Более
того, каждый  из  них  с  удвоенным  рвением  старался  продемонстрировать
Гитлеру свою беззаветную преданность и покорность.
   Но, постоянно живя  в  атмосфере  страха  и  подозрительности,  тайного
соперничества в собственной среде, глухой вражды  между  старыми  военными
кадрами и офицерами нацистской формации, между гестапо  и  абвером,  между
Борманом и Герингом, все  они  время  от  времени  задавали  себе  роковые
вопросы: "Что же все-таки стало известно Гейдриху? Донес ли он  Гитлеру  о
том, что знал, или оставил имеющиеся у него материалы про запас?"
   Время   постепенно   заглушило   тревогу.   Гальдер   и   его    бывшие
единомышленники пришли к выводу, что Гитлер или ничего не знает, или решил
поставить крест на прошлом, уверенный, что не только окончательно  усмирил
своих честолюбивых генералов, но и превратил их в покорных псов.
   Собственно, так оно и  было.  Бывшие  "бунтари"  подобострастно  ловили
каждый взгляд фюрера, каждый его жест.
   Так вел себя и Франц Гальдер. Умный и высокомерный генерал утешал  себя
мыслью, что не он превратился в безропотного слугу  бывшего  ефрейтора,  а
сам Гитлер, по существу, стал орудием немецкого генералитета, стремящегося
к мировому господству. Однако размышлять об  этом  Гальдер  позволял  себе
только ночью, только оставаясь наедине с самим собой. В служебное же время
он  вместе  с  "высокопоставленным  ничтожеством",  каким  всегда   считал
Кейтеля, вместе с Йодлем и другими генералами ставки верно  служил  своему
фюреру.
   И  тем  не  менее  в  критические  моменты,  ощущая  на  себе  тяжелый,
подозрительный   взгляд   Гитлера,   Гальдер   испытывал   страх.    Страх
неизвестности. И тогда в сознании его  снова  возникал  тревожный  вопрос:
"Знает или не знает?.."
   Именно  этот  вопрос  задавал  себе  Гальдер   и   сейчас,   неожиданно
разбуженный ночью по приказу фюрера.
   Он в последний раз взглянул в зеркало,  одернул  китель,  посмотрел  на
часы и понял, что больше медлить нельзя. Размеренным  шагом,  стараясь  не
прислушиваться к  частым,  гулким  ударам  сердца,  прошел  по  пустынному
коридору бункера. У внешней двери стояли двое часовых-эсэсовцев  в  черных
мундирах, с автоматами на груди. Увидев начальника генерального штаба, они
молча вытянулись и щелкнули каблуками.
   Гальдер открыл дверь и шагнул в темноту.
   Было ветрено.  Вокруг  шумела  листва  невидимых  в  темноте  деревьев.
Откуда-то издалека доносился крик совы.
   Несколько десятков метров отделяли помещение, в котором жил Гальдер, от
"зоны безопасности N_I", где находился бункер фюрера.  Начальник  генштаба
по многу раз в день проделывал этот путь и сейчас уверенно  ориентировался
в темноте.
   Чем ближе подходил он к "зоне", окруженной несколькими  рядами  колючей
проволоки,  которая  в  ночное  время  находилась   под   током   высокого
напряжения, тем чаще освещали его лучи фонариков.
   Десятки эсэсовцев охраняли подходы  к  бункеру,  туда  не  существовало
постоянных пропусков, - почти ежедневно менялись их цвет,  форма  и  шифр.
Любой генерал, даже самого  высокого  ранга,  незнакомый  охране  в  лицо,
подвергался перед "зоной" обыску. Все, кто шел туда,  обязаны  были  сдать
оружие.
   Гальдера охрана хорошо знала, поэтому фонарики, вспыхивая на мгновение,
тут же гасли, и в темноте раздавалось лишь щелканье каблуков.
   Лишь у самого входа в  "зону"  генералу  пришлось  на  несколько  минут
задержаться. Начальник пропускного пункта, рослый штурмбанфюрер, привыкший
к тому, что в столь позднее время только доктор  Морель  или  Гейнц  Линге
посещают Гитлера, приблизившись к Гальдеру, спросил:
   - Это вы, мой генерал? Не ожидал увидеть вас в столь поздний час.
   Он   произнес    эти    слова    почтительно    и    вместе    с    тем
высокомерно-иронически, тем тоном, каким сотрудники личной охраны  Гитлера
обращались обычно ко всем, кто не принадлежал к высшему руководству СС, СД
или гестапо.
   - Меня вызвал фюрер, - сухо ответил Гальдер.
   - К сожалению, наш фюрер не щадит  себя  даже  ночью,  -  с  наигранной
печалью в голосе  произнес  эсэсовец.  -  И  вы,  мой  генерал,  лишаетесь
заслуженного отдыха, - добавил он уже почти фамильярно.
   Гальдер промолчал. Он понимал, что в этот момент один  из  невидимых  в
темноте  эсэсовцев,  склонившись  над  железным  шкафом,  в  котором   был
установлен телефон, справляется у охранников, дежурящих в бункере Гитлера,
действительно ли начальник генштаба вызван  к  фюреру  в  столь  необычное
время.
   За спиной штурмбанфюрера возник кто-то. Гальдер не слышал,  что  именно
шепнул он на ухо эсэсовцу, шепнул и тотчас же исчез.
   - Почему же вы медлите, мой генерал? -  подчеркнуто  удивленно  спросил
штурмбанфюрер. - Проходите, пожалуйста, прошу вас!
   Он сделал шаг в сторону, вытянулся, щелкнул каблуками и, выкинув вперед
правую руку, вполголоса произнес:
   - Хайль Гитлер!


   Когда Гальдер вошел в кабинет Гитлера, тот сидел за письменным столом в
нижней рубашке и кителе, накинутом на плечи,  и  что-то  читал.  Дверь  из
кабинета в спальню была открыта, на тумбочке у постели горела лампочка.  В
ее свете поблескивали лежащие на блюдечке осколки стеклянной ампулы.
   -  Входите,   Гальдер,   -   сказал,   не   поднимая   головы,   Гитлер
остановившемуся у порога генералу.
   Тот сделал несколько шагов к столу.
   - Садитесь! - нетерпеливо приказал Гитлер и откинулся на спинку кресла.
По лицу его пробежал  едва  заметный  нервный  тик.  -  Вечером  Варлимонт
представил мне свои соображения относительно Петербурга. Читайте! -  И  он
резким движением придвинул к краю стола раскрытую папку.
   Опустившись на  стул,  Гальдер  начал  читать  текст,  отпечатанный  на
специально для фюрера изготовленной машинке с крупным шрифтом.
   -  Не  тратьте  времени,  читайте  отчеркнутое!  Там  -  вся  суть,   -
нетерпеливо проговорил Гитлер.
   Гальдер поспешно перелистал  страницы.  В  самом  конце  черным  жирным
карандашом были отчеркнуты следующие строки:
   "Для начала мы блокируем Петербург герметически и разрушим город,  если
возможно, артиллерией и воздушными силами. Когда террор и голод сделают  в
городе свое дело, мы можем открыть любые ворота и разрешить  невооруженным
людям уйти. Остальная часть "крепостного гарнизона" может  оставаться  там
на зиму. Весной мы войдем  в  город  (не  следует  возражать,  если  финны
сделают это раньше нас), вышлем всех, кто  выжил,  в  глубину  России  или
возьмем их в плен,  сотрем  Петербург  с  лица  земли  и  передадим  район
севернее Невы финнам".
   - Прочли? - нервно спросил Гитлер. - Ваше мнение? Мне  надо  знать  его
немедленно.
   Какое-то время Гальдер молчал. Он пытался  сообразить,  принадлежит  ли
эта новая идея, означавшая отказ от намерения захватить Петербург штурмом,
самому Варлимонту, или он лишь изложил новую позицию фюрера.
   С одной стороны,  трудно  было  себе  представить,  что  Варлимонт  мог
сунуться к Гитлеру с докладом, не зная его точки зрения  на  столь  важный
вопрос. Во всяком случае, будучи  заместителем  Йодля,  он  не  посмел  бы
сделать это без согласия своего шефа, который был  фактически  начальником
личного штаба фюрера. Сам же Йодль...
   - Я жду! - требовательно произнес Гитлер.
   Медленно, стараясь выиграть еще хоть немного  времени,  Гальдер  закрыл
папку и положил ее на стол. Потом тихо сказал:
   - Мой фюрер! Если сегодня рассматривать  положение  под  Петербургом  с
чисто военной точки зрения, то после того,  как  фон  Лееб  лишится  части
своих сил, трудно ожидать, что он сумеет...
   - У него останется еще достаточно сил, - прервал Гальдера Гитлер. -  Мы
просто забираем у него то, что  он  вымолил  в  июле,  когда  топтался  на
Лужской линии!
   "Чего же он все-таки хочет, какое решение  уже  принял?"  -  растерянно
думал Гальдер, вглядываясь в нервно подергивающееся лицо Гитлера.
   - Вы правы, мой фюрер, - произнес он наконец. - Конечно,  у  фон  Лееба
останутся еще значительные силы, если не  намного  превосходящие,  то,  во
всяком случае, не уступающие по численности и вооружению силам противника.
Кроме того,  возможность  систематически  вести  артиллерийский  огонь  по
городу...
   - Прекратите вилять, Гальдер! - с угрозой в голосе проговорил Гитлер. -
Мне нужен ваш ясный ответ: можем мы овладеть  Петербургом  немедленно?  Да
или нет?
   Гальдер  понял,  что  продолжать  игру  опасно.  И,  решив,  что  самое
правильное сделать ставку на "солдатскую прямоту", сказал твердо и  вместе
с тем проникновенно:
   - Мой фюрер! Я знаю, что от своих  верных  солдат  вы  всегда  требуете
только правды. Полагаю, что фон Лееб не способен справиться с поставленной
перед ним задачей. Он стар и, как оказалось, слаб...
   Гитлер молча глядел на него немигающими глазами-буравчиками.
   "Я продаю фон Лееба, - подумал Гальдер и тут же оправдал себя: - Что ж,
судьба Лееба все равно решена. Гитлер никогда не простит ему  провала  под
Петербургом".
   Да, фон Лееб действительно  был  обречен,  командовать  ему  оставалось
недолго. Но конечно же не поэтому предавал его сейчас Гальдер. Фельдмаршал
был одним  из  тех,  кто  вместе  с  Гальдером  некогда  составлял  тайную
оппозицию Гитлеру. И если в хранящихся за семью замками папках Гейдриха от
всего этого остался какой-то след, то почему лишний  раз  не  подчеркнуть,
что его, Гальдера, и фон Лееба уже давно ничто не связывает?..
   - ...потому мне кажется, - продолжал Гальдер уже  более  решительно,  -
что   с   предложением,   изложенным   полковником    Варлимонтом,    надо
согласиться...
   Он умолк, остановленный внезапной мыслью о том,  что  слова  его  могут
вызвать непредвиденную реакцию, побудив Гитлера  немедленно  отозвать  фон
Лееба. Фюрер, никогда не упускавший возможности стравить своих  генералов,
может передать фон Леебу мнение о нем начальника генштаба.  И  кто  знает,
что ответит в порядке самозащиты фельдмаршал...
   - ...И все-таки, - поспешно добавил Гальдер, - я не вижу  необходимости
заменять фон Лееба. Любой новый командующий начнет с просьбы вернуть назад
те части, которые вы, мой фюрер, уже распорядились передать фон Боку.  Все
это осложнит задачу концентрации основных сил на Московском направлении. К
тому же со стабильной блокадой, предлагаемой Варлимонтом, справится и  фон
Лееб.
   - Он справится? - зловеще повторил Гитлер. - Ах, он справится?
   Резким движением Гитлер сбросил китель на  спинку  кресла,  наклонился,
опираясь ладонями о стол, и, глядя в упор на генерала, медленно, раздельно
произнес:
   - У меня, у Германии украли победу, а вы,  Гальдер,  говорите  об  этом
так, как будто ничего не случилось?!
   "Какое страшное у него лицо!" - подумал вдруг Гальдер. Он, десятки  раз
видевший  Гитлера  в  самых  различных  состояниях:  в  минуты   гнева   и
высокомерного торжества, на трибуне и за столом,  -  не  помнил,  чтобы  у
фюрера было такое лицо, как сейчас. Его покрасневшие от  бессонницы  глаза
походили бы на кроличьи, если бы в них  не  горела  ненависть.  Землистого
цвета кожа на  щеках  подергивалась  в  непрерывном  тике.  Прядь  жирных,
покрытых перхотью волос, свисая, закрывала и без того узкий лоб.
   - Стоять на рельсах петербургского трамвая,  видеть  город  в  бинокль,
иметь возможность громить его из пушек и не овладеть им?! -  снижая  голос
до свистящего шепота, продолжал Гитлер.
   Неожиданно он вскочил и выбежал из-за стола. В бриджах и ночных туфлях,
в расстегнутой нижней рубашке,  из  которой  высовывались  худые  ключицы,
Гитлер метался по комнате и, потрясая кулаками, кричал:
   - Три месяца я держал на северо-востоке две армии - сотни тысяч солдат,
танки, целый воздушный флот, - в то время как мои дивизии  под  Смоленском
истекали кровью! Я спрашиваю: зачем, к чему?! Для  того  чтобы  и  сегодня
стоять под Петербургом в  бессилии,  подобно  загипнотизированной  курице,
которая не в состоянии перешагнуть меловую черту?!
   Гальдер тоже вскочил и стоял неподвижно, боясь опустить голову.
   - Импотенты, тупые  фельдфебели,  лизоблюды!  -  кричал  Гитлер.  -  Вы
недостойны моего гения, недостойны  дышать  со  мной  одним  воздухом,  вы
украли у меня победу! Я должен был еще месяц,  еще  полтора  месяца  назад
быть в Петербурге, а сегодня уже в Москве! Чем ответите вы мне за  позор?!
Своими жизнями? Но вы недостойны даже пули, даже топора! Петли - вот  чего
вы заслуживаете, петли, петли, петли!
   Он стоял почти вплотную к Гальдеру и потрясал кулаками над его головой.
Казалось, еще минута, и он ударит начальника генштаба.
   "Пес, бешеная собака, - подумал в бессильной ненависти Гальдер. -  Тебя
надо было пристрелить еще три года назад!" И тут же  похолодел  от  ужаса,
представив, что Гитлер каким-то образом сможет прочесть его мысли.
   Но, будучи не в силах справиться с собой, побелевший от страха и обиды,
он все же не выдержал и сказал то, чего не должен был говорить.
   - Мой фюрер, - проговорил Гальдер сдавленным голосом, - вы сегодня были
бы уже в Москве, если бы прислушались к моему  мнению,  если  бы  поверили
Гудериану тогда, в августе...
   Эти  негромко  произнесенные  слова  произвели  на  Гитлера  совершенно
неожиданное действие. Он вдруг застыл с поднятыми вверх  кулаками,  слышно
было только его хриплое, прерывистое дыхание.
   Потом медленно опустил руки, по-утиному вытянул шею  и,  почти  касаясь
своим лицом лица генерала, громким шепотом произнес:
   - Вы полагаете, что были правы, сопротивляясь моей воле,  Гальдер?..  Я
вытравлю из вас этот дух Цоссена! Вытравлю до конца!
   Гальдер почувствовал,  что  у  него  немеют  руки  и  ноги:  в  Цоссене
располагался штаб сухопутных  войск  в  1938  году.  "Значит,  знает,  все
знает?!" - в страхе подумал генерал.
   Что ответить? Промолчать? Сделать вид, что не понимает зловещего смысла
этих слов, что намек до него не дошел? Задать недоуменный вопрос?  И  если
Гитлер разъяснит, что именно имел в виду, то все отрицать? Или,  наоборот,
признаться, что по глупости  сомневался  в  быстром  завершении  западного
похода и, лелея ту  же,  что  и  фюрер,  мечту  -  ударить  по  России,  -
высказывал сожаление в связи с отсрочкой этого удара?
   Гальдер усилием воли заставил себя поднять голову. Он знал,  что  ведет
сейчас игру не на жизнь, а на смерть и должен сделать решающую ставку.
   - Мой фюрер, - сказал он, глядя на буравящие глаза Гитлера, -  вела  бы
каждый из нас был в состоянии сразу же оценить величие ваших замыслов,  то
не существовало бы той естественной дистанции, которая разделяет  гения  и
обычных  людей.  Вы  сверхчеловек,  и  в  первые  мгновения  людям  трудно
проникнуть  в  ход  ваших  мыслей.  Вы  не  можете  наказывать   за   это.
Справедливость  требует,  чтобы  вы   проявляли   снисхождение   к   чисто
человеческим недостаткам тех, кого почтили своим доверием,  и  в  конечном
итоге судили их в соответствии с реальными поступками. В данном случае  вы
знаете, что ваш августовский приказ был выполнен  безоговорочно.  Минутные
колебания мои, фон Бока или Гудериана не оказали никакого влияния на  наши
конкретные действия.
   Гальдер произнес эту длинную тираду проникновенно,  почти  вдохновенно.
Страх пробудил в сухом, рационалистичном генерале актерское дарование.
   И он выиграл. Гитлер снисходительно махнул  рукой,  отвернулся,  сделал
несколько шагов взад и вперед по комнате.
   В самом ли деле этого уверенного в своем сверхчеловеческом даре маньяка
подкупила верноподданническая речь  или  он  просто  подумал  о  том,  что
накануне решающего похода на Москву нельзя разбрасываться такими  опытными
штабистами, как Гальдер, и отложил вопрос о его судьбе на будущее?..
   Так или иначе, но внешне  Гитлер  успокоился.  После  нескольких  минут
молчаливого хождения по комнате он остановился возле письменного  стола  и
отрывисто спросил:
   - Значит, вы за предложение Варлимонта?
   - Да, - ответил Гальдер, который понял, что Гитлер уже принял  решение,
- и хотел бы доложить вам, мой фюрер,  почему  именно.  Прекратив  попытки
немедленно  овладеть  Петербургом,  мы  сохраним  десятки  тысяч  немецких
солдат.  Блокада,  голод,  который,  несомненно,  начнется  в  городе,   и
артиллерийский обстрел неминуемо обрекают Петербург на капитуляцию.  Я  не
говорю уже о том, что, когда моральные  и  физические  силы  обороняющихся
будут окончательно подорваны, фон Лееб  сможет,  не  дожидаясь  формальной
капитуляции, легко преодолеть те укрепления, которые русские сегодня столь
яростно защищают. И наконец, главное. Если Петербург  не  капитулирует  до
взятия Москвы, то после того, как падет столица, это последует само собой:
весь исход войны будет фактически решен.
   Гитлер молчал, внимательно слушая Гальдера.
   Наконец он проговорил едва слышно:
   - Хорошо. Я  согласен.  -  И,  точно  повинуясь  какому-то  внутреннему
импульсу,  внезапно  крикнул:  -  Но  никакой  капитуляции  Петербурга  не
принимать! Ни Москвы, ни Петербурга! Население этих городов должно понести
наказание за жизни наших солдат, оставшихся  лежать  в  проклятой  русской
земле! Белый флаг? - Он рассмеялся коротким, лающим  смехом.  -  Нет!  Это
была бы слишком дешевая плата.
   Гитлер подошел к своему креслу,  надел  френч,  застегнул  его  на  все
пуговицы. Без обычной сорочки с галстуком френч выглядел  нелепо  -  видна
была обнаженная впалая грудь.
   - Сейчас  я  изложу  основные  принципы  нашего  отношения  к  проблеме
Петербурга в дальнейшем, - медленно произнес Гитлер. -  На  их  основе  вы
подготовите директиву. Пишите, Гальдер!
   Генерал растерянно огляделся. У него не было с собой бумаги.
   - Чего же вы ждете? Пишите! - повторил  Гитлер.  Он  схватил  со  стола
большой блокнот, карандаш и резким движением протянул их Гальдеру.
   Все так же стоя, Гальдер раскрыл блокнот и,  слегка  подавшись  вперед,
всем своим видом демонстрируя готовность, приподнял  карандаш  над  чистым
листом бумаги.
   - Заголовок: "Будущее Петербурга", - начал диктовать Гитлер. -  Первое.
Я решил стереть Петербург с лица земли. - Он рассек воздух ребром  ладони.
- После поражения Советской России не будет  ни  малейшего  основания  для
дальнейшего  существования  этого  большого  города...  Маннергейм   также
сообщил  нам,  что  у  него   нет   заинтересованности   в   существовании
Петербурга... Второе. Просьбы военно-морского флота о сохранении портов  и
морских приспособлений мне известны, однако выполнить их  невозможно,  так
как это шло бы  вразрез  с  генеральной  линией  в  отношении  Петербурга.
Третье...
   Уже не глядя на Гальдера, перестав следить, успевает ли тот записывать,
Гитлер громко, точно обращаясь к невидимым толпам  людей,  торжественно  и
угрожающе закончил:
   - Приказываю задушить Петербург в блокаде, артиллерийским  обстрелом  и
непрерывными бомбардировками с воздуха стереть этот город с лица земли!
   Гальдеру показалось, что фюрер находится в состоянии какого-то  транса:
Гитлер глядел в пространство воспаленным, неподвижным взглядом...
   Наконец он очнулся,  перевел  уже  осмысленный  взгляд  на  Гальдера  и
добавил:
   - Если со стороны русских последует предложение  о  сдаче,  оно  должно
быть категорически отклонено. Все! Идите.
   Генерал вырвал исписанный лист, положил блокнот и карандаш на стол,  на
мгновение  вытянулся,  молча  выкинул  вперед   правую   руку   и,   резко
повернувшись, направился к двери.
   - Подождите!  -  остановил  его  Гитлер.  -  Добавьте  в  приказе,  что
капитуляция Москвы тоже ни при каких условиях не будет принята!
   ...Оказавшись на свежем воздухе, Гальдер остановился  и  в  изнеможении
прислонился спиной к стволу старого дуба.
   Он чувствовал, что не только лицо, но и все тело  его  покрыто  жарким,
липким потом.  Расстегнул  воротник  кителя,  подставляя  грудь  холодному
ветру. Посмотрел на светящийся циферблат ручных  часов.  Было  без  десяти
пять.
   Все кругом уже посветлело - л