поведением человека,  решал  в  пользу
первого.
   Дисциплину, способность человека выполнить поручение, чего  бы  это  ни
стоило,  Васнецов  ценил  наряду  с  такими  важнейшими  качествами,   как
честность, преданность партии, готовность  отдавать  ей  всего  себя,  без
остатка.
   Поэтому, когда в половине пятого утра в кабинете Васнецова, который  он
так и не покидал после того, как закончилось заседание партийного  актива,
раздался телефонный звонок и начальник штаба  округа  сообщил,  что  немцы
бомбят  наши  города,  в  том  числе  и  близкие  к   Ленинграду   столицы
Прибалтийских республик, первый  вопрос  Васнецова  был:  "Какие  получены
указания?"
   Не  скрывая  своего  волнения,  торопливо,   но   одновременно   как-то
нерешительно начштаба ответил,  что  получен  приказ  наркома  дать  отпор
врагу, выбросить его с территории, на которую он  проник,  но  границу  не
переходить.
   Васнецов спросил, где командующий, получил ответ, что тот должен с часу
на час прибыть из войск, и повесил трубку.
   Перед мысленным взором Васнецова возникла вся широко разветвленная сеть
городской  партийной  организации  -  бюро  горкома,  райкомы,   заводские
партийные   комитеты,   сотни   первичных   партийных   коллективов,    их
руководители, и он испытал минутное чувство  удовлетворения  от  сознания,
что все они находятся в боевой готовности и ждут указаний.
   Он нажал кнопку звонка и поручил  появившемуся  помощнику  -  молодому,
чуть  прихрамывающему  после  ранения,  полученного  в  войне  с  финнами,
человеку - немедленно оповестить всех членов бюро горкома и  попросить  их
приехать в Смольный через тридцать минут.
   Потом он посмотрел на висящие на стене часы, автоматически засек время,
и в тот же момент тревожное беспокойство охватило его.
   Васнецов  подумал  о  том,  что,  поскольку  нет  Жданова,   руководить
заседанием бюро придется ему и, таким образом, именно  на  него  в  первую
очередь ложится ответственность за все решения, которые предстоит принять.
   Разумеется, Васнецов знал, что надо делать  в  первую  очередь,  -  все
надлежащие  меры  на  тот  случай,  если   обстановка   обострится,   были
предусмотрены не только на недавно закончившемся собрании партактива, но и
гораздо раньше: приведение в боевую  готовность  средств  противовоздушной
обороны, круглосуточные дежурства партийных руководителей -  до  парткомов
на крупнейших предприятиях  включительно,  мероприятия  по  линии  органов
государственной безопасности и многие другие.
   И тем не менее сознание, что всего намеченного будет недостаточно,  что
теперь,  когда  опасность,  нависшая  над  страной,  перестала  быть  лишь
теоретической  возможностью,  а  стала  страшной  явью,  надо  предпринять
какие-то новые, важные, не предусмотренные в мирное время действия, -  это
сознание постепенно полностью овладело  мыслями  Васнецова.  И  теперь  он
пытался предугадать, понять, что же необходимо  предпринять  еще,  и,  сам
того не замечая, погрузился в тяжелое раздумье.
   ...Еще две  недели  назад  Васнецов  не  представлял  себе,  что  война
разразится так скоро.
   Подобно миллионам советских людей, он совсем недавно прочитал в газетах
сообщение ТАСС. В коротких и категорических выражениях - в них  угадывался
стиль Сталина - оно опровергало утверждения иностранных корреспондентов  о
концентрации   немецких   войск   на   советско-германской   границе   как
злонамеренные и провокационные.
   В  сообщении  говорилось,  что  Германия   неуклонно   выполняет   свои
обязательства, вытекающие из советско-германского  пакта,  и  слухи  о  ее
намерении напасть на СССР лишены всякого основания.
   Все это не только не соответствовало  тревожной  атмосфере,  в  которой
жила страна, но и шло как бы вразрез с теми призывающими к бдительности  и
боевой готовности директивами, которые систематически приходили в обком из
ЦК.
   Васнецов спросил Жданова, как следует толковать это заявление ТАСС.
   Спокойно и методично Жданов разъяснил Васнецову, что оно преследует две
цели:  во-первых,  успокоить  возможные  опасения  Германии,  -   западная
буржуазная печать, втайне  все  еще  надеясь  натравить  на  нас  Гитлера,
регулярно публикует ложные сведения о  том,  что  СССР  собирается  начать
превентивную войну; во-вторых, оно, это заявление ТАСС, направлено на  то,
чтобы побудить Германию выступить с  аналогичным  документом  относительно
СССР.
   Разъяснение звучало убедительно, и  в  течение  нескольких  дней  после
разговора с Ждановым Васнецов с особым вниманием читал сводки  иностранной
печати и радиоперехваты финских  и  немецких  передач  в  надежде  увидеть
ожидаемое сообщение германского правительства.
   Но такого заявления не последовало. Казалось, что в Германии вообще  не
заметили сообщения ТАСС.
   Васнецов больше не задавал Жданову вопросов на  эту  тему,  ибо  каждый
такой вопрос, в какой бы форме он ни был поставлен, неизбежно  отражал  бы
не только предположение Васнецова, что публикация не достигла своей  цели,
но, следовательно, и сомнение в целесообразности заявления вообще.
   А позволить себе высказать такое сомнение  Васнецов  не  мог.  Хотя  по
положению своему он был одним из ближайших сотрудников Жданова, между ними
все же  существовала  огромная  дистанция,  поскольку  Жданов  был  членом
Политбюро и секретарем ЦК.
   Партийная дисциплина, или, точнее, "партийная воспитанность",  как  она
понималась  в  те  годы  многими  ответственными  работниками   партийного
аппарата, заключалась и в  том,  чтобы  "не  лезть"  в  дела,  входящие  в
компетенцию высшего руководства страны.
   Предполагалось - да и сам Васнецов считал именно так, - что всех,  кого
надо, проинформируют обо всем в необходимом объеме и в  надлежащее  время.
Проявлять же чрезмерную инициативу,  самовольно  пытаясь  расширить  сферу
своей информированности, не следует. Это могло бы дать  повод  ЦК  неверно
истолковать его поведение. А  сама  мысль  об  этом  была  противна  всему
характеру Васнецова.
   И вовсе не  потому,  что  он  боялся  каких-либо  неприятных  для  себя
последствий, хотя на глазах Васнецова, случалось, рушились  судьбы  людей,
которые, как считалось, переоценивали значение своей  личности  и  лелеяли
честолюбивые мечты. Нет, дело было не в боязни. Просто доверие ЦК Васнецов
ценил превыше всего и, потеряв его, потерял бы то, что  считал  главным  в
своей жизни.
   Поэтому во время последующих разговоров  с  Ждановым  Васнецов  уже  не
возвращался к  заявлению  ТАСС  от  14  июня.  Тем  более  что  директивы,
приходившие из ЦК и после  этой  даты,  требовали  все  большего  усиления
бдительности, хотя и с обязательной оговоркой  о  необходимости  соблюдать
полную  секретность  проводимых  мероприятий,  дабы  не  дать  повода  для
провокаций.  Именно   во   исполнение   этих   директив   составлялись   и
пересматривались мобилизационные планы крупнейших предприятий города,  его
наиболее  важных  центров  -  таких,  как  обком,  горком,   Радиокомитет,
телефонный узел, телеграф,  -  уточнялись  перечни  оборонных  мероприятий
райкомов и низовых партийных комитетов, а в повестку  дня  заседаний  бюро
горкома  все  чаще  включались  сообщения  руководителей   штаба   местной
противовоздушной обороны.
   Членам бюро  горкома  было  хорошо  известно  и  то,  что  аналогичные,
требующие боевой готовности директивы приходили и  в  штаб  Ленинградского
военного округа из Наркомата обороны. Именно во исполнение одной из  таких
директив руководители округа и выехали две недели назад  в  пограничные  с
Финляндией районы, чтобы провести инспекцию войск  и  тактические  учения,
потому что, согласно логике вещей, именно оттуда, с севера, только  и  мог
грозить Ленинграду, отдаленному от западных рубежей страны,  потенциальный
противник.
   И тем не менее до вчерашнего дня он,  Васнецов,  с  трудом  представлял
себе реальность надвигающейся войны.
   И не  только  потому,  что  заявление  ТАСС  все  же  оказало  на  него
определенное психологическое воздействие.
   И не только  потому,  что  ЦК  разрешил  Жданову  уехать  в  отпуск  и,
следовательно, не опасался военных событий, по крайней  мере  в  ближайшее
время...
   Было  еще  одно,  психологическое,  но  весьма  важное  обстоятельство,
способствующее убеждению, что внезапно  война  не  начнется:  в  сознании,
скорее даже в подсознании, Васнецова, как и десятков тысяч других  стоящих
на  переднем  крае  социалистического  строительства  людей,  самим  ходом
истории укоренилась мысль о всемогуществе Сталина.
   Факты, неопровержимые факты, размышлял Васнецов, вот уже на  протяжении
многих лет убеждали в том, что жизнь в стране вопреки прогнозам  маловеров
-  уклонистов  и  оппозиционеров  -  развивалась  именно  так,  как   было
предначертано партией, ЦК, Сталиным.
   Вот уже  долгие  годы  страна  развивается  в  мирных  условиях,  давая
сокрушительный отпор отдельным попыткам извне проверить  ее  мощь.  Сталин
выиграл долгую, годами длившуюся передышку, - он оказался прав.
   Сталин сказал, что единственная  возможность  по-настоящему  обеспечить
безопасность страны заключена в создании  мощной  индустриальной  базы,  -
"иначе нас сомнут".
   И опять-таки маловерам казалось  невероятным,  невозможным  решить  эту
титаническую задачу, не  имея  достаточного  количества  квалифицированных
кадров, без финансовой помощи извне.
   Но она в основном была решена менее чем за десять лет.
   Нельзя успешно строить коммунизм, имея  в  стране  два  уклада:  мощную
социалистическую  индустрию   и   раздробленное,   частнособственническое,
мелкотоварное  сельское  хозяйство,  -  и  Сталин  поставил   задачу   его
коллективизации.
   И снова нашлись люди, которым  эта  задача  казалась  невыполнимой,  во
всяком случае в обозримый период времени.
   Однако сплошная коллективизация сельского хозяйства  стала  непреложным
фактом. И на этот раз Сталин доказал свою правоту...
   Нет,  Васнецов  видел  в  Сталине  не  просто   человека,   наделенного
непререкаемой властью, личность, чья железная воля заставляла людей идти в
указанном им направлении. Такая оценка Сталина, характерная для  тех,  кто
не имел ничего общего с марксизмом, показалась бы ему нелепой.
   Васнецов был уверен, что сила Сталина заключается в его  даре  научного
предвидения, в способности находить единственно правильные решения в самой
сложной, еще неясной другим людям ситуации.
   И  когда  Васнецов  размышлял  о  возможности  войны,  эта  уверенность
автоматически направляла ход его мыслей по привычному руслу.
   Если войны можно избежать, говорил  себе  Васнецов,  то  Сталин  сумеет
сделать это. Если ей, несмотря на все принятые меры, суждено  разразиться,
то Сталин опять-таки будет знать об этом в нужный  момент  и  своевременно
укажет партии, народу, что и когда делать.
   Так размышлял Васнецов. И хотя мысли эти не рождались в его сознании  в
столь элементарно-логическом порядке, тем не менее  они  создавали  своего
рода защитный барьер. И другая, казалось бы, бесспорная мысль - о том, что
в любой войне сталкиваются две  силы  и  одна  из  них  неподвластна  даже
Сталину, - уже не могла сквозь этот барьер пробиться.
   ...Но сегодня, на рассвете 22 июня 1941 года, эта непривычная мысль  на
какое-то время овладела сознанием Васнецова.
   Он гнал ее, убеждал  себя  в  том,  что  уже  самое  ближайшее  будущее
наверняка докажет, что Сталин и на этот раз был прав, что он и теперь  все
предусмотрел и скоро, может быть уже через несколько  часов,  наглый  враг
будет разбит и отброшен...
   Перед его глазами  встали  эпизоды  из  недавно  виденного  кинофильма,
заслужившего  высокую  оценку  в  газетах:  небо,   почти   невидимое   за
эскадрильями самолетов  с  красными  пятиконечными  звездами  на  крыльях,
комбриг на  командном  пункте,  читающий  радиодонесение:  столица  врага,
который вчера посмел начать войну  против  Советского  Союза,  обращена  в
руины...
   Ему стало легче на душе.
   - Так и будет! - убежденно сказал вслух Васнецов, услышал свой голос  и
повторил, на этот раз уже про себя: "Так и будет!.."
   Он посмотрел на часы. Через пятнадцать минут соберутся члены бюро.
   Васнецов снял трубку телефона прямой связи со штабом  округа.  Знакомый
голос начальника на этот раз звучал хрипло, точно простуженный.
   - Как положение? - коротко спросил Васнецов.
   - Бомбят Ригу, Либаву, Каунас и Вильнюс, - с трудом  скрывая  волнение,
ответил начштаба.
   - А наши? - нетерпеливо прервал его Васнецов.
   - Что? - переспросил генерал.
   - Я вас спрашиваю о  наших  войсках!  -  громко,  почти  грубо  крикнул
Васнецов.
   Ответом ему было молчание.
   - Вы слышите меня? - еще  громче  произнес  Васнецов.  -  Я  спрашиваю,
каково положение наших войск?
   - Войска Прибалтийского округа ведут упорные бои, -  не  сразу  ответил
генерал.
   Теперь умолк Васнецов. Потом он тихо произнес:
   - Так... - И добавил уже обычным своим  ровным,  спокойным  голосом:  -
Через пятнадцать минут состоится заседание бюро. Вы можете приехать?
   - Так точно, - поспешно ответил генерал, - буду в пять ноль-ноль.
   Васнецов повесил трубку. Потом встал и подошел к столику  у  стены,  на
котором стоял радиоприемник. Повернул  верньер.  Раздался  мягкий  щелчок,
зажглась зеленая лампочка, освещая  шкалу;  откуда-то,  точно  из  другого
мира, послышался  постепенно  нарастающий  гул.  Затем  он  превратился  в
ровный,  мягко  гудящий  фон,  и  на  нем  раздались  громкие,   отчетливо
произнесенные слова:
   - ...рыбаки Охотского моря досрочно выполнили месячный план улова рыбы.
Начиная с понедельника труженики моря -  дальневосточники  будут  работать
уже в счет июльского плана. Но сегодня у  них  уже  в  разгаре  воскресный
день. Тысячи рыбаков со своими семьями заполнили сады и парки...
   Васнецов наклонился к приемнику. Горькая мысль о том, что страна еще не
знает о несчастье, которое на нее обрушилось, пронизала его  сознание,  но
тут же исчезла. Другая мысль целиком захватила его. Ведь этот  голос,  эти
слова звучали из вчерашнего, еще мирного дня, они  были  как  бы  границей
времени, разделенного на две части, и Васнецову на  мгновение  почудилось,
что время остановилось и еще не настало сегодняшнее, страшное утро.
   А диктор все говорил и говорил... Он произносил  обычные,  ставшие  уже
привычными слова, но для Васнецова  они  звучали  сейчас  как  исполненные
глубокого, незабываемого смысла.
   Он еще ближе прильнул к радиоприемнику, хотя слышимость была  отличной,
и жадно ловил, точно впитывал в себя, все то знакомое, будничное,  мирное,
о чем сообщал диктор...
   Потом порывистым движением выключил радиоприемник.
   И сразу услышал  через  открытое  окно  звуки  пробуждающегося  города:
редкие гудки автобусов, дребезжащие звонки трамвая...
   И никто из тех людей, что  ждали  трамвая  на  остановке,  кто  ехал  в
автобусах, никто из тех, кто быстрыми шагами шел  по  тротуару,  спеша  на
работу, - никто еще ничего не знал о нависшей над каждым из них опасности.
   Эта мысль неожиданно поразила Васнецова своей трагичностью, и ему стало
неимоверно тяжело, что он, один из тех, кому верят и  на  кого  полагаются
эти люди, не  может  ничего  сделать  для  того,  чтобы  опасность  прошла
стороной, не коснулась их...
   Раздался громкий звонок аппарата ВЧ -  междугородной  правительственной
связи.
   Васнецов бросился к нему с тайной, подсознательной надеждой,  что  этот
звонок несет за собой нечто новое, важное, дающее всем событиям надлежащий
ход.
   Он схватил трубку, назвал свою фамилию и по первому  же  произнесенному
на другом конце провода слову понял, что говорит секретарь ЦК.
   В это время в кабинет стали один  за  другим  входить  вызванные  члены
бюро.
   Васнецов внимательно слушал голос в трубке, время от времени односложно
говоря: "Так... ясно... так..." - и предостерегающе поднимал палец,  когда
в комнату входил очередной участник предстоящего заседания.
   Наконец он повесил трубку, тяжелым взглядом обвел  уже  рассевшихся  за
длинным столом людей и сказал:
   - Товарищи, сегодня в двенадцать часов по радио  будет  объявлено,  что
началась война. Решение о мобилизации уже принято. Кроме  того,  в  восьми
республиках и шестнадцати областях и краях, включая  Москву  и  Ленинград,
объявляется военное положение. ЦК предлагает нам немедленно  приступить  к
выполнению плана оборонных мероприятий. Андрей Александрович  возвращается
в город.


   В двенадцать часов дня Молотов по поручению ЦК и правительства произнес
короткую речь. Ее транслировали все радиостанции Советского Союза...
   И полдень двадцать  второго  июня  стал  началом  нового  исторического
периода в жизни советских людей.
   С этого момента все то, что случалось раньше в жизни страны, семьи  или
отдельного человека, вспоминалось с обязательной приставкой: "до войны..."
   "До войны", "во время войны", "после войны" - этим словам было  суждено
войти в обиход на целые десятилетия.
   Но в тот жаркий июньский полдень, когда на тысячах площадей и  улиц,  в
миллионах домов, в корабельных радиорубках, в шлемофонах летчиков  звучала
исполненная горечи и тревоги речь о нападении врага, люди еще не думали  о
том, как долго им предстоит воевать.
   Их мысли,  их  чувства  находились  в  те  минуты  под  всеохватывающим
влиянием одного факта: враг напал на Советский  Союз,  война  началась.  И
только три фразы звучали в их ушах уже после того, как  закончилась  речь:
"Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!"
   ...Заседание бюро закончилось относительно быстро,  уже  в  семь  часов
утра секретари горкома, заведующие отделами разъехались  по  городу  -  на
предприятия, в воинские части, каждый в  соответствии  с  возложенными  на
него поручениями.
   Из руководителей в Смольном остался один  Васнецов  -  для  поддержания
связи с командованием округа и Москвой, но через два часа после того,  как
в эфире прозвучало правительственное сообщение, выехал в город и он.
   Прежде всего Васнецов хотел объехать  несколько  райвоенкоматов,  чтобы
убедиться в их  готовности  приступить  к  мобилизации  военнообязанных  -
объявления об этом ждали с минуты на минуту.
   Ближайший к Смольному военкомат располагался на соседней улице.
   Васнецов  еще  издали  увидел  очередь  посредине  квартала,  там,  где
помещался продовольственный магазин,  -  большая  вывеска  "Бакалея"  была
хорошо видна из окна машины. "Вот и первое следствие войны", -  с  горечью
произнес он про себя и подумал,  что  введение  карточной  системы  будет,
очевидно, неизбежным.
   Однако Васнецова ожидало радостное разочарование.  У  входа  в  магазин
действительно толпились люди, но очередь осаждала соседнюю дверь, заслоняя
собою маленькую вывеску райвоенкомата.
   "Но как же так, - с недоумением,  с  облегчением,  с  радостью  подумал
Васнецов, - ведь приказ о мобилизации еще не объявлен!"
   С трудом, под  неодобрительные  возгласы  из  очереди,  он  пробился  в
маленькую приемную военкомата, по лестнице, также сплошь  забитой  людьми,
кое-как протиснулся на второй этаж, где помещался кабинет военкома.
   Двое  красноармейцев  стояли  у  двери,  с  трудом  сдерживая   натиск.
Васнецову пришлось назвать себя, прежде чем его допустили к военкому.
   Пожилой майор в хлопчатобумажной  гимнастерке,  на  которой  проступали
пятна пота, сидел за столом, заваленном стопками бумаг. Увидев  Васнецова,
он поспешно встал и с отчаянием в голосе проговорил:
   - Что делать, товарищ Васнецов?  Голова  кругом  идет!  Полторы  тысячи
заявлении только за два часа!
   - Думаю, что надо радоваться, - начал было Васнецов, но военком прервал
его:
   - Да, но приказ-то еще не объявлен! Что  делать,  как  отвечать?  -  Он
махнул рукой на стопы листков, лежащих на столе. - Тут ведь и стар и млад!
И  люди  призывных  возрастов,  и  подростки,  и