ревьями.
   Поднявшись на крыльцо, Жогин толкнул ногой незапертую дверь.
   - Вы в сенях подождите. Я сейчас, - сказал он и, притворив за вошедшими
Анатолием и Верой дверь, исчез.
   Они осмотрелись. В сенях было прохладно и  сумрачно.  Плотно  прикрытая
дверь, очевидно, вела в горницу. На бревенчатой  стене  висел  умывальник.
Под ним, на табурете, стоял таз. В дальнем конце сеней угадывалась крутая,
уходящая вверх лестница.
   Анатолий и Вера  молчали,  прислушиваясь  к  звукам  снаружи  и  ожидая
прихода Кравцова.
   Но когда дверь снова отворилась, они увидели, что Жогин был один.
   - А где же... - почти одновременно произнесли они  оба,  но  Жогин,  не
дожидаясь конца вопроса, ответил:
   -  А  товарищ  Кравцов  в  другую  гостиницу  отправился.  Стеснять  не
пожелали. Вы, значит, у меня побудете, а  товарищ  Кравцов  решил  сам  по
себе. У него в Клепиках знакомых ку-уда как много!  А  вам  привет  просил
передать. Вот так.
   Он произнес все это не спеша, с расстановкой,  и  трудно  было  понять,
усмехался ли он про себя при этом или нет.
   "Но мы хотим быть вместе!" - чуть не вырвалось у  Анатолия,  однако  он
вовремя подавил эти слова, вспомнив инструкцию Кравцова.
   Жогин показал на лестницу и произнес:
   - Чего ждете-то? Давайте наверх.
   - Скажите, пожалуйста, - робко  произнесла  Вера,  -  это  правда,  что
немцы... - Она умолкла, так и не договорив.
   -  Коль  не  врут,  значит,  правда,  -  на  этот  раз  уже  откровенно
усмехнувшись, ответил Жогин. - А только что здесь удивительного? - как  бы
самого себя спрашивая и разводя руками, заметил он. - Война - могут и  без
разрешения появиться, раз сила есть. У вас, извините, национальность какая
будет? - неожиданно задал он вопрос.
   - Мы русские, - поспешно ответил Анатолий.
   - Ну вот и хорошо. Опять же, если в комсомоле состоите,  никто  вас  за
язык не тянет. Товарища Кравцова хорошо знаете?  -  без  всякого  перехода
спросил он.
   - Нет, нет, что вы! - торопливо ответил Анатолий. - Откуда? Мы в поезде
вместе ехали. На одной полке. А потом поезд разбомбили...
   - Ну и ладно, - готовно, почти  радостно  согласился  Жогин,  -  вот  и
товарищ Кравцов от знакомства с вами отказывается. Вот и ладно, - повторил
он. - А теперь давайте за мной.
   И он первым медленно и тяжело стал взбираться по лестнице. Через минуту
они уже были на чердаке.  Из  оставшейся  открытой  двери  на  пол  падала
широкая светлая полоса. Пол покрывали остатки сена.  В  углу  лежала  куча
какого-то тряпья. Небольшое оконце было наглухо забито досками.
   Жогин пропустил Анатолия и Веру вперед, а сам остался стоять  у  двери.
Потом сказал:
   - Ну вот что, молодые люди, - и голос его зазвучал на этот раз  сухо  и
деловито, - положение, значит,  такое.  Пока  надо  вам  будет  оставаться
здесь. Хозяйка с поля придет - принесу что-нибудь поесть.  А  чтоб  видели
вас - это ни к чему. Ни вам, ни мне.  Значит,  посидите  тут.  Если  выйти
понадобится, по нужде, скажем, - в пол ногой постучите. А так - шуму лучше
не производить.
   - Но... но немцев же наверняка уничтожат! - воскликнул Анатолий.
   - Оно, конечно, возможно, - снова в прежней своей манере - степенно и с
расстановкой - сказал Жогин, - а только береженого бог бережет. К тому  же
я за вас перед  товарищем  Кравцовым  в  ответе.  Наказ  от  него  получил
строгий. А Кравцов - мужчина серьезный. Шутить не любит.
   - Послушайте, - торопливо сказал Анатолий и сделал шаг по направлению к
Жогину, - я хочу вас спросить... вы же ведь местный и  должны  знать...  а
наши войска здесь есть? Ну как это могло получиться, что немцы...
   Он не решился произнести эти слова "оказались здесь" - и умолк.
   - Насчет войска сказать не могу, не  видел,  -  с  готовностью  ответил
Жогин. - А как оно могло получиться, вы уж лучше у самих немцев  спросите.
Если придется...
   - Неужели вы думаете... - подавленным от волнения голосом  начала  было
Вера.
   - А это, барышня, пусть лошадь думает, - неожиданно  грубо  прервал  ее
Жогин, - у нее на то голова большая. А за нас думает советская власть. Как
кому жить и что кому делать. Мы к  тому  привыкшие.  Ну...  с  новосельем,
значит.
   Он резко повернулся, перешагнул через порог и плотно прикрыл  за  собой
дверь. Через мгновение заскрипела лестница под его тяжелыми шагами.
   Некоторое время Анатолий и Вера в растерянности  стояли  молча.  Сквозь
щели между  досками,  которыми  было  забито  окно,  прорывались  узенькие
полоски  света.  Постепенно  их  глаза  привыкли  к  полумраку.   Анатолий
покопался в куче лежащего под окном тряпья, нашел жесткий порванный  тюфяк
и расстелил его у стены, под забитым окном.
   - Садись, - сказал он  Вере  и  первым  опустился  на  тюфяк.  Но  Вера
продолжала стоять.
   - Садись, - повторил Анатолий.
   - Тебе не показалось, что он улыбался?  -  тихо  и  удивленно  спросила
Вера.
   - Улыбался? Кто? Жогин? Когда?
   - Ну вот когда ты сказал, что немцев наверняка уничтожат. И о  Кравцове
он как-то странно говорил.
   - Разве он говорил что-нибудь о Кравцове?  -  настороженно  переспросил
Анатолий.
   - Ну конечно. Неужели ты не слышал?
   - А, насчет наказа, - успокоенно произнес Анатолии. - Ну,  это  у  него
просто такая манера, видимо. Ерническая, что ли... Ну садись же,  чего  ты
стоишь!
   Она медленно опустилась на  тюфяк  и  села,  поджав  под  себя  ноги  и
прислонясь спиной к стене.
   - Тебе есть не хочется? - спросил Анатолий.
   - Нет. А тебе?
   - Тоже нет. Вот странно! Последний раз мы  ели  часов  двенадцать  тому
назад, не меньше. А спать хочешь?
   - Нет.
   - И я - нет. Ни в одном глазу. А ведь мы всю ночь провели на ногах.
   - А температуры у тебя нет?
   - Ну какая тут может быть температура!..
   Они  сидели  и,  точно  сговорившись,   задавали   друг   другу   самые
незначительные, далекие от всего того, что с ними  приключилось,  вопросы.
Им обоим хотелось слышать голос друг друга, и оба они боялись,  что  может
наступить тишина.
   Он спрашивал, не холодно ли ей, хотя на чердаке было жарко и душно,  не
поранила ли себе ноги, когда бежала, удобно ли ей сидеть,  и  снова  -  не
хочется ли ей есть или спать, а она спрашивала, не болит ли у него голова,
не чувствует ли он жара и не хочет ли прилечь.
   Но наконец наступила минута, когда все эти вопросы иссякли, и  оба  они
умолкли, боясь взглянуть правде в глаза.
   Некоторое  время  они  молча  прислушивались  к   редким,   доносящимся
откуда-то  издалека  ребячьим  голосам,  к  лаю  собаки,  к  стуку   колес
проезжающей телеги.
   Первой не выдержала Вера. Она придвинулась ближе к Анатолию и  спросила
почти шепотом:
   - Толя!.. Как ты думаешь, чем все это кончится?
   Этот шепот подействовал на него подавляюще. Он ответил нарочито громко:
   - А чем это может кончиться? Немцев  наверняка  вышибут,  если  уже  не
вышибли. Я просто уверен, что их уже и в помине нет. Ты помнишь, тогда,  в
лесу, мы слышали стрельбу и этот гул? А теперь? Кругом все тихо. Я уверен,
- продолжал он бодрым, окрепшим голосом, - что все это вообще была  ложная
тревога.   В   крайнем   случае   немцам    удалось    выбросить    группу
парашютистов-смертников. Ну, чтобы создать панику. Ты  сама  подумай,  что
может сделать какая-то горстка немецких  солдат  здесь,  под  Ленинградом,
окруженная со всех сторон нашей  армией?  Да  они  с  самого  начала  были
обречены на уничтожение. Осторожность,  конечно,  не  помешает,  несколько
часов придется посидеть тут, но я уверен, что еще сегодня  вечером,  самое
позднее завтра утром мы будем в Ленинграде.
   Вера молчала, но Анатолий чувствовал, что его слова успокоили ее.
   - А где может быть Кравцов? - неожиданно спросила Вера.
   Этот вопрос вернул Анатолия, почти успокоенного своими  же  словами,  к
тревожной действительности. Он уже забыл о Кравцове, о поручении,  которое
тот возложил на него, и не хотел думать об этом. Он гнал все это из  своей
памяти: и жуткий горящий поезд,  и  катящихся  по  насыпи  обезумевших  от
страха людей, и разговор с Кравцовым, и самого Кравцова.
   Ему хотелось успокоить Веру, принять  какие-то  меры,  найти  выход  из
положения. Но больше всего  ему  хотелось  вернуть  привычное  равновесие,
вновь обрести то состояние, в котором вообще  не  надо  принимать  никаких
ответственных решений.
   В те минуты Анатолий еще ничего толком не знал. Не  знал,  в  самом  ли
деле близко немцы, не знал, как добраться  до  Ленинграда,  не  знал,  как
поведет себя в дальнейшем Вера...
   Но самым главным из того, чего он еще не знал, был  он  сам,  Анатолий.
Ибо всю свою сознательную  жизнь  привык  считать  себя  смелым,  стойким,
способным руководить людьми. Но  сейчас,  впервые  в  жизни  оказавшись  в
сложной, опасной ситуации, он вдруг понял, что не в состоянии  принять  ни
одного разумного решения, и мечтал лишь о том, чтобы  все  каким-то  чудом
само собой изменилось, стало бы на свои старые, привычные места...
   - Почему он ушел от нас? - снова спросила Вера.
   - Ну... откуда я знаю? Может быть, у него тут есть еще знакомые.
   - А почему он сказал, что мы не  должны  знать  друг  друга?  Ну,  а  в
случае...
   Он прервал Веру, чтобы не дать ей возможности договорить эту  фразу  до
конца:
   - Просто элементарная предосторожность. В таком  случае  всегда  лучше,
чтобы один - не тянул другого.
   - А ты думаешь... что такой случай... возможен?
   - Я ничего не думаю, - уже с некоторым раздражением заявил Анатолий.  -
Просто ты меня спросила, я и ответил.
   Вера пристально посмотрела на него, и хотя в полумраке Анатолий не  мог
разглядеть выражения ее глаз, он почувствовал, что она смотрит на него  со
страхом и укоризной.
   Ему стало стыдно. Он обнял Веру и сказал:
   - Не надо волноваться, ну  не  надо!  Я  уверен,  что  все  приключение
окончится благополучно.
   - Ты... не бросишь меня?
   Вопрос был неожиданным. Но уже через мгновение Анатолий понял, что стал
сейчас для Веры единственной надеждой, главной опорой. Ему было жалко  ее,
и вместе с тем он был горд от сознания, что играет  такую  большую,  такую
решающую роль в жизни другого человека.
   Он крепче и крепче обнимал Веру и думал о том, что теперь уж никогда не
бросит ее, сделает все для того, чтобы защитить ее от любой  угрозы  любой
ценой, даже ценой жизни. И чем больше он думал об этом, тем сильнее  верил
в себя, в свои силы, в свою решимость противостоять всему тому, что  может
с ними произойти.
   Это чувство переполняло Анатолия и наконец вырвалось наружу.
   - Верочка, родная моя, ничего не  бойся,  я  всегда  буду  с  тобой,  -
говорил он, и слова сами срывались с его губ. - Мы всегда будем вместе - и
здесь, и там, когда вернемся. Я только  теперь  понял,  что  ты  для  меня
значишь! Да, ты была права там, в Белокаменске, когда говорила...  ну,  ты
помнишь?.. Это верно, я и сам тогда не понимал, что люблю тебя, думал, что
это так, временно... Но теперь я знаю, на всю жизнь знаю,  что  другой  не
будет, что мы будем всегда вместе, а когда я  уйду  на  фронт,  ты  будешь
ждать, а я буду тебе писать, каждый день писать...
   Он говорил бы еще и еще, но в этот момент за дверью послышались  чьи-то
тяжелые шаги и скрип лестницы.
   Вера отпрянула от  Анатолия,  и  он  сам  подался  вперед  в  тревожном
ожидании, однако облегченно вздохнул, когда дверь открылась и он увидел на
пороге Жогина.
   Пригнувшись, чтобы не задеть головой за низкую притолоку, он шагнул  на
чердак и сказал:
   - Вот... поесть вам принес. - Он поставил  на  пол  глиняный  кувшин  и
протянул Анатолию большой ломоть хлеба. - Молоко и хлеб. Крестьянская еда.
Обед сегодня не варим. Не до обеда тут...
   Анатолий молча взял хлеб.
   Вера привстала на коленях и робко спросила:
   - Что-нибудь случилось? Вы узнали что-нибудь... плохое?
   Жогин ответил не сразу. Он потоптался в дверях и потом сказал:
   - А это, барышня, трудно наперед сказать. Плохое, хорошее  -  оно  ведь
для разных людей по-разному считается.  Скажем,  кошка  с  мышкой  играет,
кошке - радость, мышке - слезы. Так ведь оно на свете-то все выходит!
   Он помолчал.
   И Анатолий и Вера ждали от  него  еще  каких-то  слов,  объяснений,  но
вместо этого Жогин сказал:
   - Так, значит, уговор старый. Сидеть тихо. А если по нужде  -  ногой  в
пол стукнете. Три, скажем, раза.
   Он повернулся и шагнул за порог, опять-таки  плотно  прикрыв  за  собой
дверь. Заскрипела лестница.
   -  Странно,  -  вполголоса  произнес  Анатолий,  -  все  как-то   очень
странно...
   - Поешь, Толя, - тихо сказала Вера.
   Он отмахнулся.
   - Нет, ты обязательно поешь! - настойчиво повторила Вера. -  Так  можно
совсем ослабнуть. Не забудь, ведь ты после болезни.
   Анатолий пожал плечами, механически отщипнул от ломтя  хлеба  небольшой
кусочек и положил его в рот. Хлеб был свежий  и  вкусный.  Он  впервые  за
долгое время почувствовал, что голоден. Взял  высокий  глиняный  кувшин  с
узким горлом и  сделал  несколько  глотков.  Молоко  было  теплым  и  чуть
сладковатым. В течение нескольких минут он с аппетитом  ел  хлеб,  запивая
его молоком.
   Когда чувство голода стало постепенно  исчезать,  Анатолий  вспомнил  о
Вере.
   - Теперь ты, - сказал он, протягивая ей кувшин, - ну, без разговоров...
   Она покорно взяла кувшин обеими  руками,  поднесла  ко  рту  и  сделала
глоток.
   Потом поставила кувшин на пол и виновато сказала:
   - Мне не хочется, Толя... Ну совсем ничего  не  хочется.  Ни  есть,  ни
пить.
   - Но как это возможно? Ты не ела почти сутки!
   Она не ответила на его вопрос - то ли не придала ему значения, то ли не
расслышала.
   Наконец она сказала медленно, как будто сама  удивляясь  своим  словам,
своей догадке:
   - А ведь я понимаю то, что он только что сказал... Я все понимаю. А ты?
   Анатолий вздрогнул. Только что он  испытал  несколько  минут  приятного
чувства сытости, и ему ни о чем не хотелось думать, а просто закрыть глаза
и тихо сидеть или дремать, забыв обо всем.
   - Ты хочешь сказать, что... - начал было он.
   - Да, да. Толя, я именно это хочу сказать, - твердо произнесла Вера.  -
Он знает что-то, этот Жогин. Только я  боялась  его  спросить  прямо  так,
напрямик.
   - Но... но как же это может быть! - воскликнул Анатолий  и  вскочил  на
ноги. - Ведь если и в самом деле... они... ну, они... - он запнулся, боясь
произнести вслух это слово - "немцы", - если они где-то здесь, то  как  он
может быть так спокоен?! Ведь он же советский колхозник, для него  они  не
менее опасны, чем для нас?!
   Вера молчала.
   - Нет, ты ошиблась, - уже более спокойно продолжал Анатолий. - Просто у
этого Жогина такая иезуитская манера говорить. Какими-то темными намеками.
К тому же, мне кажется, он  слегка  подтрунивает  над  нами.  Ну,  знаешь,
городские ребята, привыкли к комфорту... А он - от  земли,  крестьянин  от
сохи, как раньше говорили.
   - Сядь, Толя, я хочу, чтобы ты был рядом.
   Он послушно снова опустился на тюфяк.
   - Я хочу сказать тебе одну вещь,  -  по-прежнему  отрешенно  произнесла
Вера. - Я поняла наконец, что я сейчас чувствую. Это четвертое измерение.
   - Что? - удивленно протянул Анатолий.
   - Да, да. Я не помню, где это я читала. Герберт Уэллс? Или...  Ну,  про
зеленую калитку. Мальчик вдруг увидел калитку в стене. Вошел - и  очутился
в другом мире. Совсем в другом. А потом  вернулся.  А  когда  снова  хотел
пойти туда, калитки уже не было. Ничего не было.
   - Не понимаю, какая связь... - недоуменно начал было Анатолий, но  Вера
прервала его:
   - Ну как ты не понимаешь? Ведь это так просто! Значит,  он  есть,  этот
другой мир. Был и есть. Всегда есть. Где-то  рядом.  Совсем  иной.  Только
там, в рассказе, он светлый, хороший. А  вот  мы  оказались  в  другом.  И
кажется, что наш мир, ну тот, в котором мы все  время  жили,  тоже  где-то
тут, рядом, а вернуться в него нельзя. Ни стены, ни забора  нет,  и  войти
нельзя.
   Анатолий пожал плечами и сказал недовольно:
   - Нашла время философствовать. Тот мир,  этот...  Я  тебе  сказал,  что
очень скоро мы будем в Ленинграде.
   - Ты веришь в это?
   - Перестань! - крикнул Анатолий и снова вскочил. Ему хотелось какими-то
словами,  движением  развеять,  прогнать  вновь  охватившее  его   чувство
тревоги. Он стал быстрыми шагами ходить взад и вперед по шуршащему под его
ногами сену.
   - Послушай! - сказал он наконец, останавливаясь перед Варей и сознавая,
что не в силах преодолеть охватывающий его страх.  -  Если  ты  думаешь...
если ты уверена,  что...  они  могут  прийти  сюда,  то  нам  надо  что-то
предпринять!.. Это глупо сидеть  здесь  и  ждать,  пока...  ну,  пока  они
придут, ты понимаешь, глупо! - Он говорил громко  и  с  раздражением,  как
будто из-за нее, из-за Веры, они оказались тут и она причина того, что  им
приходится здесь скрываться. - Я не намерен прятаться тут, как  мышь!  Это
чушь, какая-то нелепость: быть совсем недалеко от Ленинграда и...
   - Ты предлагаешь идти? - прервала его Вера.
   - Да, конечно! Сейчас, немедленно!
   - Но куда мы пойдем? Направо, налево? Прямо?
   - Мы не маленькие! Есть люди, мы можем спросить дорогу.
   - А если мы попадем... к ним?
   На  мгновение  Анатолий   представил   себе   страшную   картину,   как
приближаются одетые в чужую форму люди с оружием, ему показалось,  что  он
слышит немецкую речь. Губы его пересохли, и он провел по ним языком.
   - Что же нам делать? - произнес он сдавленным голосом.
   - Сядь, Толя, - сказала Вера. - Я же говорила тебе, что не могу,  когда
тебя нет рядом. Сядь и положи голову мне на колени, ну,  положи,  мне  так
будет лучше.
   Он прилег  рядом  и  положил  голову  ей  на  колени.  Юбка  Веры  была
разорвана, Анатолий щекой своей ощутил ничем не прикрытую  кожу  ее  ноги.
Вера положила руку ему на голову и стала медленно перебирать его волосы.
   - Все будет хорошо, Толя, все  будет  хорошо,  -  каким-то  монотонным,
баюкающим голосом повторяла она, и все это - ощущение живой, теплой  кожи,
к которой прикасалась его щека, звук Вериного голоса, слова,  которые  она
произносила, - успокаивало Анатолия.
   - Нам надо дождаться ночи, - все так же спокойно, как  будто  говоря  о
чем-то само собой разумеющемся, негромко говорила Вера. - Уж если идти, то
лучше, когда стемнеет. А может быть, к тому времени уже все будет  ясно...
Я убеждена, что скоро придет Жогин и скажет,  что  кругом  спокойно  и  мы
можем выходить.
   - Ты сама не веришь своим словам, -  сказал  Анатолий,  но  больше  для
того, чтобы побудить ее продолжать.
   - Нет, нет, я верю! Разве я не понимаю, что ты волнуешься  из-за  меня,
но скрываешь это? Я знаю, что без меня ты был бы совершенно  спокоен.  Вот
тогда, в поезде,  действительно  надо  было  волноваться:  ведь  мы  могли
погибнуть. А теперь?.. Ну, посидим еще час, еще два, и все кончится...
   Она говорила и говорила, тихо повторяя все  эти  мирные,  успокаивающие
слова, и Анатолий почувствовал, как его охватывает дремота.
   Он ощутил страшную усталость, тяжелый груз в ногах и закрыл глаза...
   Анатолий проснулся, точно  кто-то  изнутри  сильно  толкнул  его.  Было
совершенно темно.
   - Вера! - громко крикнул он, охваченный тревогой.
   - Тише! - услышал он в ответ.
   Он торопливо приподнялся, вытянул руки и коснулся ее плеча. Она сидела,
плотно прижавшись спиной к стене.
   - Я... кажется, заснул, - невольно снижая голос, сказал Анатолий.  -  А
ты? Ты тоже спала?
   - Да, - шепотом ответила Вера. - Слушай...
   И тогда он услышал гул. Тот самый глухой, металлический,  урчащий  гул,
который слышал еще там, в лесу. Он был далекий, будто доносился  откуда-то
из глубины, из недр земли.
   Некоторое время они сидели молча, застывшие, боясь шелохнуться.
   Потом  до  них  донеслись  звуки  выстрелов.  Эти  звуки  сначала  были
далекими, похожими на взрывы рождественских хлопушек. Прошло еще несколько
мгновений, и где-то застрекотал пулемет, только они н