ые самолеты!" - промелькнуло в его сознании, и тут же он  со
страхом подумал о том, что бомбы могли попасть в эти машины, что опасность
угрожала самому маршалу.
   - Ну, как будем дальше двигаться? - нетерпеливо спросил Ворошилов.
   - В объезд  нельзя,  товарищ  маршал,  -  поспешно  ответил  незнакомый
Звягинцеву генерал, - слева - лес, справа - болота!
   - Сам вижу, что болота, - недовольно ответил Ворошилов. Он  нахмурился,
снова оглядел глубокие воронки, с краев которых узкими ручейками осыпалась
земля, и сказал: - Что же, не стоять же нам  тут,  посреди  дороги.  Пошли
вперед! А вы, - снова обратился он к полковнику, - организуйте объезд. Лес
есть, пилы, топоры имеются. Придется проложить фашины по болоту метров  на
двадцать. Двинулись!
   И  Звягинцеву,  который  только  и  ждал   момента,   когда   Ворошилов
отвернется, чтобы незаметно исчезнуть, показалось, что  маршал  со  словом
"двинулись" обращается именно к нему.
   "Не может быть, я ошибся, - подумал Звягинцев. - Конечно,  он  имеет  в
виду Чорохова, ведь тот стоит за моей спиной".
   Но в этот момент Ворошилов неожиданно положил руку Звягинцеву на  плечо
и сказал:
   - Ну что ж? Так и будем топтаться? Пошли, майор!
   Он направился вперед, увлекая Звягинцева, все еще не спуская руку с его
плеча,  и  все  остальные  -  Васнецов,  Чорохов,  генерал,   все,   кроме
полковника, оставшегося  у  машин,  -  пошли  за  ними,  однако  несколько
поодаль, шага на три-четыре позади.
   От сознания, что он идет рядом с маршалом,  Звягинцев  двигался  как-то
скованно.
   - Ну как, с немцами драться, пожалуй, пострашнее,  чем  на  кремлевской
трибуне стоять? - неожиданно спросил Ворошилов.
   "Запомнил!.. Ну да, конечно, именно он, Ворошилов,  председательствовал
на том вечернем заседании, когда я выступал!" - подумал Звягинцев,  и  все
это - кремлевский зал, сидящие на возвышении маршалы, генералы и адмиралы,
Сталин,  не  спеша  прохаживающийся  за  рядами  президиума,  разговор   с
полковником Королевым в уютном номере гостиницы "Москва"  -  представилось
Звягинцеву чем-то очень далеким, как воспоминания раннего детства.
   - Не знаю, товарищ маршал, не думал об этом, - незаметно проведя языком
по пересохшим губам, ответил Звягинцев, - да и  в  деле-то  настоящем  мне
пришлось только вчера впервые участвовать.
   Отвечая, он старался не глядеть на Ворошилова - так ему было легче.
   - Вот поэтому мне и важно знать твое мнение о немцах - ведь  ты  только
вчера с ними дрался. Кое-кто болтал, что невозможно немца остановить, мол,
сила все ломит. В Прибалтике не остановили, под Островом пропустили. Псков
отдали... А вот вчера, на Луге, не прошел немец.  И  не  только  на  твоем
участке. Я уже в двух дивизиях побывал  -  с  войсками  знакомлюсь.  Всюду
немца отбили. Как думаешь, почему?
   Звягинцеву не раз приходилось  присутствовать  при  разговорах  старших
военачальников с младшими командирами и бойцами, когда им  хотелось  одним
фактом обращения к младшему по службе поднять бодрость духа  подчиненного.
Звягинцев и сам усвоил добродушно-фамильярную манеру такой  "внеслужебной"
беседы.
   Но то, что сейчас спрашивал Ворошилов, главное, как он  это  спрашивал,
не имело ничего общего с ни к чему не обязывающими вопросами, с какими мог
бы  обратиться  полководец  к  командиру  столь  невысокого   ранга,   как
Звягинцев.
   Звягинцев чувствовал, что маршалу действительно не  безразлично  знать,
что именно думает он, майор Звягинцев. Он понял, что ни один из приемлемых
в аналогичных случаях уверенно-бодрых ответов не нужен  этому  человеку  с
седеющими висками, чье имя сопутствовало и детству к  юности  сотен  тысяч
подобных ему, Звягинцеву, людей.
   - Не знаю, товарищ  маршал,  мне  трудно  так  сразу  ответить  на  ваш
вопрос... - ответил он нерешительно.
   Звягинцев и впрямь еще не задумывался глубоко над  тем,  что  произошло
вчера.
   Тогда, во время боя, он, естественно, вообще не  задавал  себе  никаких
вопросов, думая только о том, чтобы выстоять. А после боя майор  размышлял
уже о том, как быстрее установить контакт с дивизией народного  ополчения,
и о многом другом, о чем обычно заботится командир, отбивший атаку врага и
знающий, что новая атака неизбежна.
   Теперь же, идя рядом с маршалом,  Звягинцев  старался  проанализировать
вчерашний бой. "Да, мы не отступили. Почему? Ну,  во-первых,  потому,  что
все же успели подготовить  оборону.  Во-вторых,  проявили  выдержку  и  не
открыли стрельбу до тех пор, пока танки не  стали  подрываться  на  минных
полях. В-третьих, потому, что бойцы не дрогнули, не побежали,  когда  один
из танков почти уже прорвался в расположение  роты.  В-четвертых,  подошли
танки Водака. В-пятых..."
   - Ну, что молчишь, майор? - настойчиво спросил Ворошилов.
   - Не знаю... - повторил Звягинцев. - Может быть, прав  замполит  нашего
батальона... Он сказал...
   - Что же сказал старший политрук?..
   - Я, товарищ маршал, недавно одного  лейтенанта  разносил,  -  медленно
начал Звягинцев. - Из тех, что отступали с юга. В трусости его упрекал. До
каких пор драпать будете, спрашивал. А старший политрук - он  рядом  тогда
стоял - после мне сказал: до тех пор отступать будут, пока не поймут,  что
не только о рубежах речь идет, а о жизни и смерти, что отступить -  значит
не просто кусок земли врагу отдать, а жен своих,  детей,  все  то,  с  чем
вырос, ради чего живешь... - Звягинцев говорил, все более волнуясь. - Ведь
мы не просто Лужские укрепления  обороняли,  а  Ленинград!..  Вы  поймите,
товарищ маршал, ведь мне и самому совсем  недавно  показалось,  что  война
если и будет, то все равно... - он на мгновение умолк, ища слов,  стараясь
наиболее ясно, убедительно выразить свою мысль, - ну, все равно жизнь наша
останется... Она как нечто само  собой  разумеющееся  воспринималась,  эта
жизнь. Ведь всем нам, кто при советской власти вырос, всегда казалось, что
другой жизни просто нет и быть не может. Конечно, мы понимали, если война,
то жертвы будут,  бомбежки...  Но  жизнь-то,  жизнь  советская  останется,
потому что она как воздух, которым дышим, как небо, как земля, по  которой
ходим, ее уничтожить нельзя... И когда в газетах стали  писать,  что  враг
самой  жизни  нашей  угрожает,  что  судьба  наша  решается,  это   сперва
воспринималось скорее умом, а не сердцем, потому что поверить такому  было
невозможно... И только теперь я понял, что эти  слова  значат.  И  другие,
уверен, поняли... Поэтому вчера и не  отступили.  Конечно,  -  добавил  он
поспешно,  -  и  подготовка  к  бою  немалую  роль  сыграла.   Оборудовали
предполье, танки наши подоспели. И все же... И все же самое главное в том,
что поняли: за всю страну, за весь народ, за жизнь бой ведем...
   Он  умолк.  Молчал  и  Ворошилов.  Когда  Звягинцев  почувствовал,  что
волнение его улеглось, он исподлобья  взглянул  на  маршала,  стараясь  по
выражению его лица понять отношение к тому, что только что сказал.
   Но Ворошилов продолжал шагать,  глядя  вперед,  и,  казалось,  забыл  о
присутствии майора.
   "Что я ему такое наговорил? - с ощущением неловкости подумал Звягинцев.
- Расчувствовался, разболтался! Вместо того чтобы  коротко  доложить,  как
планировали и вели бой, ударился в психологию, забыл, с кем говорю... Ведь
это не с Суровцевым беседовать и даже не  с  Васнецовым...  Это  ведь  сам
маршал, маршал!"
   Звягинцев снова посмотрел на  Ворошилова  и  снова  убедился,  что  тот
поглощен какими-то своими мыслями.
   "Наверное, он и не слышал, что я ему говорил!" -  подумал  Звягинцев  с
горечью, но и с облегчением.
   Но он ошибался. Ворошилов все  слышал.  Более  того,  они  были  нужны,
необходимы, эти слова.
   Отступление Красной  Армии  в  первые  дни  войны  все  советские  люди
воспринимали с болью и горечью. Но Ворошилов во сто крат больнее и  горше.
Ведь это была та самая армия, во главе которой  он  стоял  долгие  годы!..
"Ворошиловские стрелки",  "ворошиловские  залпы"...  Само  его  имя  стало
символом несокрушимости Красной Армии.
   И вот эта армия отступала.
   Находясь в Москве, выполняя отдельные поручения Ставки, членом  которой
он являлся, Ворошилов рвался на фронт, глубоко веря, что, лично  возглавив
войска, сумеет добиться перелома.
   И теперь, став главкомом одного из трех основных направлений, он  думал
об одном - что должен оправдать доверие партии.
   И то, что уже на третий день после его  вступления  в  новую  должность
враг получил серьезный отпор,  стало  для  Ворошилова  источником  больших
надежд.
   Разумеется, он понимал, что  успех  этот  явился  не  его  заслугой,  а
следствием героических усилий ленинградцев, за короткий  срок  построивших
укрепления на Луге, но тем не менее это было добрым  предзнаменованием.  И
слова Звягинцева Ворошилов воспринял как  подтверждение  того,  что  успех
этот не случаен.
   И вместе с тем  он  не  мог,  естественно,  забыть  о  том,  что  часть
Прибалтики в руках врага, что немцами захвачен Остров, что  три  дня  тому
назад пал Псков. Что значит частный успех  короткого  боя  на  Луге  перед
лицом этих страшных фактов?..
   Ворошилов  молчал,  поглощенный  этими  своими  мыслями.  Только  когда
Звягинцев уже окончательно решил, что маршал просто не  слышал  его  слов,
Ворошилов тихо сказал:
   - Поздно начинаем понимать... Сколько земли отдали... Сколько советской
земли...
   Звягинцев  быстро  повернулся  к  нему,  но   увидел,   что   Ворошилов
по-прежнему смотрит вперед и слова эти произнес, обращаясь скорее всего  к
самому себе. И  внезапно  Звягинцев  ощутил  горячее  сочувствие  к  этому
человеку с лицом русского рабочего. Именно это простое,  открытое  лицо  и
седину, а не маршальские звезды в петлицах и  не  ордена  на  груди  видел
сейчас Звягинцев.
   - Товарищ маршал, - сказал он, - мы разобьем немца! Рано или поздно, но
разобьем!
   За спиной раздался шум автомобильных моторов.
   Ворошилов обернулся, Звягинцев тоже увидел, что  цепочка  машин  быстро
приближается.
   - Ну, вот! - уже прежним своим бодрым  голосом  произнес  Ворошилов  и,
обращаясь к остановившимся в нескольких шагах от него  командирам,  громко
сказал: - По коням!
   ...Они не проехали  и  двух  километров,  как  снова  глубокие  воронки
преградили путь.
   Машины  остановились.   Разговоров,   заглушив   мотор,   обернулся   и
вопросительно посмотрел на своих пассажиров. Звягинцев  вышел  из  машины,
увидел, что дорога впереди разбита, но  уже  не  решился  пойти  вперед  и
узнать, какое будет принято решение.
   Разговоров, тяжело шагая по целине,  стал  проверять  крепость  грунта.
Через две-три минуты он подошел к Звягинцеву и сказал:
   - Рискнем, товарищ майор, съедем  с  дороги,  а?  Думаю,  не  завязнем.
Болота нет.
   Однако Звягинцев  стоял  в  нерешительности.  Неудобно  было  объезжать
машину маршала и выскакивать вперед, следовало бы дать  знать  полковнику,
который, по-видимому, являлся адъютантом маршала, что можно проехать и  по
целине.
   Пока Звягинцев раздумывал, там, впереди,  очевидно,  приняли  такое  же
решение, потому что головная "эмка" медленно съехала с дороги,  а  за  ней
последовали и остальные машины.
   - Давай за ними! - приказал Звягинцев Разговорову, усаживаясь на заднее
сиденье рядом с Пастуховым.
   - Может быть, отстанем немного? - с сомнением в голосе сказал Пастухов.
   - Что ты имеешь в виду?
   - А что можно иметь в виду на войне? Зачем таким парадом  ехать  -  три
легковые машины и полуторка?
   - Ну, брат, если не боятся маршал и Васнецов, то нам не пристало.
   - А я бы на вашем месте, майор, и маршала предупредил, раз уж другие не
решаются, что так ехать опасно. Почему надо думать,  что  немцы  на  войне
глупее нас?
   - Не понимаю.
   - Что ж тут непонятного, - пожал плечами Пастухов, - мы для чего дороги
подрывали? Чтобы заставить танки в объезд свернуть, а там мины. А  теперь,
возможно,  немцы  нам  ловушку  расставили:  хотят  загнать  на  целину  и
разбомбить с воздуха.
   - Ничего,  быстро  проскочим,  -  неожиданно  вмешался  Разговоров,  на
мгновение обернулся  и  добавил,  улыбнувшись:  -  Когда  еще  придется  с
Маршалом Советского Союза в одной колонне ехать!..


   Немецкие  самолеты  появились  тогда,  когда,   судя   по   карте,   до
расположения дивизии  оставалось  лишь  несколько  километров.  Неожиданно
сквозь открытые окна машины до  Звягинцева  и  Пастухова  донесся  громкий
возглас с полуторки: "Воздух!"
   Разговоров, резко  затормозив,  остановил  машину.  Звягинцев  поспешно
выпрыгнул из нее. Мысль его сразу вернулась к Ворошилову  -  к  опасности,
которой он подвергается.
   Самолеты вынырнули из-за облака - три "мессершмитта". Охрана  торопливо
спрыгивала через борт полуторки на землю. Высыпали все и  из  двух  первых
"эмок".
   - Убрать машины! Всем в лес!  -  слышал  Звягинцев  команду  полковника
Чорохова.
   Звягинцев видел, как Пастухов, бойцы и те командиры, что  выскочили  из
легковых машин, повинуясь резкой команде,  побежали  к  тянущемуся  слева,
метрах в пятидесяти,  лесу.  Он  взглянул  вверх  и  ему  показалось,  что
истребители, не замечая движения машин и людей, пронеслись стороной.
   Однако он тут же понял, что ошибся.  Ведущий  самолет  развернулся,  за
ним, соблюдая интервалы, последовали и два других. Они заходили на цель.
   Звягинцев огляделся и замер, пораженный.
   Все находились уже на полпути к лесу, и только один человек спокойно  и
неторопливо продолжал идти вперед по дороге. Это был Ворошилов.
   - Товарищ маршал! - истошно крикнул Звягинцев и побежал к Ворошилову.
   Услышав возглас Звягинцева, остановились и те, кто бежал к лесу.
   - Товарищ маршал, ложитесь! - крикнул генерал  и  бросился  обратно,  к
Ворошилову. Рядом с ним бежал Васнецов.
   "Мессершмитт" с завыванием пронесся над их головами.  Фонтанчики  земли
забили метрах в двадцати от того места, где находился сейчас Ворошилов.
   - Товарищ маршал! - срывая голос, крикнул Звягинцев. -  Да  что  же  вы
делаете?!
   Ворошилов обернулся к нему, пожал плечами и негромко сказал:
   - Не привык врагам кланяться.
   -  Климент  Ефремович,  -  воскликнул  Васнецов,  первым   подбегая   к
Ворошилову, - ложитесь! Немедленно! Мы требуем...
   Гул самолетов покрыл его голос. В этот момент возле Ворошилова оказался
незнакомый Звягинцеву генерал;  схватив  маршала  за  плечи,  он  насильно
придавил его к земле. Звягинцев, упавший на  землю  почти  одновременно  с
Ворошиловым, поднял голову и увидел, что  немецкие  истребители  взмыли  в
облака, скрылись.
   - Медведь ты, генерал!  -  услышал  он  недовольный  голос  Ворошилова,
поднимающегося с земли и отряхивающего пыль с кителя.
   - Климент Ефремович! - резко сказал, тоже поднимаясь с земли, Васнецов.
- Так нельзя! В конце концов, мы здесь отвечаем за вашу жизнь!
   - Машины горят! - раздался возглас откуда-то сзади.
   Все обернулись. И тогда Звягинцев увидел, что две  "эмки"  и  полуторка
горят. Самолеты подожгли их, застигнув на полпути к лесу. Целой была  лишь
"эмка" Звягинцева. Машины горели как-то  бесшумно,  языки  пламени  просто
лизали их со всех сторон. Подбежавшие бойцы тщетно  пытались  сбить  огонь
плащ-палатками и шинелями.
   Несколько мгновений Ворошилов глядел на горящие машины и вдруг  громким
командным голосом крикнул:
   - Отойти от машин! Всем отойти! Сейчас начнут рваться!
   Он крикнул вовремя. Бойцы едва успели отбежать от машин,  как  один  за
другим раздались три взрыва.
   Какое-то время все стояли молча, глядя, как  догорают  машины.  Наконец
Ворошилов сказал:
   - Что же, придется пешим ходом.  Говоришь,  не  более  двух  километров
осталось? - обратился он к Чорохову.
   - Так точно, товарищ маршал, не более, - поспешно ответил тот.
   - Товарищ маршал, - вырвалось у Звягинцева, - моя-то машина цела!
   Ворошилов перевел взгляд на Звягинцева,  потом  на  стоящую  в  стороне
невредимую "эмку" и сказал:
   - Что ж, майор, раскулачим тебя. Тут недалеко, дойдешь, ты помоложе.
   - Да, да, конечно!  -  радостно  и  совсем  не  по-военному  воскликнул
Звягинцев. - У меня отличный шофер, вполне можете довериться.
   - Не положено, -  угрюмо  произнес  генерал  и  крикнул:  -  Лейтенант,
поведете машину майора.
   Мрачно наблюдавший, как догорает одна  из  машин,  немолодой  лейтенант
козырнул и побежал к стоящей в стороне "эмке" Разговорова.
   До штаба дивизии оказалось не два, а добрых шесть километров,  и  когда
Звягинцев, Пастухов и Разговоров пешком  добрались  туда,  было  уже  пять
часов вечера.
   Пастухов  пошел   отыскивать   политотдел.   Разговоров,   всю   дорогу
раздираемый противоположными чувствами: гордостью, что в его машине  уехал
сам маршал, и  опасением,  как  бы  "эмку"  не  "замотали",  направился  к
коменданту  штаба.  Звягинцев  пошел  к  командиру  дивизии.   Однако   ни
командира, ни начальника штаба ему найти не удалось.
   В штабном блиндаже  дежурный,  старший  лейтенант  лет  сорока,  сугубо
штатской внешности, в мешковато сидевшем  на  нем  обмундировании,  однако
явно стремящийся  соответствовать  своему  военному  званию,  вытянувшись,
громко доложил, что никого из начальства в штабе нет.
   - Где же их искать? - глядя на ручные  часы  и  с  досадой  думая,  что
засветло уже никак не вернуться в батальон, спросил Звягинцев.
   - Не могу знать, - отчеканил старший лейтенант.
   Он явно "темнил" и не умел этого  скрыть.  Ну  конечно  же  он  получил
строгий приказ держать в тайне пребывание в дивизии Ворошилова...
   - Послушайте, товарищ, - с улыбкой сказал Звягинцев,  которого  тронуло
стремление  этого  еще  недавно  глубоко  штатского   человека   выглядеть
настоящим военным  и  строго  соблюдать  устав,  -  я  командую  отдельным
инженерным батальоном, ваш сосед справа. Вот мое  удостоверение  из  штаба
фронта. Прибыл для установления связи, и каждый час для  меня  дорог.  Где
ваше начальство? С маршалом? Да вы не скрывайте, мы с ним по одной  дороге
к вам ехали.
   Старший лейтенант мялся. Но Звягинцеву все же удалось вытянуть из него,
что маршал по прибытии провел короткое совещание с командным  составом,  а
сейчас в сопровождении  комдива  и  начальника  штаба  выехал  осматривать
позиции.
   Звягинцев  выругался  про  себя  от  досады,  что   ему   не   пришлось
присутствовать на этом  совещании  и  послушать  маршала;  еще  больше  он
сожалел о том, что не  смог  присоединиться  к  сопровождавшим  Ворошилова
командирам во  время  осмотра  позиций.  Было  жалко  и  зря  пропадающего
времени, - он понимал, что, пока маршал находится здесь, им,  Звягинцевым,
и его делами никто заниматься не будет.
   - А комиссар тоже уехал? - спросил он с надеждой, что  хоть  кто-нибудь
из начальства остался на КП.
   Дежурный ответил, что комиссар дивизии  тотчас  же  после  совещания  у
маршала созвал секретарей парторганизаций у себя в блиндаже.
   Звягинцев решил направиться туда. Он быстро разыскал блиндаж комиссара.
Оттуда, из полуоткрытой двери, доносились голоса - видимо,  совещание  еще
продолжалось.
   Звягинцев присел на  пенек  неподалеку  с  намерением  дождаться  конца
совещания.
   Не прошло и пятнадцати минут, как из  блиндажа  стали  один  за  другим
выходить политработники, - их легко можно было узнать по  красным  звездам
на рукавах гимнастерок.  Последним  вышел  пожилой  батальонный  комиссар.
Звягинцев спросил у него, освободился  ли  комиссар  дивизии,  и,  получив
утвердительный ответ, спустился по деревянным ступенькам в блиндаж.
   Перешагнув порог, он вскинул руку для приветствия, но, так и не  донеся
ладонь до виска, застыл от неожиданности. За длинным дощатым столом  сидел
Иван Максимович Королев.
   - Иван  Максимович?!  -  воскликнул  Звягинцев,  забыв  об  официальном
приветствии. - Вы здесь?
   Королев некоторое время  недоуменно  глядел  на  Звягинцева,  точно  не
узнавая его. Наконец  медленно  встал  со  скамьи,  вышел  из-за  ст