умали!  А мне не хочется,  чтобы мой лучший друг строил из себя
какого-то каннибала,  считающего, что только война может нам помочь выйти из
тупика.
     - Значит,  тупик  вы  все-таки  признаете!  -  торжествующе  воскликнул
Гопкинс, поймавший Рузвельта на слове, которое у того еще ни разу до сих пор
не вырывалось. Но президент мгновенно отпарировал:
     - Не тот термин,  -  сказал он,  -  я имел в виду политический кризис и
только...
     - Ну,  так попробуйте вытащить мир из  этого "кризиса",  избежав войны.
Буду рад выслушать хорошую лекцию по этому поводу.
     - К сожалению,  Гарри,  -  и лицо Рузвельта сделалось задумчивым,  -  я
теперь  все  чаще  обращаюсь к  русской  литературе,  когда  мне  приходится
разбираться в сложностях,  до которых докатилось человечество. На этот раз я
передам вам  мысль одного русского публициста,  с  которым сам  познакомился
недавно.  Но  тем  свежее  у  меня  в  памяти его  мысль:  некий  джентльмен
сомневается в дальнейшей судьбе цивилизации человечества только потому,  что
животный  страх  за  собственные преимущества,  присвоенные за  счет  других
людей,  он переносит на общество в целом.  Он думает:  "Так как с прогрессом
общества  будут  уменьшаться мои  сословные преимущества,  обществу в  целом
будет хуже.  А когда меня вовсе лишат привилегий, общество окажется на грани
гибели..."  -  Рузвельт вопросительно посмотрел на  Гопкинса.  -  Вы поняли,
Гарри?..  Не кажется ли мне,  что, когда меня лишат Гайд-парка, человечество
останется без крова?..
     - Я далек от таких аберраций,  - с цинической откровенностью проговорил
Гопкинс.  -  Меня  беспокоит судьба этого поезда,  -  он  выразительно обвел
вокруг себя рукою,  -  а вовсе не то, что находится там, - и он с презрением
ткнул  пальцем  в  окно  вагона,  на  видневшиеся за  толстым стеклом домики
фермеров.
     - Тогда,  мой друг, - с ласковой наставительностью проговорил Рузвельт,
- вы должны прежде всего выкинуть из головы глупости,  которые в  ней сидят.
Мальтус не  подходит.  Массам людей он  гадок.  Это не философия,  а  грубый
обман. На него нельзя поддеть человечество. Только трусы, потерявшие голову,
могут  полагаться на  подобные  средства  борьбы  с  разумными  требованиями
простого человека.  Запомните,  Гарри: животный страх перед массой не делает
дураков умными -  они остаются дураками.  Пойдемте своей дорогой. Если мы не
сумеем завоевать любовь американцев - конец! - Он погрозил Гопкинсу пальцем.
- Запомните,  Гарри:  сознательный гнев масс -  это  революция.  -  С  этими
словами он отвернулся было к окошку, но тут же снова подался всем корпусом к
Гопкинсу. - Этого вы не записывайте в своем дневнике... А теперь, что вы там
мне приготовили? - И протянул руку к папке, которую держал Гопкинс.
     Гопкинс молча подал лист, лежавший первым.
     Взгляд Рузвельта быстро пробежал по строкам расшифрованной депеши.

     "24 марта 1939
     Американский посол в Лондоне
     Кэннеди
     Государственному секретарю США
     Хэллу
     Лорд Галифакс считает,  что  Польша имеет большую ценность для западных
держав,  чем  Россия.  По  его  сведениям,  русская  авиация  весьма  слаба,
устарела,  оснащена самолетами малого радиуса действия;  армия невелика,  ее
промышленная база не готова..."

     По  мере того как Рузвельт читал,  все более глубокая морщина прорезала
его лоб. Закончив чтение, он еще несколько мгновений держал бумагу в руке.
     Словно нехотя вернул ее Гопкинсу:
     - Что говорит Хэлл?
     - Что Галифакс высказался в пользу того, чтобы провести перед Германией
черту и заявить: "Если Гитлер перейдет эту черту - война".
     - Пусть заявляет...  -  неопределенно ответил Рузвельт,  не поворачивая
головы.  И помолчав:  -  Уж не хочет ли Галифакс,  чтобы мы присоединились к
этому заявлению?
     Гопкинс пожал плечами.
     - Я  их  понимаю,  -  задумчиво  проговорил президент.  -  Чемберлену и
Даладье есть  из-за  чего  рвать на  себе  волосы:  Чехословакия -  в  брюхе
Гитлера, а он пока и не думает двигаться дальше на восток...
     - На Россию?
     - Я сказал: на восток, - с ударением повторил Рузвельт и после минутной
задумчивости продолжал: - Вот когда я много дал бы, чтобы с точностью знать:
действительно ли так слаба Россия или это обычный просчет англичан?
     - Не всегда же они ошибаются.
     - Это становится их  традицией.  Вспомните,  как в  тридцать седьмом их
пресса из кожи вон лезла,  чтобы доказать слабость Китая,  его неспособность
сопротивляться нападению японцев.
     - Это  понятно.  Англичанам чертовски хотелось толкнуть джапов в  Китай
назло нам.
     - Но вспомните,  что они пророчили: капитуляцию Китая через два месяца.
А  что  вышло?..  Джапы  увязли там  так,  что  не  могут вытащить ноги.  Не
получится ли того же с Германией?..
     - Мы могли бы помочь ей так же, как помогали Японии, - ответил Гопкинс,
но Рузвельт резко оборвал его:
     - Я не хочу слушать такие разговоры, Гарри! Слышите, не хочу!
     - Так или иначе, Хэлл готов поддержать стратегию англичан и французов.
     Рузвельт ничего не ответил. Гопкинс продолжал:
     - Их идея заключается в  том,  чтобы поместить Россию...  вне запретной
черты Галифакса.
     Рузвельт снова ничего не ответил.
     Гопкинс знал эту манеру президента:  делать вид,  будто не слышит того,
по поводу чего не хочет высказывать свое мнение. Поэтому Гопкинс договорил:
     - Они  полагают,  что  при  таких условиях Гитлер нападет на  Советский
Союз.
     Рузвельт действительно не  хотел отвечать.  Ему  нечего было  ответить.
Ведь  именно этот вопрос он  поставил перед собою не  дальше получаса назад,
читая послание Вильсона. Вот судьба: ответ потребовался гораздо быстрее, чем
он предполагал.  И  вовсе не в теоретическом плане.  От того,  что он скажет
Хэллу, зависело, быть может, куда и когда двинется Гитлер...


     Близкие к  Рузвельту люди знали,  что,  называя сам себя якобы в  шутку
величайшим притворщиком среди  всех  президентов Штатов,  он  говорил  сущую
правду, тем самым стараясь скрыть ее от людей.
     Он  как-то  сказал:  "Если хотите,  чтобы люди не  знали ваших истинных
намерений,  откровенно скажите,  что собираетесь сделать.  Они тут же начнут
ломать себе голову над совершенно противоположными предположениями".  Однако
сам Рузвельт ни  разу не  последовал этому правилу,  и  тем не менее никто и
никогда не  знал того,  что он  думает.  Президент действительно был великим
мастером притворства.
     Почти  невзначай,  словно  она  не  имела  никакого  отношения к  делу,
прозвучала его просьба, обращенная к Гопкинсу:
     - Дайте-ка мне вон тот бювар,  Гарри. Это мои предвыборные выступления.
Я хочу тут кое-что просмотреть перед встречей с фермерами Улиссвилля.
     Поняв,  что президент хочет остаться один, Гопкинс повернулся к выходу,
но Рузвельт остановил его:
     - Дуглас отдохнул?
     - Макарчер не из тех,  кого утомляют перелеты.  Он давно сидит у меня в
ожидании вашего вызова.
     - Пусть заглянет, когда поезд отойдет от Улиссвилля. Да и сами заходите
- послушаем,  что  творится на  Филиппинах.  Теперь это  имеет не  последнее
значение, а будет иметь вдесятеро большее.
     - Вы знаете мое отношение к этому делу, патрон.
     - Знаю,  дружище,  но  вы  должны понять:  именно обещанная филиппинцам
независимость...
     Гопкинс быстро и решительно перебил:
     - На этот раз нам, видимо, придется выполнить обещание.
     - Через семь лет,  Гарри.  -  И  Рузвельт многозначительно повторил:  -
Только через семь лет!
     - Если это не покажется вам парадоксом, то я бы сказал: именно это меня
и пугает - слишком большой срок.
     Рузвельт покачал головой.
     - Едва  ли  достаточный для  того,  чтобы  бедняги  научились управлять
своими островами.
     - И более чем достаточный для того,  чтобы Макарчер успел забыть о том,
что он американский генерал.
     - Дуглас не из тех, кто способен это забыть. И кроме того, у него будет
достаточно забот на  десять лет  вперед и  после того,  как "его" республика
получит от  нас независимость.  Составленный им десятилетний план укрепления
обороны Филиппин поглотит его с головой.
     Гопкинс недоверчиво фыркнул:
     - Меня  поражает,  патрон:  вы,  такой  реальный в  делах,  становитесь
совершенным фантазером, стоит вам послушать Макарчера.
     - Своею  ненасытной жаждой  конкистадора новейшей  формации он  мог  бы
заразить даже и вас.
     - Сомневаюсь...  Начнем с того,  что меня нельзя убедить,  будто Япония
предоставит нам этот десятилетний срок для укрепления Филиппин.
     - Тем  хуже  для  Японии,  Гарри,  могу  вас  уверить,  -  не  терпящим
возражений тоном произнес Рузвельт.
     Но Гопкинс в сомнении покачал головой:
     - И все-таки... Я опасаюсь...
     - Пока я президент...
     - Я ничего и никого не боюсь,  пока вы тут,  - Гопкинс ударил по спинке
кресла, в котором сидел Рузвельт, и повторил: - Пока тут сидите вы.
     Веселые искры забегали в  глазах Рузвельта.  Поймав руку  Гопкинса,  он
сжал ее так крепко, что тот поморщился.
     - То  же  могу сказать и  я:  что может быть мне страшно,  пока тут,  -
Рузвельт шутливо, подражая Гопкинсу, ударил по подлокотнику своего кресла, -
стоите вы, Гарри! А что касается Дугласа - вы просто недостаточно хорошо его
знаете.
     - Кто-то говорил мне об усмирении...
     - Перестаньте перетряхивать это грязное белье!  -  И  Рузвельт с  миной
отвращения замахал обеими руками.  - Короче говоря, я не боюсь, что Макарчер
променяет президента Рузвельта на президента Квесона.
     - Но может променять его на президента Макарчера.
     - Если бы он и был способен на такую идиотскую попытку,  она не привела
бы его никуда,  кроме осины. Его линчевали бы филиппинцы. Не думаю, чтобы им
пришелся по вкусу президент-янки.  Нет,  этого я не думаю,  Гарри. - По мере
того как Рузвельт говорил,  тон его из шутливого делался все более серьезным
и  с лица сбегали следы обычной приветливости.  Но тут он ненадолго умолк и,
снова согнав с лица выражение озабоченности,  прежним,  непринужденным тоном
сказал:  -  Кстати, Гарри, когда увидите нашего "фельдмаршала", скажите ему,
чтобы не показывался в окнах вагона. Пусть не ходит и в вагон-ресторан. Я не
хочу,  чтобы об его присутствии пронюхала пресса.  А  в ресторане,  говорят,
всегда полно этих бездельников-корреспондентов.
     - Где же  им  еще ловить новости,  если вы уже второй день не собираете
пресс-конференций.
     - Подождут!
     При  этих словах он  жестом отпустил Гопкинса и  принялся перелистывать
вшитые  в  бювар  бумаги.  Отыскав  стенограмму своего  недавнего заявления,
сделанного журналистам в Гайд-парке, он остановился на словах:
     "...Заявление о  включении США в Англо-французский фронт против Гитлера
представляет собою на сто процентов ложное измышление хроникеров..."
     Да,  именно это было им сказано.  Что же это такое -  дань предвыборной
агитации или искреннее заявление создателя первой в истории Штатов настоящей
двухпартийной политики?
     Двухпартийная  политика!  Пресловутые  "лагери"  не  менее  пресловутых
"республиканцев" и "демократов".
     Даже  наедине с  самим собою Рузвельт не  стал бы  называть вещи своими
именами.  Хотя  и  он  сам,  как  и  всякий  мало-мальски  ориентированный в
американской политической жизни человек,  отлично понимал, что дело вовсе не
в   этих  двух  организациях,   имевших  мало  общего  с   обычным  понятием
политической партии. Двумя чудовищами, под знаком смертельной борьбы которых
проходила   вся   политическая   и   экономическая   жизнь   Америки,   были
банковско-промышленная группа Моргана,  с  одной  стороны,  и  нефтесырьевая
группа  Рокфеллера -  с  другой.  Сочетание политики этих  монополистических
гигантов  и  следовало  бы,   собственно  говоря,   именовать  двухпартийной
политикой.   До   Франклина  Рузвельта  такое   сочетание  плохо   удавалось
американским президентам.  Ставленники группы Моргана падали жертвами интриг
мощного    выборного   аппарата   рокфеллеровских   "политических   боссов".
Ставленников Рокфеллера нокаутировал аппарат Моргана.  Для народа это носило
название борьбы демократов с республиканцами.  Но ни один американец с конца
девятнадцатого столетия уже  не  мог  дать  ясного  ответа  на  вопрос,  чем
отличаются республиканцы от  демократов.  Зато  всякий  отчетливо знал,  что
между  ними  общего:  та  и  другая "партия" была  орудием политики решающих
монополистических групп...
     Рузвельт знал,  что его заявление журналистам произвело сенсацию далеко
за пределами Америки.  Через некоторое время государственный департамент дал
знать в Европу,  что в случае конфликта из-за Чехословакии Франция не должна
рассчитывать ни  на поставки американских военных материалов,  ни на кредиты
из  США.  И  в  прямой  связи  с  его  заявлением  находилось то,  что  было
провозглашено в комиссии сената по иностранным делам: "Сенат США не поставит
на   голосование  никакого  договора,   никакой   резолюции,   никаких  мер,
определяющих вступление США  в  войну  за  границей,  так  же,  как  никаких
соглашений,  никаких совместных действий с любым иностранным правительством,
которые имели бы целью войну за границей". А это тоже имело большой резонанс
в Европе.
     Больше того!  С  санкции президента,  в  угоду изоляционистам,  которых
накануне выборной кампании нужно было  умилостивить,  Хэлл  сообщил Франции,
что если разразится война в Европе, французы не получат от Америки больше ни
одного самолета,  даже из  числа уже заказанных французским правительством и
даже из тех, что уже готовы для него...
     Да, именно так обстояло дело с Чехословакией!
     А как будет с Польшей?
     Если Гитлер действительно проглотит и Польшу,  то неужели он, Рузвельт,
и на этот раз получит послание, подобное тому, которое прислал после Мюнхена
английский король?  С  идиотской торжественностью,  на которую способны одни
английские дипломаты,  посол  Великобритании вручил ему  тогда  это  письмо.
Рузвельт помнит его  почти дословно -  так  оно  было  неожиданно и  так  не
соответствовало политическому моменту:

     "Считаю обязанностью сказать вам,  как я приветствую ваше вмешательство
в последний кризис.
                                                                     Георг".

     Последний кризис!..
     По  лицу  Рузвельта пробежала горькая  усмешка:  поистине  глупость  не
мешает им совершать подлости, а подлость - быть дураками!
     Он захлопнул бювар и отбросил в сторону: политика!
     За окном промелькнули первые фермы окрестностей Улиссвилля.  Влево,  на
холме,  прямо против просеки,  сбегавшей к его подошве, среди могучих сосен,
был  виден белый дом  с  колоннами.  Большой красивый дом старинной усадьбы.
Если бы Рузвельт не был в салоне один, он непременно рассказал бы интересную
историю о том,  как в этом доме, наследственном гнезде таких же американских
аристократов-первопришельцев,  какими были  Рузвельты,  генерал Улисс  Грант
подписал приказ о  большом наступлении на  южан  во  время гражданской войны
1861-1865 годов.  Наступление шло вдоль той вон долины. Теперь там виднеются
лишь прозаические оцинкованные крыши станционных построек Улиссвилля.
     Рузвельт мог бы рассказывать долго. Он помнил такие подробности, словно
сам присутствовал при подписании этого приказа среди офицеров-северян,  или,
может быть, в качестве близкого друга хозяина дома.
     Он  и   вправду  представлял  себе  все  это  очень  ясно.   Так  может
представлять себе события только человек, влюбленный в историю своей страны.
Если говорить откровенно,  ему  нередко досаждала мысль о  том,  что  у  его
родины  нет  большого прошлого.  История Штатов еще  слишком коротка,  чтобы
называться "историей" в  буквальном смысле  этого  слова.  Самое  дрянное из
бесчисленных немецких княжеств начинает свои летописи на  несколько столетий
раньше, чем на свет появилось государство Соединенных Штатов Америки.
     Но  чем меньше прошлого было у  Штатов,  тем больше хотелось Рузвельту,
чтобы оно  было  значительным.  А  уж  если  нельзя было  преклоняться перед
величием прошлого Штатов,  то  Рузвельт жил  мечтою о  будущем расширении их
могущества далеко  за  пределы,  ограничивавшие горизонты таких  людей,  как
Грант и Линкольн.  Если бы только они могли себе тогда представить всю силу,
которую таит  доктрина Монро!  Если  бы  только  кто-нибудь  знал,  как  он,
Франклин Рузвельт,  благодарен этому  вирджинскому эсквайру!  Мысль  Джеймса
Монро в  хороших руках может стать орудием перестройки всей политики Штатов.
Быть  может,   даже  перестройка  мира  пойдет  под  новым,   еще  не  всеми
угадываемым,   но  неизбежным,  как  судьба,  водительством  Америки.  Нужно
добиться от  каждого американца,  кто  бы  он  ни  был -  простой фермер или
сенатор,  нового  понимания принципов внешней политики Штатов.  Нельзя вести
старую  политику,   достигнув  нынешней  мощи   Соединенных  Штатов.   Нужно
осторожно,  но  уверенно  поставить  на  повестку  дня  вопрос  о  том,  что
Британская империя одряхлела и изжила себя.  В ее выродившемся организме уже
нет сил,  необходимых для сдерживания центробежного стремления ее  составных
частей.  Тем более нет у  нее возможностей создать центростремительные силы,
необходимые для превращения этого рыхлого кома в  монолит.  А не создав его,
не  пройдешь сквозь  приближающиеся бури.  В  Европе  поднимается фашистская
Германия.  Куда она устремится?  Если трезво смотреть на  вещи,  то при всем
отвращении к  этому  гитлеровско-генеральскому гнезду  нельзя  иметь  ничего
против того,  чтобы немцы дали хорошего тумака Джону Булю.  Это  было бы  на
пользу  Америке.   Никогда  не   будет   поздно  бросить  спасательный  круг
англичанам.  За  этот круг они  заплатят хорошими кусками своей империи.  Но
захочет  ли  усилившаяся Германия разговаривать с  Америкой,  как  равный  с
равным? Не страшно ли ее усиление для самой Америки? Да, всякий дрессировщик
знает, что зверь становится опасен с того дня, как ему дадут отведать теплой
крови.  Тогда он может броситься и на хозяина. Значит?.. Значит, нужно вести
дела  так,  чтобы нацистский тигр  всегда смотрел в  руки укротителя.  Перед
зверем всегда должен быть  выбор:  кусок мяса  или  факел в  морду!..  Такое
положение можно сбалансировать. Разумеется, здесь есть свои трудности. Взять
хотя бы  проклятых джапов!  Тройственный союз Германия -  Япония -  Италия в
Штатах  все  еще  легкомысленно принимают  лишь  за  объединение противников
Коминтерна.  А  это опасная комбинация,  если дать ей  волю.  Рузвельт готов
поставить сто против одного,  что до этой "оси" додумались не в Берлине. Тут
пахнет азиатскими мозгами. А может быть, плесенью Темзы?..
     Тут мысль Рузвельта обратилась к России.
     Россия!   Опыт  России  -   самый  опасный  из  всего,  что  когда-либо
противостояло  капитализму.  Это  уже  не  идея,  не  философские  постулаты
кабинетных социалистов. Это осязаемая реальность нового мира.
     Что  можно было  этому противопоставить?  Только стремительное развитие
самых далеко идущих обещаний рузвельтовского "Нового курса".  Но все это уже
всем надоело.  "Новый курс" - это опять-таки барыш для Моргана и Рокфеллера.
Хорошо,  что  простой  американец  еще  на  что-то  рассчитывает,  он  готов
голосовать за  Рузвельта и  в  третий раз,  потому что ненавидит политиков -
гангстеров и возлагает надежды на зачинателя "Нового курса"...
     Ничего дурного не  было в  том,  что  демагоги-противники подняли крик,
будто Рузвельт ведет Америку к социализму.  Ничего дурного не было бы в том,
если бы  массы поняли это  буквально.  Нельзя недооценивать очарования слова
"социализм" для простого народа.  Но очень печально,  что даже в  Вашингтоне
нашлись глупцы,  принявшие политические маневры президента за измену классу,
который господь-бог поставил во главе угла американского дом