тыл  войскам,
атакующим Пулковские высоты, и во  что  бы  то  ни  стало  захватить  сами
высоты. Это было предпосылкой успешного штурма Петербурга.
   Фон  Лееб  сидел,  склонившись  над   письменным   столом,   охваченный
противоречивыми чувствами: всячески подогреваемой им самим верой в  победу
и тревогой за свою судьбу.
   Вошел адъютант и молча положил на стол перед фельдмаршалом  только  что
полученное донесение от командующего 18-й армией. Генерал Кюхлер  сообщал,
что час тому назад русским удалось отбить Урицк...


   По ночному, пламенеющему от зарева пожаров Ленинграду мчалась  легковая
автомашина.  На  переднем  сиденье,  рядом  с   шофером,   сидел,   угрюмо
насупившись, член Военного совета Ленинградского фронта, секретарь горкома
партии Васнецов. Он спешил в район  боевых  действий  21-й  дивизии  НКВД,
занимавшей оборону в районе Урицка.
   Несколько часов тому назад от нового командующего войсками  42-й  армии
генерал-майора Федюнинского поступило донесение: "Враг выбит из Урицка".
   Донесение это было встречено  в  Смольном  с  радостью  и  облегчением.
Являющийся, по существу, юго-западной окраиной  Ленинграда,  город  Урицк,
находясь в руках врага, служил ему отличным плацдармом для накопления  сил
и подготовки прорыва в Кировский район.
   Однако радость была  недолгой.  Двумя  часами  позже  командующий  42-й
доложил, что в Урицк снова ворвались немцы.
   Федюнинский колебался, передавая шифровальщику текст  этого  донесения.
Было двенадцать часов ночи, и  он  надеялся,  что  к  утру  дивизия  НКВД,
державшая оборону у северных окраин Урицка, снова отобьет его у врага.
   Но подобно тому как Сталин не прощал малейшей попытки утаить от  Ставки
любую, пусть не имеющую решающего значения плохую весть  и  не  так  давно
пришел в ярость, когда  Жданов  и  Ворошилов  промедлили  с  сообщением  о
захвате немцами железнодорожной станции Мга, так и Жуков не терпел  обмана
и способен был жестоко покарать любого командира,  который  в  надежде  на
последующий успех не доложил бы своевременно о постигшей его неудаче.
   И Федюнинский хорошо это знал. Поэтому, поколебавшись, он  приказал  не
только передать Жукову донесение по телеграфу,  но  и  продублировать  его
кодом по телефону, добавив  при  этом,  что  командиру  2-й  дивизии  НКВД
приказано отбить город не позднее четырех ноль-ноль.
   После телефонного разговора со штабом армии Васнецов и решил немедленно
выехать в район Урицка, чтобы лично ознакомиться с создавшимся положением.
   Ленинград  и  корабли  Балтийского   флота   только   что   подверглись
двухчасовому налету вражеской авиации. И хотя теперь взрывов бомб  уже  не
было слышно, штаб МПВО все  еще  не  объявлял  отбоя.  Небо  пламенело  от
вспыхнувших в разных концах города пожаров. Завывая сиренами,  мчались  по
улицам пожарные и милицейские машины.
   Время от времени из подъездов домов выбегали укрывшиеся там  от  налета
патрульные с намерением  преградить  путь  несущейся  по  центру  мостовой
"эмке", - движение по городу во время  воздушной  тревоги  было  разрешено
только  специальным  машинам  и  "Скорой  помощи",   но,   увидев   особый
комендантский пропуск на ветровом стекле, поспешно освобождали дорогу.
   По мере приближения к Нарвской заставе водителю  приходилось  все  чаще
притормаживать: путь преграждали баррикады, и, чтобы  проехать  по  узкому
проходу между ними, Васнецову  надо  было  не  раз  предъявлять  документы
красноармейцам и людям в  гражданской  одежде,  вооруженным  винтовками  и
гранатами, -  рабочим  с  Кировского  и  других  заводов,  выделенным  для
дежурств на контрольно-пропускных пунктах.
   Недалеко  от  Кировского  завода,  перед  виадуком,  под  которым  была
сооружена баррикада, машину вновь  остановили.  Подошли  двое  вооруженных
людей: пожилой, в косоворотке и пиджаке, перепоясанном  широким  армейским
ремнем, за который был заткнут наган, и  молодой  парень  в  сдвинутой  на
затылок кепке.
   Проверив удостоверение, пожилой вернул его.
   - Не признали вас сразу, товарищ Васнецов.
   - С Кировского? - спросил Васнецов.
   - С него самого. Сальников моя фамилия, мастер из механического.  Вы  у
нас  позавчера  в  цеху  на  митинге  выступали.  Куда  же  едете,  Сергей
Афанасьевич, ведь там уже передний край?! - Он махнул рукой в темноту.
   - Туда и надо. В дивизию Папченко.
   - Туда теперь не проехать. До Котляковского парка  кое-как  доедете,  а
дальше все изрыто, перепахано.
   - Попробуем, - сказал Васнецов и направился к машине.
   - Сергей Афанасьевич!  -  окликнул  его  Сальников  и,  подойдя  к  уже
взявшемуся за ручку  дверцы  Васнецову,  спросил,  понизив  голос:  -  Под
Урицком-то как дела?
   - Скрывать не буду, - сказал Васнецов, - врагу удалось снова  захватить
Урицк.
   - Так... ясно, - мрачно произнес Сальников. - Значит,  с  часу  на  час
можно ждать немца здесь.
   - Да, - столь же мрачно ответил Васнецов. - К этому надо быть готовыми.
   - Что ж, мы готовы, - заверил Сальников и повторил: - Мы готовы.
   Васнецов молча протянул ему руку. Сальников с силой пожал  ее,  как  бы
подкрепляя свое заверение.
   Через несколько сотен метров Васнецов убедился, что Сальников был прав:
дальше  трамвайного  парка  имени  Котлякова  по  искореженной  снарядами,
бомбами, перегороженной надолбами дороге  проехать  было  невозможно,  тем
более с потушенными фарами.
   - Жди здесь, - сказал Васнецов шоферу, выходя из машины. - Но только до
рассвета. Если не вернусь - газуй назад, Мишенью стоять нечего.
   - А как же вы? - встревоженно спросил шофер.
   - Доберусь. Тут недалеко, - уже на ходу бросил ему в ответ Васнецов.
   Командира дивизии на КП не оказалось. Начштадив доложил Васнецову,  что
полковник находится на наблюдательном пункте 14-го полка.
   В сопровождении связного Васнецов стал пробираться туда. Он шел  слегка
пригибаясь, - несмотря на ночное время,  посвистывали  пули.  Впереди,  на
юге,  не  более  чем  в  полутора-двух  километрах  отсюда,  горел  Урицк.
Казалось, что весь этот городок превратился в  огромное  грозовое,  черное
облако, которое  время  от  времени  прорезали  похожие  на  молнии  языки
пламени.
   Васнецов хорошо знал Урицк - бывший поселок  Лигово,  расположенный  на
юго-западной окраине Ленинграда. В сущности, Урицк,  связанный  с  центром
города трамвайным и  автобусным  транспортом,  и  был  частью  Ленинграда.
Партийными организациями Урицка руководил Кировский райком.
   Но сейчас Васнецов старался гнать от себя страшную мысль, что немцы, по
существу, уже находятся в пределах самого Ленинграда. Он шел стиснув зубы,
иногда припадая к земле, когда свист пуль становился особенно  резким  или
когда в небе вспыхивали осветительные ракеты.
   О лично ему грозящей опасности Васнецов не думал. Не  думал  отнюдь  не
потому, что ему было  свойственно  исключительное  бесстрашие  или  полное
презрение к смерти, - просто  все  мысли  Васнецова  были  связаны  сейчас
только с одним - с судьбой Ленинграда.
   Когда на плечи человека ложится тяжелый груз ответственности за  судьбу
других людей, он, как правило, уже не находит времени,  чтобы  подумать  о
себе. Судьба его переплетается с чужими судьбами, чьи-то жизни  становятся
его собственной жизнью.
   Следуя за почти неразличимым  связным,  на  ощупь  выбирая  путь  между
занятыми  бойцами  окопами,  перепрыгивая  через  ходы  сообщения,  обходя
пулеметные гнезда и огневые позиции артиллерийских  орудий,  установленных
для стрельбы прямой наводкой, Васнецов думал сейчас об одном:  удастся  ли
снова выбить врага из Урицка?
   Всего лишь несколько сотен метров отделяли  его  теперь  от  окутанного
дымом города. Васнецов уже ощущал  едкий  запах  гари,  когда  из  темноты
донесся голос связного:
   - Здесь, товарищ дивизионный комиссар!
   Связной  спустился  по  деревянным  ступенькам  и  потянул  в   сторону
плащ-палатку, прикрывавшую вход в землянку.
   Пригнувшись, чтобы не задеть головой низкую притолоку, Васнецов  шагнул
через порог.
   Полковник  Папченко,   рослый,   в   красноармейской   стеганке,   туго
перепоясанной  ремнем,  в  стальной  каске,  стоял  согнувшись  над  неким
подобием стола - узкой, неоструганной доской, лежащей на двух чурбаках. На
груди полковника висел автомат.
   Увидев  столь   неожиданно   появившегося   Васнецова,   он   попытался
выпрямиться  и,  упираясь  своей  каской  в  бревенчатый  накат  землянки,
доложил:
   - Товарищ член Военного совета, двадцать первая дивизия  ведет  бой  за
город Урицк. Командир дивизии полковник Папченко.
   Васнецов сделал  шаг  вперед,  огляделся.  На  столе  лежал  освещенный
тусклым пламенем керосиновой лампы истрепанный, замусоленный план Урицка.
   В углу, прямо на  полу,  сидел  телефонист,  положив  руку  на  полевой
аппарат. В противоположном углу спали, прикрывшись одной шинелью, еще  два
красноармейца.
   Из-под шинели выглядывали  стволы  автоматов,  -  очевидно,  спящие  не
выпускали их из рук.
   - Как следует понимать ваши слова, товарищ Папченко?  -  резко  спросил
Васнецов. - Что значит "ведет бой"? Доложите обстановку точнее.
   - По нашим данным, Урицк... - начал Папченко.
   Но Васнецов прервал его:
   -  Хотите  сказать:  захвачен  противником?  Это  Военному  совету  уже
известно.
   - Не вполне так, товарищ дивизионный комиссар, - возразил  Папченко.  -
Несколько наших групп ведут бои в самом городе. Уверен, что они прорвутся.
   - Куда "прорвутся"?! - с яростью в голосе воскликнул Васнецов. -  Назад
к Ленинграду?
   Папченко ничего не ответил. На его покрытом копотью лбу выступили капли
пота. Он снял каску, подшлемник  и  провел  по  взмокшим  волосам  рукавом
стеганки.
   "Зачем это я? - подумал Васнецов. - Разве криком поможешь?.."
   - Товарищ Папченко, - сказал он, заставляя себя  говорить  спокойно,  -
вокзал тоже занят немцами?
   - Занят, - устало проговорил Папченко, кладя на стол  каску,  -  я  сам
только что оттуда. Три раза людей в атаку поднимал, хотели станцию  отбить
- не получилось. Там  у  немца  автоматчиков  полно  и  танки...  Пришлось
окопаться у  переезда  возле  оврага,  может,  знаете  то  место.  Малость
отдохнут люди, и снова начнем атаковать.
   - Насколько мне известно, - сказал Васнецов, - командующий приказал вам
отбить Урицк к четырем ноль-ноль, верно? Сейчас, - он посмотрел  на  часы,
приближая их к свету коптилки, - два сорок. Сумеете выполнить приказ?
   Папченко помолчал,  словно  еще  раз  прикидывая  в  уме,  сколько  ему
осталось времени, потом устало ответил:
   - Нет. Не сумею.
   - Но... как же так?! - В голосе Васнецова, помимо его воли,  прозвучали
не только возмущение, но и растерянность.
   - Товарищ член Военного совета, - сказал Папченко, - у меня  бойцы  вот
уже почти сутки не выходят из боя... Я коммунист  и  чекист.  И  врать  не
умею. К полудню, может быть, и выкинем фашистов. А раньше едва ли. Сделаем
все, что можем,  Меня  командующий  расстрелять  грозил,  если  не  отобью
Урицка. Так что жизнь моя у него в залоге.
   - Товарищ полковник, - глядя на командира в упор, проговорил  Васнецов,
- я не знаю, в залоге ли ваша жизнь у командующего, но Кировский район,  а
значит,  и  Ленинград  у  вас  в  залоге.  Положение,  товарищ   Папченко,
отчаянное. Рабочие Путиловского готовятся выйти на  баррикады.  От  вас  и
ваших бойцов во многом зависит, перекинутся ли бои на  улицу  Стачек...  Я
должен скоро вернуться в Смольный. Оттуда поеду на  КП  Федюнинского:  над
Пулковскими высотами  тоже  нависла  угроза.  Что  мне  сообщить  Военному
совету, товарищу Жданову?
   - Будем драться, - угрюмо  ответил  Папченко.  -  Разрешите  отбыть  на
передний край, товарищ дивизионный комиссар?
   - Я пойду с вами, - сказал Васнецов.
   - Товарищ член Военного совета, - нахмурился Папченко, - я считаю,  что
вы не должны без прямой необходимости рисковать жизнью. На  переднем  крае
сейчас простреливается каждый метр.
   - Не пугай, товарищ Папченко, не пугай, - усмехнулся  Васнецов,  -  сам
понимаю, что страшно, но дело, видишь ли, требует. Что же мне,  по-твоему,
докладывать Военному  совету  только  о  том,  что  с  командиром  дивизии
поговорил? С тобой Смольный и без моего  посредства  связаться  может.  По
телефону. - Он помолчал мгновение и с неожиданной горячностью  воскликнул:
- Людей твоих мне надо видеть! Тех, кто сейчас за Урицк бой  ведет.  Иначе
какой же я комиссар, да еще  дивизионный!..  А  теперь  разговор  окончен.
Пошли.
   Папченко неуверенно повел плечами,  потом  резко  повернулся  к  спящим
бойцам и громко скомандовал:
   - Связные, подъем!



12

   Все попытки Федора Васильевича Валицкого вернуться в  свою  ополченскую
дивизию закончились безрезультатно.
   Еще в начале августа он, уверенный, что  рано  или  поздно  попадет  на
фронт, уговорил свою  жену  Марию  Антоновну  эвакуироваться  -  уехать  в
Куйбышев.
   Точнее, Федор Васильевич заставил  ее  уехать.  Другого  выхода  он  не
видел. После выписки из госпиталя Мария Антоновна была очень  слаба,  рана
на бедре то и  дело  открывалась,  кровоточила.  Врач  сказал,  что  всему
причиной возраст, постоянное нервное напряжение и что ей следует или снова
лечь на длительное  время  в  больницу,  или  -  что  лучше  -  уехать  из
Ленинграда в тыл.
   Мария Антоновна умоляла мужа разрешить ей остаться, продолжать  лечение
дома или, на худой конец, вернуться в больницу.
   Федор Васильевич, презрев обиду, отыскал своего старого  друга  доктора
Осьминина - тот был теперь главным врачом одного из госпиталей  где-то  на
Выборгской. Осьминин приехал, осмотрел Марию Антоновну,  потом  заперся  с
Валицким в его кабинете.
   - Вот что, Федор, - сказал он решительно,  -  ты  не  дури.  Обеспечить
послеоперационный  уход  в  домашних  условиях  сейчас  невозможно.  Марию
Антоновну надо немедленно отправить из Ленинграда.  Питание  становится  с
каждым днем все хуже, в таких условиях заживление  ран,  в  особенности  у
пожилых людей, тянется месяцами.
   - А если... снова в больницу? - робко спросил Валицкий.
   - Во-первых, - ответил Осьминин, - там теперь  тоже  плохо  кормят.  И,
кроме того, ни одна больница не застрахована от  прямого  попадания  бомбы
или снаряда. В мой госпиталь шарахнуло уже два. В этих условиях  оставлять
Марию Антоновну здесь - преступление. Да и я на твоем  месте  уехал  бы  с
ней.
   - Однако на своем месте ты пошел в  ополчение,  а  теперь  состоишь  на
военной службе, - угрюмо заметил Валицкий.
   - Верно, - согласился Осьминин, - но в ополчении был я ты. А на военной
службе меня держат потому, что я врач. Так что дело тут не в  моем  личном
героизме,  а  в  требованиях  военного  времени.  Уехав  вместе  с  Марией
Антоновной, ты смог бы обеспечить ей и необходимый уход и лечение.
   - Я не могу уехать, - упрямо возразил Валицкий. - Со дня  на  день  жду
вызова в свою часть.
   Осьминин с сомнением покачал  головой,  однако,  зная  характер  друга,
больше не стал убеждать его уехать.
   - Ну, тогда тем более жену следует эвакуировать, - сказал он. -  Что  ж
ты хочешь, оставить ее одну, больную, в Ленинграде?
   В словах Осьминина была железная логика,  и  Валицкий  не  нашелся  что
возразить.
   - Где Анатолий? - спросил Осьминин.
   - На фронте, служит в инженерных войсках, - поспешно ответил Валицкий.
   Осьминин не знал, что все,  что  касалось  сына,  Валицкий  воспринимал
особенно болезненно.
   - Пишет? - спросил Осьминин.
   - Получил два письма. Ты бы черкнул Толе. Я дам тебе номер его  полевой
почты.
   Последние  слова  Валицкий  произнес  несвойственным  ему  просительным
тоном: Федору Васильевичу казалось, что получить такое письмо  сыну  будет
особенно приятно. Он поспешно написал на листке бумаги номер полевой почты
Анатолия и вложил Осьминину в нагрудный карман гимнастерки.
   Сам он писал теперь Анатолию письма, полные таких слов  любви,  которые
раньше никогда не мог бы заставить себя ни написать, ни произнести  вслух.
То, что Анатолий лишь два раза ответил  ему,  Валицкий  объяснял  тяжелыми
фронтовыми условиями, тем, что сыну, наверное, не до писем.
   На каком участке фронта находится Анатолий, Федор Васильевич не знал, -
в тех  двух  письмах-треугольниках,  на  которых  стоял  штамп  "Проверено
военной  цензурой",  никаких   упоминаний   об   этом,   естественно,   не
содержалось.
   После беседы с  Осьмининым  Валицкий  наконец  решился  отослать  Марию
Антоновну из Ленинграда.
   До этого, уговаривая жену уехать, он испытывал подсознательное  чувство
страха при мысли,  что  она  может  согласиться.  Он  хотел,  чтобы  Мария
Антоновна уехала, и в то  же  время  боялся  этого.  Боялся  потому,  что,
пожалуй, впервые за их долгую совместную  жизнь  понял,  как  трудно,  как
невыносимо тяжело будет ему остаться одному.
   Дело было отнюдь не в привычных удобствах, не в уюте, который создавала
жена. Он просто  не  мог  себе  представить,  как  будет  жить  без  Марии
Антоновны, зная, что не увидит ее ни сегодня, ни завтра, ни через месяц...
   Никогда ранее не отдававший себе отчета в том, что, по  существу,  лишь
эгоизм толкает его на те или иные поступки, нынешний Валицкий  пристрастно
оценивал каждый свой шаг, каждый помысел, стараясь  определить,  какое  же
чувство на деле им движет.
   И, сознавая, что, разрешив Марии Антоновне остаться, он сделал  бы  это
прежде всего для  себя,  Валицкий,  не  говоря  ни  слова  жене,  пошел  в
управление архитектуры,  где  после  возвращения  из  ополчения  продолжал
числиться  консультантом,  и  вернулся  домой   с   документом,   решившим
дальнейшую судьбу его жены.
   Прежде чем показать его Марии Антоновне, Валицкий несколько  раз  почти
невидящими глазами перечитал типографским  способом  отпечатанные  строки,
над которыми были вписаны от руки фамилия, имя и отчество его жены:

   "Районная  комиссия  по  эвакуации  обязывает  вас  выехать   из   гор.
Ленинграда на все время войны в порядке эвакуации населения. Вам  надлежит
явиться  в  комиссию  для   получения   эвакуационного   удостоверения   и
посадочного талона на поезд".

   ...Потом Валицкий стоял на платформе, провожая взглядом уходивший поезд
с завешенными изнутри окнами, который уже через несколько минут  поглотила
темнота, и, пожалуй, первый раз в жизни ощущая на своих губах соленый вкус
слез...
   Оставшись один, он еще упорнее стал добиваться возвращения  в  дивизию.
Послал три письма в Смольный: два маршалу Ворошилову и одно Васнецову,  но
все эти письма остались без ответа.
   Валицкий не знал, что его письма  на  имя  Ворошилова  вообще  не  были
переданы маршалу, денно и нощно  занятому  неотложными  делами.  Поскольку
речь шла о вступлении в ополчение, адъютанты переслали их в  горвоенкомат,
оттуда  письма  попали  в  райвоенкомат   по   месту   жительства   Федора
Васильевича, а там их попросту "списали",  убедившись,  что  речь  идет  о
старике, снятом с военного учета.
   Васнецову  о  письме  Валицкого  было  доложено.  Но,  сразу   вспомнив
рвущегося под пули  старого  архитектора,  он  торопливо,  не  вдаваясь  в
подробности, сказал: "Нет, нет!" И это решило дело.
   Федор Васильевич написал в дивизию Ивану Максимовичу  Королеву,  умоляя
его разрешить вернуться, но получил короткий,  хотя  и  дружеский,  ответ,
смысл которого сводился к тому,  что  в  военное  время  надо  подчиняться
приказам, даже если они противоречат твоему личному желанию.
   Помня, что в первые дни войны он относительно легко попал  на  прием  к
Васнецову, Валицкий решил снова  пойти  в  Смольный.  Однако  порядки  там
изменились, и военная охрана не пропустила его даже за ворота.
   Валицкий снова написал  Ивану  Максимовичу,  но  через  неделю  получил
лаконичное извещение, что Королев из части выбыл.
   Последнее, на что  решился  на  днях  Валицкий,  была  записка  на  имя
Васнецова, которую Федор Васильевич сам отвез в комендатуру