ти.  Потом
проверим, правильно ли идем.
   Пастухов  был  прав.  Конечно,  в  их  положении  самым  разумным  было
дождаться, пока солнце достигнет  полуденного  зенита,  и  тогда  уточнить
направление.
   "А что потом? - с горечью подумал Звягинцев. -  Когда  мы  двинулись  в
путь, было около пяти утра... Сейчас одиннадцать. И за это время мы прошли
не больше четырех-пяти километров.  Даже  если  мы  движемся  в  абсолютно
правильном направлении, это значит, что идти нам осталось примерно столько
же".
   Звягинцев понимал, что не сможет пройти и одного километра. Теперь нога
не просто болела, - казалось, ее жгут на костре, так охватило ее огнем...
   Он  закрыл  глаза,  чтобы  не  видеть  окружающего  их  густого   леса,
преграждающих путь коряг, сомкнутых ветвей. Жар в ноге все усиливался.
   "Не прислушиваться, не думать о ране, не думать о предстоящем пути,  ни
о  чем  не  думать!"  -  мысленно  внушал  себе  Звягинцев.  Он  попытался
представить, что кругом снег, что нога его лежит на льду...
   - Который час? - спросил он, открывая глаза.
   - Без двадцати двенадцать, - ответил Пастухов. - Ты  немного  задремал.
Сейчас уточним направление и двинемся.
   - Я не смогу идти!
   - Сможешь, - жестко ответил Пастухов.
   Но Звягинцев вдруг отчетливо понял, что действительно не сможет  пройти
и нескольких шагов и никакие усилия воли, никакая поддержка Пастухова  ему
не помогут.
   - Вот что, старший политрук, - сказал  он  твердо.  -  Когда  ночью  ты
отказался выполнить мой приказ, в этом, может быть, был какой-то смысл. Но
теперь смысла нет. Я говорю тебе это  серьезно.  У  меня  плохо  с  ногой.
Совсем плохо. Я не смогу идти. Один ты доберешься  до  батальона  за  час,
самое большее за два. И тогда пришлешь за мной бойцов. У  тебя  есть  нож,
сможешь делать  засечки  по  дороге.  Вернетесь  сюда  с  носилками.  Пять
километров по лесу ты меня все равно  не  протащишь.  Кроме  того,  никто,
кроме меня или тебя, не может сообщить Суровцеву, о чем мы договорились  в
штабе дивизии. Я знаю, что тебе трудно сделать то, о чем я  прошу.  Но  ты
обязан. В конце концов, это и для меня единственное спасение. У меня может
начаться и гангрена. Если ты сейчас пойдешь, то к вечеру сможешь вернуться
за мной с бойцами. Ясно? А теперь ты найдешь поблизости  хорошее  укрытие,
замаскируешь меня ветками и пойдешь один. Ну, решено?..
   Пастухов ничего не ответил. Он встал, задрав голову к небу.  В  просвет
между деревьями солнца не было видно, но лучи его отвесно падали на  кроны
деревьев, и листья там, наверху, стали ярко-зелеными.
   Пастухов расстегнул ремешок часов, положил их  на  ладонь  и,  медленно
поворачивая, направил часовую стрелку к солнцу, потом глухо сказал:
   - Малость сбились... Надо забирать севернее...
   - Ну вот! - скорее обрадованно, чем с сожалением, воскликнул Звягинцев.
- Значит, надо делать еще крюк!  Не  теряй  времени,  Пастухов,  иди!  Чем
скорее ты пойдешь, тем быстрее вернешься обратно за мной.
   Несколько  минут  длилось  молчание.  Звягинцев  видел,  что   Пастухов
мучительно старается взвесить, рассчитать все "за" и "против". Наконец, ни
слова не говоря, он шагнул в чащу и исчез.
   Через полчаса он вернулся, держа в руках наполненную чем-то пилотку.
   - Значит, решим так, - сухо и деловито произнес он. - Здесь,  метрах  в
десяти, есть ручей. Устрою тебя там. Захочешь пить - вода рядом. Здесь,  -
он тряхнул пилотку, - ягода. Кисленькая. Гонобобель  называется.  Говорят,
питательная. До вечера продержишься. К вечеру я вернусь.  А  теперь  давай
подниматься.
   Он помог Звягинцеву встать.
   Те несколько  метров,  которые  Звягинцев  прошел,  волоча  свою  огнем
горящую ногу, показались ему бесконечными. Он был  весь  мокрый  от  пота,
когда Пастухов уложил его в узкую лощинку, в которую  уже  были  набросаны
трава и ветки деревьев. Рядом протекал маленький ручеек.
   Пастухов высыпал ягоды рядом - так, что Звягинцев легко мог  дотянуться
до них рукой. Ноги и туловище его он укрыл  ветвями.  Потом  выпрямился  и
сказал:
   - Теперь слушай, Алексей. - Он впервые назвал Звягинцева по имени. -  К
вечеру я вернусь. Вернусь, чего бы это ни стоило.  Ни  в  коем  случае  не
меняй место. И будь спокоен. Лежи и ни о чем  не  думай.  Понял?  Со  мной
будут и бойцы  с  носилками  и  санинструктор.  Прощаться  не  стану.  Как
говорится, до скорого. Если сможешь  -  засни.  И  запомни:  все  будет  в
порядке. Это я тебе говорю!
   Звягинцев проводил взглядом широкую спину Пастухова и, когда тот  исчез
меж деревьев, еще долго прислушивался к треску валежника под его ногами  и
к шорохам раздвигаемых веток.
   Наконец все  затихло.  Теперь  Звягинцев  слышал  лишь  тихое  журчание
ручейка да шум деревьев, когда налетал ветер.
   Он вытащил из кобуры пистолет "ТТ", проверил  обойму,  вогнал  в  ствол
патрон, снял о предохранителя и положил пистолет рядом на траву.
   Как ни странно, но, оставшись один, Звягинцев несколько  успокоился,  -
главной его тревогой была тревога за батальон, и, отправив туда Пастухова,
он  сразу  почувствовал  облегчение.   Он   снова   попытался   рассчитать
расстояние,  отделяющее  его  от  батальона,  чтобы  хоть   приблизительно
определить, когда доберется туда Пастухов.  Выходило,  что  самое  позднее
часа через три. Сейчас двадцать минут первого.  Это  значит,  что  в  три,
скажем, в четыре Пастухов будет на месте. Часам  к  девяти,  то  есть  еще
засветло, он должен вернуться обратно. В  батальоне  он  возьмет  карту  и
компас и обратный путь сможет проделать гораздо быстрее.
   До слуха Звягинцева  вновь  донеслась  далекая  ружейная  и  пулеметная
стрельба. Он  встревоженно  поднял  голову,  стараясь  определить,  откуда
доносились звуки перестрелки,  и  несколько  успокоился,  убедившись,  что
стреляют где-то на юге.
   Звягинцев стал смотреть на небо в просвет  между  деревьями.  Оно  было
ослепительно-голубым, безоблачным.  Казалось,  мир  и  спокойствие  царили
вокруг, и только глухо доносившаяся далекая  перестрелка  напоминала,  что
где-то идет война и каждую минуту умирают люди.
   "Любопытный человек этот Пастухов! - подумал Звягинцев. -  Каждый  раз,
когда создается критическое положение, он ведет себя  так,  точно  на  нем
одном лежит  вся  ответственность  и  именно  он  обязан  найти  выход  из
положения... Видимо, и в самом деле убежден, что является полпредом партии
и имеет особые права!.. Нет, не права. Скорее только одно право: брать  на
себя большую тяжесть, чем остальные".
   Звягинцев  попытался  пошевелить  ногой.  И  тотчас  же  все  его  тело
пронизала жгучая боль.
   "А что, если... если ранение серьезное? Что, если начнется  гангрена  и
ногу придется отнять?.."
   На мгновение у Звягинцева появилась мысль самому осмотреть рану. Но  он
тут же понял, что делать этого не следует. Даже  если  ему  и  удалось  бы
снять то, что осталось от его сапога, разбинтовать ногу, то наложить новую
повязку он все равно оказался бы не в состоянии. К  тому  же  может  снова
хлынуть кровь. Нет, надо спокойно лежать и ждать возвращения Пастухова...
   Звягинцев вытянулся, стараясь лежать расслабленно, не напрягаясь.  Боль
то исчезала, то снова схватывала ногу раскаленными клещами. И каждый  раз,
когда боль отпускала, Звягинцев старался внушить  себе,  что  она  уже  не
возвратится...
   Теперь  Звягинцев  лежал  как  бы  в  забытьи.  Его  сознание,  чувства
притупились. Ему казалось, что время остановилось, что никакой войны  нет,
что он и Вера сидят на скамье парка и она спрашивает его, тяжело  ли  было
тогда, на Карельском перешейке... И он отвечает ей, говорит, что да,  было
тяжело, трудно, а хочет сказать совсем о другом, хочет  предупредить,  что
скоро начнется война, что ей никуда не надо уезжать из Ленинграда, что она
не  должна  доверять  этому  парню,  Анатолию,  что  немцы  скоро  возьмут
Остров...
   Потом перед глазами его проплыл Разговоров - неподвижный, с почерневшим
лицом...
   И вдруг ему почудился какой-то далекий шорох,  точно  хруст  веток  под
ногами.
   "Ну, вот и Пастухов возвращается!" - подумал  Звягинцев  с  радостью  и
облегчением, но подумал как бы во сне, будучи не в силах пошевелиться.
   Хруст веток стал чуть громче. Огромным усилием воли Звягинцев  заставил
себя очнуться. Приподнявшись на  локте,  он  прислушался.  Было  тихо.  Он
поспешно посмотрел на часы. Стрелки показывали  пять  минут  второго.  "Не
может быть! Неужели с того момента, как ушел Пастухов, не прошло и часа!"
   Он впился взглядом в маленький белый циферблат и вдруг понял, что  часы
стоят. Да, да, секундная стрелка застыла неподвижно,  очевидно,  он  забыл
вчера вечером завести часы.
   Звягинцев поглядел вверх. Небо посерело,  и  листья  деревьев  там,  на
вершинах, были уже не ярко-зелеными, а темными.
   В этот момент он снова услышал шорох. Кто-то шел,  осторожно  раздвигая
перед собой ветви.
   "Это Пастухов с  бойцами",  -  радостно  подумал  Звягинцев.  Он  хотел
крикнуть: "Пастухов! Я здесь, здесь!.."
   И вдруг услышал голоса  -  обрывки  каких-то  непонятных  слов,  чей-то
смех...
   "Что они такое говорят?" - с недоумением подумал Звягинцев  и  вдруг  с
ужасом понял: это немцы! Это немецкая речь!
   Да, это были немцы. Переговариваясь вполголоса, они приближались к тому
месту, где лежал Звягинцев.
   В  первые  мгновения  его   охватило   отчаяние   от   сознания   своей
беспомощности, от страшной  мысли,  что  немцы  сейчас  увидят  его...  Он
понимал, что все кончено, что судьба его решена" что  он  уже  никогда  не
увидит ни своих бойцов, ни Пастухова, ни Веры, что через  несколько  минут
он уже не будет жить и все для него исчезнет навсегда.
   Но страх, оцепенение сменились холодной яростью. Медленно, стараясь  не
произвести шума, он потянулся  к  лежащему  рядом  пистолету.  Ладонь  его
ощутила прохладную, шершавую рукоятку.
   А немцы приближались. Он уже увидел их и готов был нажать на  спусковой
крючок, но вдруг понял: немцы пока не видят его.
   Да, они проходили буквально в десяти шагах от  лежавшего  в  неглубокой
лощинке Звягинцева, не замечая его. Трое первых шли с автоматами в  руках,
двое несли на плечах легкие минометы, следом шли еще три автоматчика.
   Немцы шли так близко, что Звягинцеву было слышно их тяжелое дыхание.
   Приподнявшись и упираясь в грудь локтем правой руки, чтобы удобнее было
стрелять, Звягинцев держал пистолет наготове.
   Но немцы так и не заметили его. Они прошли мимо  и  через  какие-нибудь
три-четыре минуты скрылись в лесной чаще.  Еще  какое-то  время  Звягинцев
слышал их голоса, хруст валежника, потом все смолкло.
   Этот переход от уверенности, что все кончено, что его ожидает смерть, к
сознанию, что опасность  миновала,  был  так  внезапен,  что  Звягинцев  в
изнеможении упал на спину.
   Когда он немного успокоился, то с ужасом подумал о  том,  что,  видимо,
немцам все же удалось где-то просочиться. Но где, на каком участке? Какими
силами? И что делают здесь эти только что прошедшие  солдаты?  Прочесывают
лес? Идут на соединение с другими группами?
   Звягинцев снова прислушался. Но было тихо. Сумрак  постепенно  окутывал
лес. Еще больше потемнело небо.
   Звягинцев  разжал  онемевшие  пальцы,  кладя  пистолет  на  землю.  Ему
захотелось пить. Он повернулся на живот и подтянулся к  ручью.  Вода  была
чистая, холодная, леденила зубы. Звягинцев сделал несколько глотков, потом
зачерпнул ладонью воду, вылил себе на лицо. Снова лег  на  спину.  Нащупал
пистолет, чтобы был  под  рукой.  Взял  несколько  ягод,  положил  в  рот,
разжевал.
   "Который же теперь час? - подумал Звягинцев. - Пастухов должен  был  бы
уже вернуться, если в батальоне все благополучно... Если все благополучно!
Но, может быть, он сбился с дороги? Или не застал на месте батальона?  Или
шел обратно с бойцами и натолкнулся на немцев?..  Надо  ждать...  Остается
ждать, другого выхода нет".
   Звягинцев стал смотреть вверх, в быстро темнеющее небо, где  загорались
далекие, еще неяркие звезды.
   Постепенно его мысли снова унеслись далеко от  этого  леса,  от  ноющей
ноги, от войны...
   Он вспомнил  свою  мать,  отца,  начальника  цеха  большого  уральского
завода, увидел себя в форме выпускника инженерного  училища,  с  гордостью
рассматривающего в зеркале  новенькие  красные  кубики  в  петлицах  своей
гимнастерки... Потом исчезло и это видение и появилось  другое  -  снежные
сугробы Карельского перешейка, оголенные  ветки  деревьев,  качающиеся  на
ледяном ветру...
   И вдруг он отчетливо, точно наяву, увидел  Веру.  Да,  да,  она  стояла
рядом,  близко,  совсем  близко  и  одета  была,  как  тогда,  когда   они
встретились, чтобы ехать на Острова, - узкая из серой фланели юбка, тонкая
вязаная кофточка, пестрая косынка, повязанная на шее крест-накрест...
   Потом  все   исчезло.   Звягинцев   снова   отчетливо   услышал   шорох
приближающихся шагов.  Он  вздрогнул,  торопливо  нащупал  пистолет,  сжал
рукоятку.
   "Пастухов? Немцы?!" - стучало у него в висках.
   Звягинцев напряженно всматривался в темные деревья, но никого  пока  не
видел.
   И вдруг кто-то буквально в нескольких метрах от него негромко сказал:
   - Давай левее забирай, к поляне!..
   "Свои, свои, русские!"
   Звягинцев сделал резкое движение, чтобы подняться, и крикнул:
   - Товарищи!
   Шаги мгновенно  затихли.  Раздался  лязг  винтовочных  затворов.  Потом
кто-то резким голосом спросил:
   - Кто здесь? Всем оставаться на местах!
   Это не был голос Пастухова.
   - Всем  оставаться,  одному  подойти  сюда!  -  повторил  невидимый  за
деревьями человек.
   - Я ранен и подойти не могу, - ответил Звягинцев, все еще  не  выпуская
из рук пистолета.
   Раздался хруст валежника, шум раздвигаемых веток, и показался человек в
брезентовой куртке, перепоясанной ремнем, в кепке, с карабином в руках. Он
внимательно осматривался вокруг, все  еще  не  видя  лежащего  в  ложбинке
Звягинцева.
   - Я здесь, - снова подал голос Звягинцев.
   Наконец человек в куртке увидел его.  Он  сделал  несколько  торопливых
шагов к Звягинцеву, затем обернулся и крикнул:
   - Давайте сюда, ребята! Здесь какой-то командир лежит!
   Из темноты леса вышли еще два человека. Они  тоже  была  в  гражданской
одежде, с карабинами в руках.
   - Что с вами, товарищ? - спросил первый, опускаясь на корточки рядом со
Звягинцевым.
   - Я майор Звягинцев, - ответил он, - мое удостоверение здесь, в кармане
гимнастерки. Ранен в ногу.
   - Инструктор Лужского райкома партии Востряков, - скороговоркой ответил
человек, переводя взгляд на ноги Звягинцева.  -  Как  же  вас  угораздило,
товарищ майор? И как вы здесь очутились?
   Только теперь поняв, что спасен,  Звягинцев  почувствовал  вдруг  такую
слабость, что почти потерял способность говорить.
   С трудом произнося слова, он объяснил Вострякову, что случилось  и  как
он оказался здесь.
   - Все ясно, - сказал Востряков. - Идти совсем не  можете?  Наша  группа
находится метрах в трехстах отсюда. Возвращаемся  в  Лугу.  А  пока  вышли
посмотреть, нет ли здесь немцев.
   - Я... видел немцев... - с трудом ворочая языком, сказал  Звягинцев.  -
Они прошли здесь не так давно... не могу точно сказать,  когда...  у  меня
часы остановились.
   - Так, ясно,  -  проговорил  Востряков,  встал  и,  обращаясь  к  своим
спутникам, спросил:
   - Ну, что будем с майором делать, товарищи? На руках понесем или как?
   - Он, видать,  совсем  ослаб,  -  ответил  один  из  них,  рыжебородый,
невысокого роста, приземистый, похожий на гриб. Отвинтил фляжку, склонился
над Звягинцевым:
   - Хлебните-ка, майор.
   С трудом приподняв голову, Звягинцев сделал большой глоток.
   - Ну вот, первая помощь оказана,  -  удовлетворенно  сказал  бородатый,
вставая и завинчивая фляжку. - Как, полегчало?
   Звягинцев и впрямь почувствовал себя лучше.
   - На ваше  счастье,  там  у  нас  в  группе  врач  оказался,  -  сказал
Востряков. - И медикаменты кое-какие имеются. Решение  примем  такое.  Ты,
Голиков, - обратился он к рыжебородому, - и ты, Павлов,  давайте  обратно.
Приведите сюда доктора.  Пусть  захватит  с  собой  что  полагается.  А  я
останусь здесь с майором. Ясно?
   - Куда яснее! - сказал бородач. - Пошли, Павлов.
   Через минуту они исчезли.
   - Товарищ Востряков, - сказал Звягинцев,  -  как  могли  тут  появиться
немцы? С тех пор как мы выехали из дивизии народного ополчения, прошли уже
сутки...
   - Мы были в тылу немцев, переходили обратно линию фронта прошлой ночью,
- ответил, присаживаясь рядом, Востряков. - На том участке,  где  мы  шли,
было относительно спокойно. А потом, уже на своей  территории,  напоролись
на фрицев, отошли тихо сюда, в лес. Очевидно, они выбросили десант. Группа
небольшая, но с минометами.
   - Ну, а как на Лужской линии? - нетерпеливо спросил Звягинцев, которому
казалось, что с тех пор как он оказался здесь, в лесу, прошла вечность.
   - Об этом узнаем, когда к себе вернемся,  -  пожал  плечами  Востряков.
Помолчал немного и добавил: - Партизаны  говорят,  что  немцы  подтягивают
войска и технику.
   Звягинцев не спрашивал Вострякова, зачем он и его люди ходили в  тыл  к
немцам. Он понимал, что этот человек входит в  одну  из  диверсионных  или
разведывательных групп, - Звягинцев  уже  несколько  раз  получал  задание
пропускать через минные проходы на юг такие группы  одетых  в  гражданское
людей. Поэтому он только сказал:
   - Повезло мне, товарищ Востряков! Совсем было собрался концы отдать.
   -  Концы  отдавать,  товарищ  майор,  рановато.  Нам  еще   с   немцами
разделаться надо.
   - Ну, а как там, на той стороне?
   - Плохо, - мрачно ответил Востряков. - Пытают, стреляют, вешают...
   Он посмотрел на часы, спросил:
   - Нога-то сильно беспокоит?
   - Болит...
   - Ну ничего, скоро наши врача приведут. Есть у нас врач, на той стороне
подобрали.  Перевязку  сделает,  укол,  ну,  словом,   что   по   медицине
полагается. А потом будем решать, как дальше двигаться.
   - Но... но я должен оставаться  здесь!  -  с  отчаянием  сознавая,  что
неизбежно станет обузой для отряда Вострякова,  сказал  Звягинцев.  -  Мой
замполит с бойцами именно сюда должен прийти!
   - Ладно, майор, после решим, - успокаивающе ответил Востряков.
   Некоторое время оба молчали.
   Наконец из чащи леса снова донеслись шорохи, шум раздвигаемых веток.
   - Ну вот и наши возвращаются, - сказал Востряков и встал.
   Звягинцев хотел было возразить, что это может быть Пастухов  с  бойцами
или снова немцы, но в этот момент увидел рыжебородого Голикова.
   - Порядок, командир, доктора привел. Там наши сейчас носилки для майора
сооружают, как сделают, подойдут. - Он обернулся и  сказал  в  темноту:  -
Давайте сюда, доктор!
   Звягинцев приподнялся, опираясь руками о землю, и увидел,  что  в  трех
шагах от  него  стоит  Вера...  В  первое  мгновение  он  решил,  что  это
галлюцинация. Уверенный, что просто бредит, и в то же  время  не  в  силах
сдержаться, он крикнул:
   - Вера!
   Девушка  в  порванном   платье,   в   тяжелых   сапогах,   в   косынке,
по-крестьянски завязанной под подбородком, сделала несколько быстрых шагов
к  Звягинцеву,  какое-то  мгновение  стояла  растерянная,  ошеломленная  и
наконец едва слышно проговорила:
   - Алеша! Алеша...
   Ему захотелось до конца убедиться, что все  это  не  мираж,  что  рядом
стоит Вера, живая, невредимая. Он  рывком  попытался  встать,  но  тут  же
беспомощно упал.
   - Алеша, Алешенька, ты ранен, - торопливо  сказала  она,  опускаясь  на
землю рядом со Звягинцевым, - сейчас я все посмотрю, все сделаю...
   Как в полусне, Звягинцев слышал обрывки слов  переговаривавшихся  между
собой людей, видел внезапно вспыхнувший тонкий  лучик  фонарика...  С  его
ноги стали стаскивать сапог, и он потерял сознание. Когда Звягинцев пришел
в себя, нога была уже забинтована. Вера сидела  рядом  с  ним  на  чьем-то
подстеленном ватнике. Она смотрела куда-то вд