - Я хочу переговорить с ним.
   - Вопрос ясен... - начал было Жуков, но Жданов прервал его:
   - Нет. Я все же хочу услышать лично.  Смена  командующего  -  серьезный
вопрос. Буду готов через три минуты. Пойдем вместе.
   И, не дожидаясь ответа, Жданов поспешно спустился на первый этаж.
   Скоро раздался его голос снизу:
   - Спускайтесь, Георгий Константинович, жду вас.
   Они вышли во двор. Небо все еще пламенело. Розовый отблеск отражался  в
темных, плотно зашторенных изнутри окнах Смольного.
   Стук метронома, ясно различимый, когда они вышли из  флигеля,  внезапно
оборвался, и почти одновременно где-то совсем неподалеку  раздался  грохот
орудийного разрыва.
   И тотчас же метроном застучал лихорадочно быстро. На фоне  этих  частых
ударов разнесся голос диктора:
   - Граждане! Район подвергается артиллерийскому обстрелу!.. Граждане...
   - Снова бьют по городу, мерзавцы! - со злобой сказал Жданов.
   Жуков ничего не ответил.
   Они вошли в подъезд.
   - Куда вы, ведь обстрел! - сказал Жуков, видя, что Жданов намерен  идти
в свой кабинет.
   - А... черт с ним! - махнул рукой Жданов.
   - Нет, - твердо сказал Жуков, - нам этот орудийный аккомпанемент  ни  к
чему. Мешает работать. Пойдемте вниз.
   И он первым повернул налево, к двери, ведущей в бомбоубежище.
   Они спустились вниз, миновали  переговорный  пункт,  прошли  по  узкому
коридору мимо плотно прикрытых дверей, ведущих в помещения  отделов  штаба
фронта. В конце коридора дуть преграждала  тяжелая,  металлическая  дверь.
Жуков с силой потянул ее на себя. Узкая,  тускло  освещенная  двухмаршевая
лестница вела еще ниже, туда, где располагались кабинеты  членов  Военного
совета, работавших здесь  во  время  воздушных  налетов  и  артиллерийских
обстрелов кварталов, прилегающих непосредственно к Смольному.
   Кабинетом Жданову служила маленькая, двенадцатиметровая комната. Справа
от входа стояла застеленная серым солдатским одеялом койка. Тускло светили
две лампочки без абажуров, ввинченные в патроны на стенах. Из этой комнаты
другая дверь вела  в  узенький  полутемный  тамбур,  соединяющий  кабинеты
Жданова и Жукова.
   - Останемся здесь? - сказал Жданов, не то спрашивая, не то предлагая.
   Жуков молча опустился на стул и нажал кнопку звонка.
   Через несколько секунд появился  помощник  Жданова,  полковой  комиссар
Кузнецов.
   Увидев за столом Жукова, он удивленно посмотрел на командующего, но тут
заметил сидящего справа на койке Жданова и повернулся к нему.
   - Вызовите сюда Федюнинского!  -  приказал  Жуков,  глядя  Кузнецову  в
спину. - Он или где-то здесь, или наверху, в моей приемной.
   - Да, да, пожалуйста, - кивнул Жданов. - И Васнецова попросите сюда.
   Васнецов появился тотчас же.
   - Сергей Афанасьевич, - обратился к нему Жданов,  едва  тот  переступил
порог, - на участке сорок второй создалось критическое положение.
   - Знаю, -  коротко  ответил  Васнецов,  -  час  тому  назад  заходил  в
оперативный отдел.
   - У Георгия Константиновича есть конкретное  предложение,  -  продолжал
Жданов. - Но прежде чем обсудить  его,  надо  выслушать  Федюнинского.  Он
только что вернулся от Иванова. Сейчас зайдет. Садитесь.
   Прошло еще немного времени, и на пороге, почти касаясь головой  низкой,
обитой железом дверной притолоки, появился генерал-майор Федюнинский.  Его
усталое лицо было мертвенно-бледным. Однако он был чисто выбрит, а щеточка
усов аккуратно подстрижена.
   - Входи и докладывай Военному совету, что видел в сорок второй, -  сухо
приказал Жуков.
   Федюнинский сделал  два  шага  вперед  и  стоял  теперь  так,  что  мог
обращаться одновременно к Жукову, Жданову и Васнецову.
   - Видите ли, товарищ Федюнинский, - пояснил Жданов, - нам  с  товарищем
Васнецовым хотелось бы самим услышать и оценить то, что вы уже докладывали
Георгию Константиновичу.
   - По приказу командующего, - начал Федюнинский, - я выехал...
   - Давай коротко! - прервал его Жуков. -  Зачем  и  куда  выезжал,  всем
известно. Докладывай, что там происходит.
   - Слушаюсь, - слегка наклоняя голову, сказал Федюнинский.  -  Во  время
моего пребывания на КП сорок второй шли  ожесточенные  бои  от  Урицка  до
окраин   деревни   Пулково.   Видимо,   немецкая   группировка    получила
дополнительные резервы. К ночи,  когда  я  решил  вернуться  в  Ленинград,
противник бросил крупные танковые силы  в  стык  сорок  второй  и  восьмой
армий. Генерал Иванов обратился ко мне за разрешением  перенести  свой  КП
севернее, то есть ближе к Ленинграду. Я запретил, исходя из того, что...
   - Знаем, из чего исходил, - снова прервал его Жуков.
   - Скажите, товарищ Федюнинский, - заговорил Жданов, - что  вам  ответил
Иванов?
   - Сказал