бург  еще   в   июле.
Непредвиденная стойкость обороняющихся здесь русских  нарушила  все  планы
Гитлера. Север сковывал почти треть всех  его  войск,  танков  и  авиации,
которые были так необходимы на Центральном, Московском направлении! Вот  в
чем заключалась главная проблема!
   И теперь она наконец разрешилась. Петербург блокирован!..
   А то, что окружение города предрешает его захват, не вызывало у Гитлера
ни малейших сомнений.
   Лежа в горячей ванне, закрыв глаза, он мысленно восстанавливал  картины
недавнего прошлого: на  фоне  этих  воспоминаний  победа  под  Петербургом
выглядела еще более значительной, определяющей весь дальнейший ход войны.
   Гитлер снова видел себя в Борисове, русском городишке, где  месяц  тому
назад располагался штаб фон Бока -  командующего  группой  армий  "Центр".
Туда он направился в начале августа, разъяренный неудачами на  Центральном
фронте.
   Сухопарый,   щеголяющий   своей   старопрусской   военной    выправкой,
фельдмаршал стоял тогда у карты и докладывал обстановку на  фронте.  Прямо
не высказанной, но вытекающей из всего, что он говорил, была мысль о  том,
что без серьезных подкреплений наступать дальше невозможно. На словах  фон
Бок жаждал наступления. Но в подтексте звучало другое: советские войска не
разбиты, они не только не бегут в панике, несмотря на наносимые им  удары,
но пытаются переходить в контратаки. И не о  дальнейшем  наступлении  надо
думать сейчас, а о том, как удержать  захваченную  Ельню,  как  разгромить
яростно сопротивляющуюся группировку советских войск в районе Смоленска.
   Фон Бок говорил подчеркнуто бесстрастно, точно не замечая,  как  ярость
постепенно наполняет все существо угрюмо молчащего фюрера.
   Наконец Гитлер не выдержал и спросил с затаенной угрозой в голосе:
   - Что вы в конце концов предлагаете, фон Бок?
   После короткого раздумья фельдмаршал ответил:
   - Если нельзя рассчитывать на крупные подкрепления...  я  имею  в  виду
перегруппировку войск за счет группы "Север", то в сложившейся  обстановке
единственный выход - это занять прочные позиции: и переждать русскую зиму.
   Он произнес эти слова необычным для него,  вкрадчивым,  даже  умоляющим
голосом, но...
   Гитлер вспомнил, какое впечатление произвели на него тогда  эти  слова.
"Шантаж, грубый шантаж! - хотелось  крикнуть  ему.  -  Вы  знаете,  что  я
никогда не соглашусь на войну в зимних условиях, знаете, что победа  нужна
мне сейчас, немедленно, и хотите вынудить меня прекратить  наступление  на
Петербург и перебросить сюда, к вам, войска фон Лееба! Нет, нет и нет! Все
будет развиваться по намеченному плану: сначала  Петербург  и  Украина,  а
потом Москва! "Потом" не значит "когда-то". Это будет скоро, через две-три
недели, в течение которых Петербург должен пасть!"
   Но тогда ему удалось взять себя в руки.  Сдержанным,  холодным,  но  не
терпящим возражений тоном он снова повторил свой план: прежде всего лишить
противника  жизненно  важных  областей.  На  юге  наступление  развивается
успешно. Скоро, совсем скоро и войска фон Лееба выполнят  свою  задачу,  и
тогда будут переброшены сюда, в центр, и на очередь встанет Москва...
   Но, как обычно случалось, начав говорить довольно спокойно,  Гитлер  не
выдержал и сорвался. Он кричал, что не позволит путать его планы, что  ход
операций на Восточном фронте развивается успешно, очень  успешно,  хотя  у
русских оказалось больше танков и авиации, чем можно было предположить  по
докладам бездарных разведчиков накануне войны...
   На  лице  Гитлера,  неподвижно  лежащего  в  горячей  ванне,  появилась
болезненная гримаса. Он вспомнил слова, которые тогда  вырвались  у  него:
"Если бы я все это  знал  перед  началом  похода,  то  принять  решение  о
наступлении на Россию мне было бы в тысячу раз труднее..."
   Страшный смысл сказанного дошел до Гитлера лишь тогда, когда слова  эти
уже прозвучали.
   Смешавшись,  он  заговорил  снова,  стремясь  заставить  присутствующих
забыть услышанное, вычеркнуть из памяти.
   Негодуя на фон  Бока,  чей  доклад  вынудил  его  сделать  необдуманное
признание, на  себя  за  то,  что  поддался  минутной,  недостойной  вождя
слабости, Гитлер обрушил новый поток слов на своих генералов.  Он  кричал,
что продвижение его войск в глубь России превзошло самые смелые  ожидания,
что в душе он опасался, что Рунштедт остановится на  линии  Днепра,  а  он
продвинулся  гораздо  дальше,  что  Лужская  линия  обороны   красных   не
сегодня-завтра будет прорвана...
   Потом, внезапно оборвав себя, резким, требовательным голосом спросил:
   - Генералы Гудериан и Гот! Когда  ваши  танки  будут  готовы  к  новому
наступлению?
   Угрюмо слушал, как генералы перечисляли потребности  в  новых  моторах,
дополнительных людских резервах.
   Так закончилось то совещание  в  Борисове,  в  штабе  фельдмаршала  фон
Бока...
   И еще один разговор вспомнил Гитлер.
   В конце августа здесь, в его кабинете,  неожиданно  появился  Гудериан.
Снова и снова пытался он убедить фюрера немедленно начать  наступление  на
Москву, для чего, разумеется, надо  было  перебросить  значительную  часть
войск фон Лееба, и в частности его моторизованные соединения, в  поддержку
армиям "Центр".
   - Нет! - ответил Гитлер.
   И теперь, вспоминая события последнего месяца, Гитлер говорил себе:  "Я
победил!"
   Со злорадством представлял он, что думали тогда о нем его  высокомерные
генералы, полагающие, будто военные академии,  штудирование  Клаузевица  и
Мольтке могут заменить сверхчеловеческий, провидческий гений вождя.
   "Кто, кто оказался прав? Я или вы?" - мысленно вопрошал Гитлер.
   Ему хотелось произнести эти слова вслух, выкрикнуть их, хотя  он  знал,
что никто сейчас его не услышит.
   Что ж, они услышат его чуть позже!  Гитлер  с  вожделением  представлял
себе момент, когда появится на утреннем  оперативном  совещании  и  бросит
телеграмму фон Лееба на стол. Пусть теперь кто-нибудь попробует усомниться
в конечной правоте фюрера!  Они,  именно  они,  эти  бездарные,  нерадивые
генералы, ссылающиеся на непредвиденное сопротивление русских, виноваты  в
том, что события развивались с некоторым отклонением  от  предусмотренного
плана. И тем не менее его,  фюрера,  гений  восторжествовал!  Первая  цель
войны - Петербург -  достигнута.  Достичь  второй,  решающей  -  захватить
Москву - теперь уже будет несравненно легче!


   На  утреннем  оперативном  совещании  у   фюрера   царило   приподнятое
настроение. Разумеется, о телеграммах фон  Лееба  и  Маннергейма  все  уже
знали.
   Пожалуй, никогда еще, за исключением  первых  дней  войны,  непременные
участники этих совещаний Геринг и Кейтель,  Йодль  и  Браухич,  Гальдер  и
Варлимонт не встречали появившегося, как обычно, в полдень Гитлера с таким
верноподданническим рвением.
   Но, будучи незаурядным  актером,  Гитлер  постарался  сдержать  готовую
выплеснуться через край радость.
   Он не хотел показывать своим генералам, сколь  долгожданными  были  для
него телеграммы  фон  Лееба  и  Маннергейма,  -  это  стало  бы  косвенным
признанием того, что намеченные сроки  молниеносной  войны,  по  существу,
сорваны.
   Поэтому Гитлер ни словом, ни жестом не выдал своего ликования.  Ответив
на приветствие генералов небрежным поднятием руки, он сел и,  как  обычно,
когда предоставлял слово для доклада начальнику генштаба сухопутных войск,
бросил:
   - Гальдер...
   Разумеется,  сегодня  в  сообщении  генерала  главное  место   занимало
окружение Петербурга.
   Затем докладывал начальник разведывательного управления. Отметив,  что,
согласно данным как агентурной, так и  воздушной  разведки,  у  русских  в
Петербурге нет серьезных резервов для прорыва кольца окружения, он мельком
коснулся продолжающегося развертывания новых контингентов советских  войск
на восточном берегу реки Волхов и высказал предположение, что эти  войска,
видимо, предназначаются для прикрытия  Тихвинского  направления  и,  таким
образом, имеют чисто оборонительную задачу.
   После этого заговорил Гитлер. Ему хотелось назвать сидящих  за  длинным
столом людей неучами, трусами,  генерал-школьниками,  недостойными  дышать
одним воздухом со своим фюрером, он хотел отхлестать их по гладко выбритым
физиономиям, вышибить монокли из глазных впадин  и  спросить,  торжествуя:
"Ну, кто был прав тогда, в июле и августе?"
   Но он подавил клокочущие в нем чувства. Сухо, стараясь избегать громких
фраз, объявил, что цель на севере фактически достигнута  и  что  Петербург
падет в течение самых ближайших дней.
   Затем Гитлер распорядился дать фон  Леебу  две  телеграммы.  Одну  -  с
поздравлением по случаю 65-летия, вторую - предписывающую фельдмаршалу  не
позднее  15  сентября  передать  значительную   часть   его   танковых   и
механизированных дивизий, а также соединений пикирующих бомбардировщиков в
группу армий "Центр" для решающего наступления на Москву.
   Потом Гитлер объявил о своем решении  наградить  Маннергейма  Рыцарским
крестом и поручил Йодлю немедленно вылететь в Хельсинки и вручить  маршалу
эту высокую награду.
   Только отдав эти приказания, Гитлер позволил себе произнести  несколько
исполненных сдержанного пафоса слов. Скрестив на груди руки и глядя поверх
сидящих за столом людей, он сказал, чеканя слова:
   - Для захвата Москвы  двух-трех  недель  более  чем  достаточно.  Таким
образом, в середине октября, то есть чуть позже намеченного  срока,  война
будет закончена.
   Он сделал паузу и добавил с язвительной усмешкой:
   - История простит мне это незначительное опоздание. Она всегда  прощает
победителей.
   Наступила торжественная тишина, нарушить которую  смог  позволить  себе
только Геринг.
   Он встал, поблескивая орденами, и, высокомерно оглядев  присутствующих,
сообщил,  что  со  вчерашнего  дня  Петербург  подвергается   ожесточенным
бомбежкам с воздуха, чередующимся с артиллерийским обстрелом улиц.
   - Я уверен, - сказал Геринг, и на его лоснящемся лице появилась улыбка,
- что, когда наши войска захватят город, они найдут живыми лишь  тех,  кто
сумел вовремя спрятаться  в  бомбоубежищах.  Нам  придется  выкуривать  их
оттуда, как тараканов!
   На другой день оберкомандовермахт - верховное командование  вооруженных
сил - в официальной сводке, опубликованной  во  всех  немецких  газетах  и
ежечасно передаваемой  по  радио,  известило  Германию  и  весь  мир,  что
Петербург  окружен  и,  таким  образом,  цель  войны   на   северо-востоке
фактически достигнута.
   Днем  позже  на  Вильгельмштрассе,  в  министерстве  иностранных   дел,
состоялась специально созванная  по  этому  поводу  пресс-конференция  для
иностранных корреспондентов, аккредитованных в Берлине.
   Конференцию проводил не рейхспрессеншеф  -  заведующий  отделом  печати
министерства - Отто Дитрих, как обычно, а сам Риббентроп.
   Министр заявил, что хочет лично прокомментировать чрезвычайной важности
сообщение, опубликованное во вчерашних газетах.
   Он подошел к большой карте северо-запада Советского Союза,  висящей  на
стене, взял указку и, упирая ее конец в красную точку,  обведенную  черной
ломаной замкнутой линией, торжественно, медленно, отделяя фразу  от  фразы
многозначительными паузами, объявил, что на шее Петербурга затянута петля.
   Зажглись юпитеры. Заверещали киносъемочные  камеры,  защелкали  затворы
фотоаппаратов.
   Позируя перед объективами, Риббентроп, повысив голос,  добавил,  что  в
тот момент,  когда  происходит  эта  пресс-конференция,  армада  самолетов
бомбит город с воздуха, а артиллерийские орудия  непрестанно  обстреливают
его улицы.
   - Уверен, - усмехнулся Риббентроп, - что не сегодня-завтра над Смольным
поднимется белый флаг. Впрочем, - голос его  зазвучал  угрожающе,  -  если
большевиков соблазняет судьба Ковентри и Роттердама, то фюреру  ничего  не
стоит стереть Петербург с лица земли.



6

   Штаб генерал-фельдмаршала фон Лееба теперь располагался в Пскове.
   В солнечный сентябрьский день Риттер фон Лееб, в полной парадной форме,
при орденах, принимал в своем кабинете поздравления офицеров  и  генералов
его штаба  по  случаю  своего  дня  рождения  и  получения  приветственной
телеграммы от фюрера.
   Фельдмаршал был счастлив. До сих пор война с Россией приносила ему лишь
относительные успехи и реальные унижения.
   И в самом деле, фон Бок мог похвастаться захватом Минска  и  Смоленска.
На боевом счету Рунштедта была оккупация Правобережной Украины.
   А чем мог  гордиться  фон  Лееб?  Быстрым  продвижением  в  Прибалтике?
Захватом Острова и Пскова? Выходом к  Луге?  Что  ж,  это  были  серьезные
победы. Но они не имели решающего значения, поскольку  главная  цель  -  с
ходу  захватить  Петербург  -  оставалась  недостигнутой.  А  унизительный
разнос, который Гитлер учинил фон Леебу  за  почти  месячное  топтание  на
Лужской линии, наверное, уже на всю жизнь останется в памяти фельдмаршала.
   Но теперь он взял реванш. Петербург окружен. Через два дня  этот  город
будет взят штурмом, если до этого не капитулирует...
   В душе фон Лееб был религиозным  человеком.  Когда  в  августе,  рискуя
навлечь на себя еще больший гнев Гитлера, он посылал в ставку  шифровки  с
просьбами о подкреплениях, то верил, что поступает так,  как  подсказывает
ему бог. Но еще больше верил он в то, что для Гитлера  Петербург  является
слишком  серьезной  ставкой,  чтобы   в   решающий   момент   отказать   в
подкреплениях или пойти на смену командующего.
   И фон Лееб  добился  своего.  Ведь  именно  дополнительные  контингенты
бронетанковых сил и авиации помогли ему  после  трехнедельных  безуспешных
боев прорвать Лужскую линию обороны русских у Кингисеппа.
   Теперь, перед решающим штурмом, в распоряжении  фон  Лееба  было  почти
двадцать   дивизий.   Правда,   фельдмаршала   несколько   беспокоило   то
обстоятельство, что дивизии эти не собраны в единый  кулак  и  что  правый
фланг его слишком вытянут на юг и юго-восток. Но сегодня ему  не  хотелось
думать о  трудностях,  Петербург  окружен,  а  разрушительные  бомбежки  с
воздуха и артиллерийский обстрел предопределяют его падение.
   ...Примерно к двум часам дня поток поздравляющих иссяк. Но  прежде  чем
приступить к неотложным делам, фон Лееб  должен  был  принять  еще  одного
офицера, которого он сам вызвал с передовой.
   Этим офицером был майор Данвиц.
   Впрочем, майором Данвицу суждено было оставаться лишь  до  той  минуты,
пока  он  не  переступил  порога  кабинета  фон  Лееба.  Сообщить  ему   о
производстве в  следующий  чин  -  оберст-лейтенанта  и  о  назначении  на
должность командира полка фельдмаршал решил сам.
   Когда более двух месяцев тому назад фон  Лееб  впервые  вызвал  к  себе
Данвица, он не знал точно, послал ли Гитлер  своего  бывшего  адъютанта  к
нему в штаб в  качестве  соглядатая  или  просто  дал  майору  отставку  в
результате каких-то интриг, денно и нощно плетущихся при "дворе" фюрера.
   Так или иначе тогда фон Лееб решил не рисковать и  выиграть  при  любых
обстоятельствах. Удовлетворив желание Данвица занять  строевую  должность,
он, с одной стороны, оказывал  услугу  этому  офицеру,  тем  большую,  что
поручал ему командование штурмовым отрядом,  с  другой  -  убирал  Данвица
подальше от своего штаба, что было  целесообразно  при  всех  условиях,  и
давал ему возможность погибнуть или отличиться. В этом, последнем  случае,
рассчитывал фельдмаршал, Данвиц запомнит, кому лично обязан своим успехом,
что немаловажно,  если  фюрер  по-прежнему  благоволит  к  своему  бывшему
приближенному.
   Фон Лееб выиграл. Гитлер не забыл о Данвице. Не случайно этот майор был
по личному приказу Йодля вызван  в  штаб  группы  армий  "Север"  как  раз
накануне приезда туда Гитлера. Данвица  пригласили  в  салон-вагон  фюрера
сразу же после того, как сам он, Лееб, оплеванный,  опозоренный  Гитлером,
покинул этот вагон.
   О чем спрашивал Данвица фюрер? Может быть, и о нем, фон Леебе?..
   При порядках, господствовавших в старой немецкой армии, сама мысль, что
кто-либо  из  руководителей  государства  будет   интересоваться   мнением
третьестепенного офицера о старших военачальниках, показалась бы  нелепой,
кощунственной. "Но в наше время, - размышлял фон Лееб, - все это - увы!  -
вполне возможно".
   В  мыслях  своих  фон  Лееб  все  еще  отделял  себя   от   Гитлера   и
национал-социализма. Но это было всего лишь иллюзорное  самоутешение.  Ибо
на деле фон Лееб вот уже три года был одним из  верных,  покорных  Гитлеру
служак, хотя формально и не  состоял  членом  нацистской  партии.  Это  он
получил Рыцарский крест за вторжение во Францию, он оккупировал Судеты, он
нес теперь огонь и смерть на советскую землю. Планы Гитлера  были  и  его,
фон Лееба, планами.
   Некоторая же внутренняя оппозиция фельдмаршала Гитлеру и его  окружению
была основана не на каких-то принципиальных разногласиях, а на  уязвленном
самолюбии.
   Старый кайзеровский офицер страдал от унижения, отдавая  себе  отчет  в
том, что продал свою шпагу ефрейтору, который в иные времена  незамеченный
стоял бы перед ним навытяжку.
   Но эти  чувства  говорили  в  фон  Леебе,  лишь  когда  фюрер  разносил
фельдмаршала. В такие минуты фон  Лееб  повторял  про  себя  в  бессильной
злобе: "Ефрейтор, невежественный, грубый ефрейтор!.."
   Но когда Гитлер был к нему благосклонен, фон Лееб уже  не  вкладывал  в
это слово оскорбительного смысла. Он говорил себе: "Что ж, в конце концов,
и Наполеон был когда-то капралом. Однако это не помешало ему  впоследствии
иметь у себя на службе таких отчаянной смелости  полководцев,  как  Мюрат,
или таких дипломатов, как Талейран".
   Так  размышлял  фон  Лееб  и  сегодня,  принимая   поздравления   своих
подчиненных.
   Еще полтора месяца назад  уверенный,  что  карьера  его  рухнула,  ныне
фельдмаршал чувствовал себя так, как в далекие дни во Франции.
   "Как быть дальше? - размышлял  фельдмаршал.  -  Может  быть,  не  стоит
больше испытывать судьбу? Может быть,  после  парада  войск  на  Дворцовой
площади, принимать который, несомненно, будет сам Гитлер, попросить фюрера
об отставке, ссылаясь на годы и болезни? Уехать к себе в имение увенчанным
лаврами покорителя Петербурга?.."
   Но чем явственнее представлял себе фон Лееб прелести семейной  жизни  в
родовом имении под Кенигсбергом, когда он,  окруженный  почетом,  овеянный
славой, будет со стороны наблюдать за "суетой сует",  тем  больше  начинал
точить его сердце червь тщеславия.
   "Почему  отставка?  Зачем?!  -  спрашивал  он  себя.  -  Уйти  накануне
победоносного окончания войны? Отойти в сторону, в тень в то время, как на
генералов-победителей посыплются почести  и  награды?  Когда  будут  щедро
раздаваться жирные земли России?.."
   И вдруг фон Лееб со всей отчетливостью  представил  себе,  что  это  от
него, командующего почти третью  вооруженных  сил  Германии  на  Восточном
фронте, во многом зависит наступление часа окончательной победы!
   Ведь судьба Москвы зависит от того, как  скоро  он,  фон  Лееб,  сможет
перебросить в помощь фон Боку большую часть  своих  высвободившихся  после
захвата Петербурга войск. Следовательно, это  он,  фон  Лееб,  в  конечном
итоге решит исход всей войны! И если принимать победоносный парад войск на
Красной площади будет конечно  же  сам  фюрер,  то  вполне  возможно,  что
командовать этим парадом на этот раз он прикажет двоим: фон  Боку  и  ему,
фон Леебу.
   Добровольно отказаться от всего этого?  Покинуть  пир  перед  тем,  как
будет подано самое лакомое блюдо? Уйти из строя в момент, когда  вручаются
высшие награды, исчезнуть за секунду до того, как назовут твое имя?..
   Нет, только глупцы ведут себя таким образом! В конце концов, шестьдесят
пять лет для генерал-фельдмаршала совсем не старость. Он, фон Лееб,  стоял
на посту в часы неудач, когда на него  сыпались  оскорбления  фюрера.  Так
зачем же уходить теперь, накануне часа победы, когда его ожидают награды и
рукоплес