были  какие-нибудь осколки прошлого,
столько лет  скрывавшиеся в  степях  Монгольской Народной Республики.  После
большего или  меньшего запирательства все  они в  конце концов признавались,
что перешли границу не так уже давно:  одни только-только,  другие с  месяц,
третьи с  полгода тому назад.  Не желая оскорблять чувства верующих,  хотя и
немногочисленных  уже,   но  кое-где  еще  сохранившихся  в  стране,  органы
безопасности обращались с  ламами с  известной осторожностью.  До сих пор не
удавалось еще установить,  являются ли эти случаи нарушения границы звеньями
одной цепи, которая куется где-то за рубежом врагами республики, или простым
совпадением.  Но  мало верилось в  такое удивительное совпадение.  Отдельные
данные,  мелкие  штришки  и  признания  давали  основания предполагать,  что
попавшиеся ламы -  только неосторожный авангард более крупной шайки.  Но что
это за шайка,  каковы ее цели,  численность и кто ее хозяева -  изгнанные из
Монголии князья, или духовные правители, или иноземные враги республики, уже
не в  первый раз пытающиеся руками лам нанести удар народной власти,  -  все
это  было  еще  не  совсем ясно.  Но  опыт  и  выработавшееся за  много  лет
государственной деятельности чутье подсказывали Содному-Дорчжи,  что на этот
раз  у  лам  есть  другой,  более сильный и  искушенный в  крупных диверсиях
хозяин,  чем незадачливый перерожденец.  Добыча, которую он так поспешно вез
сегодня из Араджаргалантахита в Улан-Батор, казалась Содному-Дорчжи ключом к
открытому заговору.
     - Скоро ли  дадут мне коней?  -  нетерпеливо спросил он пастуха и,  как
только подвели лошадей, тотчас вскочил на одну из них и движением подбородка
указал адъютанту на задок автомобиля.  Там к решетке багажника был прикручен
длинный тюк, завернутый в запыленную кошму.
     Адъютант быстро распутал веревку и потянул конец кошмы.
     На землю вывалился связанный по рукам и ногам Харада.
     - Айяха! - с одобрительным интересом в один голос воскликнули пастухи.
     Они подошли ближе, и первый из них безапелляционно сказал:
     - Японец!
     Пастухи помогли адъютанту поднять пленника на  лошадь.  Через минуту он
был  привязан к  седлу.  Адъютант перекинул повод через голову коня и  подал
сидящему на другом коне Гомбо-Джапу.
     Ударами  своих  длинных палок  пастухи проложили всадникам путь  сквозь
стадо.
     Вздымаемое копытами четырех  коней  облачко  пыли  покатилось по  степи
напрямик к Ундур-Хану.
     В темнеющем воздухе оно казалось розовым и почти прозрачным.
     Пастухи глядели ему вслед и покачивали головами.
     - Японец, - сказал старший из них. - Тц-тц-тц...
     Двое из них сплюнули и достали из-за поясов трубки.


        "8"

     На второй день пребывания Чэна в полку опять был вылет.
     Чэну  чудилось,  будто  за  яркой  "голубой ящерицей" на  киле  идущего
впереди истребителя,  за  колпаком фонаря он  видит прикрытое темными очками
строгое лицо Фу.  Хотя тот и  не  думал оглядываться,  Чэну казалось,  будто
голова ведущего то и дело поворачивается к его "лисе",  как бы проверяя,  не
потерял ли строя его бывший учитель. Это раздражало Чэна. Как он ни старался
подавить в  себе  обиду,  что  вынужден равняться по  своему ученику,  какие
разумные доводы ни приводил в  пользу того,  что нет в  его положении ничего
зазорного,  в душе все-таки саднило что-то похожее на обиду. Чтобы не думать
об  этом,  он старался смотреть туда,  где маячила в  воздухе "ящерица",  не
чаще, чем нужно было, чтобы держать дистанцию и заданное превышение.
     Чэн стал поглядывать вниз. Сверху земля казалась не такой однообразной,
как  внизу.  Она расстилалась бесконечным разноцветным ковром -  то  уходила
вдаль яркими,  сочными пятнами буйно-зеленых рощ, то лежала черными полосами
рисовых полей. Дальше к югу холмились беспорядочные складки предгорий.
     И  вдруг  из-за  холмов  появились  озера.   Они  лежали  рядами,   как
разноцветные   бусы,    окрашенные    в    неправдоподобно   яркие    цвета:
ослепительно-голубые,  ядовито-зеленые, желтые и красно-коричневые, в оправе
обсыхающих песков.
     Вот впереди блеснула лента реки Ляохахэ. Чэн мельком глянул на "голубую
ящерицу" Фу, набиравшего высоту, и последовал его примеру.
     Ляохахэ прошли  на  боевой высоте.  Линия  переднего края  обозначалась
дымками разрывов.
     Чэн огляделся. Небо казалось чистым. Но едва он успел это подумать, как
впереди вправо блеснул желтый огонек разрыва снаряда зенитки. Хлопья черного
дыма метнулись в  стороны и,  казалось,  застыли в воздухе почти неподвижной
звездой.  Вот  разорвался еще один снаряд,  третий,  четвертый.  Они рвались
правильной полосой, - противник ставил завесу. Чэн отвел взгляд от разрывов,
чтобы следить за Фу.  Тот все набирал высоту.  Потом метнулся вниз. Чэн стал
следить за  движениями "ящерицы",  анализируя пилотаж Фу.  В  Чэне проснулся
взыскательный инструктор:  хотелось к  чему-нибудь придраться.  Но он не мог
уловить никакой ошибки:  движения машины были правильны - Фу владел техникой
пилотажа великолепно.  Как только сознание Чэна это отметило,  чувство почти
неосознанной  неприязни,  гнездившееся  где-то  в  глубине  души,  оказалось
подавленным другим чувством,  большим и радостным,  -  гордостью за ученика.
Что же,  может быть,  и  впрямь,  не заболей тогда в  школе забракованный им
учлет,  Чэн переменил бы о  нем мнение.  Быть может,  он сам сделал бы из Фу
"настоящего человека", того полноценного человека воздуха, создание которого
доставляло столько радости,  но  которого из  Фу  сделал  кто-то  другой.  А
все-таки кое-что сделал и  он,  Чэн!  Как бы ни сложились обстоятельства,  а
ведь он, Чэн, несет частицу ответственности за Фу.
     Между тем от Фу последовал приказ:  "Внимание!" И тотчас же: "Собраться
ко мне!"  Чэн прибавил обороты,  сокращая дистанцию.  Любопытно:  чем вызван
сигнал ведущего?  Но долго гадать не пришлось:  прямо над головой, из густой
облачности,  затянувшей небо, появилось звено серых самолетов. Чэн разобрал:
это  не  были обычные строевые машины врага,  у  этих оперение было необычно
высоко вынесено над концом фюзеляжа.
     Машина Фу  стремительно полезла вверх и  крутой горкой ушла  в  облака,
следом  за  пустившимся наутек  звеном  противника.  Чэн  двинул сектор и  с
удовольствием почувствовал движение вверх послушной машины.
     Тысячу  раз  испытывал он  это  ощущение  напрягшейся в  усилии,  круто
набирающей высоту машины.  Тысячу раз  его  внимание бывало сосредоточено на
том, чтобы не превзойти предел, на котором мотор скажет "довольно" и самолет
вдруг повиснет. Тысячи раз чутко следил он за дыханием машины, казалось всем
своим существом слившись с  ее конструкцией,  в которой для него уже не было
отдельных частей,  а был единый механизм, точный, совершенный, послушный и в
то же время чувствительный к малейшей ошибке,  которую мог допустить летчик,
- механизм строгий и не прощающий оплошностей.
     Да,  тысячу раз испытывал все это Чэн,  но  никогда еще это ощущение не
было таким острым. Сегодня это чувство усиливалось близостью противника.
     Чэн проводил взглядом самолет Фу, нырнувший в облако. Следом в молочную
муть вошел и  сам Чэн.  Тонкая облачность была пробита.  Над головой засияла
ослепительная голубизна неба.  На  его  чистом фоне  Чэн  сразу  заметил рой
самолетов  противника.  Он-то  думал,  что  вместе  с  товарищами преследует
вражеское звено,  а  оказалось,  что  быстроходные новые самолеты противника
завлекали их в  засаду под удар своих строевых истребителей.  Неприятельские
самолеты,  по крайней мере, вдвое превосходили их числом. Враги были близко,
и  Чэн  ясно  различал и  их  окраску и  характерный контур.  На  ум  пришло
настойчивое напоминание Фу:  "Не столько думайте о  том,  чтобы сбить врага,
сколько о  том,  чтобы прикрывать хвост самолета ведущего.  Тогда трофей сам
попадет вам  в  прицел.  Не  бойтесь за  свой  хвост  -  о  нем  думают ваши
товарищи".  Как это новое правило противоречило тому, что сам он втолковывал
ученикам: "Ни на минуту не забывайте о своем хвосте. Истребитель, забывший о
своем хвосте, - верная добыча противника..."
     А  что,  если в самом деле попытаться выкинуть из головы всякую мысль о
том,  что у тебя есть хвост -  самое уязвимое место истребителя?  Что,  если
заставить себя непоколебимо верить:  о твоем хвосте думают товарищи,  так же
как ты сам думаешь о хвосте другого? Не явится ли это гораздо более надежной
гарантией защиты твоего тыла, чем собственное ограниченное внимание, которое
по необходимости приходится рассредоточивать на всю полусферу вокруг себя?..
     Впрочем,  обстоятельства мало подходили для  размышлений.  Вон "голубая
ящерица" Фу качнулась, призывая эскадрилью к атаке.
     Чэн быстро огляделся.
     Обстановка  казалась   невыгодной  для   эскадрильи  -   противник  был
значительно многочисленней.  Тем не менее Чэн в душе одобрил решение Фу. Все
казалось ему не страшным теперь, когда он пришел к заключению о правильности
наставлений заместителя командира  полка.  Как  будто  его  собственные силы
умножились.  Чэн без всякого внутреннего сопротивления послушно повел машину
за "голубой ящерицей"...


     Фу  Би-чен  видел,  как  вся эскадрилья развернулась следом за  ведущим
звеном.  Самолеты шли  с  набором  высоты,  навстречу противнику.  Дистанция
быстро сокращалась.  Все  развивалось так,  как  уже  не  раз  бывало здесь.
Истребители летели компактной массой,  не обращая внимания на огонь, который
гоминдановцы открыли  издалека.  Летчики  Фу  Би-чена  берегли  патроны  для
верного удара.
     Фу  радовался выдержке своих летчиков.  На  ее  воспитание ушло  немало
усилий.  Нужно  было  на  деле  доказать,  что  открывать огонь  с  большого
расстояния  -  значит  уменьшать  запас  патронов  в  стрельбе  с  дистанции
прицельного  огня,   когда  шанс  на  попадание  повышается  вдвое,   втрое,
вдесятеро.  Не  так-то  просто было заставить летчика снять палец со спуска,
когда он видел,  как враг дает по нему самому очередь за очередью. Но Лао Кэ
и Фу добились этого от всех своих людей.  Фу с гордостью думал теперь о том,
что в ближний бой его эскадрилья войдет с полным боекомплектом.  Но вдруг он
с досадою заметил:  правый ведомый открыл огонь без команды.  Фу не вспомнил
при этом о Чэне. Это была для него просто "лиса" - такой же самолет, как все
остальные.  Лишь секундою позже пришло на  память имя  -  Чэн.  Фу  подумал:
"Нервничает..." Было вдвойне досадно,  что нервничает именно Чэн, его бывший
учитель.  Здесь,  в  боевой обстановке,  он,  Фу,  превратился из  ученика в
учителя;  он, Фу, несет ответственность за жизнь своего бывшего учителя и за
жизнь  товарищей,  которых  этот  учитель должен  прикрывать.  Правильно ли,
достаточно ли убедительно изложил он Чэну свои взгляды на бой?.. Повидимому,
нет, раз Чэн выпустил очередь без всякого толка. Да, за эту очередь, которая
может сбить с толку остальных летчиков, отвечает он, Фу...
     Противник продолжал атаковать сверху.
     "Что ж,  лобовая, так лобовая", - подумал Фу. Выбрав себе целью ведущий
вражеский самолет,  он  склонился к  трубе  прицела.  И  вдруг за  привычным
силуэтом  командирской машины  противника  он  различил  очертания  опытного
американского моноплана. Машина была чрезвычайно компактна. Своим малым лбом
она отличалась от окружающих ее самолетов прежнего типа.
     И  тут  произошло нечто неожиданное для  ведомых Фу  летчиков:  ведущий
отвернул от американца,  резко увел машину вправо и  с  набором высоты вышел
над  противником.  Можно было подумать,  что  Фу  забыл все традиции полка и
собственные инструкции,  многократно и  настойчиво преподававшиеся летчикам:
"Не бойтесь лобовой атаки.  Враг ее  не  выдерживает.  Когда наступит момент
действительного риска столкновения,  он  отвернет первым.  Зато у  вас будет
выгодная возможность с кратчайшей дистанции поразить его".
     Маневр Фу был настолько необычным и  нежданным,  что в рядах эскадрильи
произошло секундное замешательство.  Как ни коротко оно было, Чэн не мог его
не заметить, так как сам был его невольным участником.
     А  Фу,  развивая  максимально  возможную  скорость,  уводил  теперь  со
снижением  свою  эскадрилью  на  запад.  Вот  на  короткий  момент  самолеты
окунулись в  облачность,  вот  уже пробили ее.  Летчики увидели землю.  Едва
уловимая на быстром движении, мелькнула лента реки.
     Не сбавляя оборотов и теряя высоту, Фу несся на запад.
     Чэн  старался не  отставать,  хотя не  понимал,  что заставляет Фу  так
спешить,  когда  строевые машины гоминдановцев уже  остались позади.  Только
новый  американский истребитель следовал за  эскадрильей,  словно увлеченный
погоней.  Не было ли совершенным позором уходить от такого противника?  Чэну
казалось:  еще немного,  и  он  не выдержит -  вырвавшись из строя,  атакует
янки...
     Фу  временами выравнивал машину.  Но  как  только противник приближался
сзади  на  дистанцию  действительного огня,  снова  двигал  сектор,  набирая
скорость.
     Река осталась далеко позади.  Фу,  так же неожиданно, как при выходе из
атаки,  сделал горку.  Переход был  столь стремителен,  что перед глазами Фу
пошли темные круги. Кровь отлила от головы.
     Преодолевая напряжение одеревяневшей шеи,  Фу  оглянулся.  Ему хотелось
своими глазами убедиться в том, что эскадрилья следует за ним, хотя он знал,
что иначе и  быть не  может.  Он пересчитал самолеты:  все тут.  С  таким же
усилием повернул голову и с беспокойством оглядел небо.  Он был убежден, что
если  новый  истребитель оторвется от  массы своего сопровождения,  янки  не
ввяжется в бой.
     Фу  потерял скорость на  горке для  того,  чтобы дать возможность менее
скоростным гоминдановцам нагнать американца.  Не все,  но,  по крайней мере,
пять  или  шесть  звеньев пиратов были  теперь  поблизости.  Фу  старался не
потерять  американца в  общей  карусели.  Не  напрасно  же  Фу  разыграл это
позорное бегство.  Теперь нужно было навалиться всеми силами,  оттереть янки
от всей стаи, заставить его сесть.
     - Нажимать,  пока  не  сядет!  -  вслух повторил Фу  и  даже стиснул от
напряжения зубы.
     Как было условлено перед вылетом, его эскадрилья рассыпалась на звенья.
Звенья вышли  противнику во  фланги,  чтобы  разбить его  строй и  заставить
бросить командирское звено,  в составе которого теперь шел американец. Звено
самого Фу, находясь над американцем, должно было заставить его сесть.
     "Нажать,  нажать!" -  непрерывно звенело в голове Фу. Набрав высоту, он
камнем устремился на  противника,  стараясь выбить новый самолет из ведущего
вражеского звена.  Но,  повидимому,  враг понял, чего добиваются истребители
Фу.  Во  всяком случае,  он не рассыпал строй,  как обычно,  и  не завязывал
одиночных боев.  А  янки,  как  пришитый,  висел  на  хвосте своего ведущего
командира.   Повидимому,  он  оставил  намерение  показать  отменные  боевые
качества  нового  самолета  и  думал  только  о  том,  как  бы  вырваться из
мясорубки.  Вероятно,  летчик, сидевший в этом новом самолете, разгадал, что
именно он-то  и  был  целью всей сложной игры,  а  может быть,  это было ему
передано по  радио.  Как бы  то ни было,  он жался к  своим после нескольких
бесплодных попыток вырваться на высоту,  где он мог бы воспользоваться своей
быстроходностью и  улизнуть.  Но  звено Фу  каждый раз  заставляло его снова
втиснуться в кучу мечущихся, как осиный рой, гоминдановцев.
     Наконец  момент  показался Фу  подходящим для  решительного удара.  Его
истребитель сверкнул в  лучах солнца и  вошел в  отвесное пике.  В следующее
мгновение он  был уже под брюхом американца.  Чэн ждал,  что сейчас от  носа
самолета Фу к  американцу протянется пучок белых трасс и  все будет кончено,
но  Фу  сделал переворот в  сторону Чэна и  ушел из атаки,  не дав ни одного
выстрела.


     "У  Фу задержка в  пулеметах",  -  мелькнула у  Чэна острая,  как боль,
мысль.  Положение Фу  показалось Чэну затруднительным.  И  действительно,  в
следующий миг  американец оказался под  хвостом самолета Фу  и  выпустил две
короткие очереди. Чэн различил нитки его трассирующих снарядов. Он не помнил
уже ничего,  кроме того,  что сейчас,  может быть в следующую секунду,  сноп
пламени и черного дыма охватит самолет Фу.  К его удивлению и досаде, Фу, не
сбрасывая  американца с  хвоста,  вошел  в  пологую  петлю,  словно  нарочно
подставляя себя врагу.  Американец,  пользуясь выгодным положением,  дал еще
одну очередь.
     Чэн  отлично знал,  что именно этот американский истребитель -  цель их
вылета,  именно он  нужен командованию.  Но как бы ни был нужен командованию
этот самолет,  Чэн не мог пойти на то, чтобы щадить его в момент, когда янки
угрожал жизни Фу!  Рука Чэна почти помимо его воли легла на сектор. Самолет,
гудя мотором и  дрожа,  выходил правым боевым разворотом в хвост американцу,
продолжавшему вести огонь по Фу. Не отпуская гашеток, Чэн послал "страховую"
очередь,   хотя   был   уверен  в   безошибочности  своих  первых  пуль.   И
действительно, дымок уже тянулся из-под центроплана американца.
     Чэн перевел взгляд на "голубую ящерицу" и с облегчением увидел, что она
невредимой перешла на вираж вокруг падающего американского самолета.


     Увидев пылающий самолет американца,  Фу с досадою ударил по колпаку. Он
не заметил,  кто зажег самолет, но было ясно: все усилия, все хитрости пошли
насмарку. Кто-то помешал посадить американца, кто-то из своих погорячился.
     Задание было сорвано.  Оставалось драться,  как всегда.  Фу собрал свои
самолеты. Бой продолжался по привычной программе...


     Чэн прозевал приказание ведущего и не заметил,  что к Фу собираются все
товарищи.  Увидев пламя там,  куда уперлись трассы его очереди, он забыл обо
всем,  кроме возможности бить еще и  еще.  Были забыты все обещания,  данные
самому себе.  Чэн больше не думал ни о  строе,  ни о товарищах.  Его помыслы
были  заняты  поисками цели,  в  которую  можно  было  бы  послать следующую
очередь.  Все,  чему он учился когда-то,  все, чему столько лет учил других,
собралось  сейчас  в  руке,  охватившей  штурвал.  Тут,  в  этой  невзрачной
дюралевой трубе,  оплетенной затертым шпагатом,  был  сейчас весь  смысл его
жизни. Хотелось взять от машины все, что могут дать полторы тысячи лошадиных
сил,  зажатых в  моторе.  Чэн  испытывал полное слияние с  машиной,  которое
приходит в  восторге полета.  Крылья  казались продолжением собственных рук,
каждое  движение кисти,  каждый нажим  ступни естественными,  как  шаги  при
ходьбе.  И над всем главенствовало и все подавляло одно непреодолимое,  ни с
чем  не  сравнимое желание:  стрелять!  Ведь  он  стрелял  боевыми зарядами,
стрелял не по холщевым мешкам конусов,  не по щитам мишеней,  - его выстрелы
должны были настичь уклоняющегося, сопротивляющегося врага.
     Еще  два  раза он  отчетливо видел,  как  под его выстрелами загорались
вражеские самолеты.
     Значит, сегодня три!
     Три!
     Целых три!
     А  может быть,  только три?  Всего три сбитые машины за целую вечность,
что он кружится в жарком просторе высоко над землей.
     Чэн заставлял машину проделывать целую цепь сложных фигур, чтобы занять
выгодную позицию.  Эта  позиция была ему нужна всего на  долю секунды.  Доля
секунды - и тогда будет четвертый трофей за день.
     Сделав вид,  будто хочет атаковать врага в  лоб,  и  якобы не  выдержав
сближения,  Чэн  задрал  нос  самолета,  уверенный,  что  сам  находится вне
прицела. На себя, еще на себя, пока машина не войдет в перевернутый полет! А
там,  неожиданным для врага иммельманом, оказаться у него на хвосте и прямой
очередью послать жертву вслед первым трем. Четвертого врага за день!..
     Но что же это?! Крик удивления и досады едва не вырвался из груди Чэна,
а может быть, и вырвался, да он сам его не услышал за ревом мотора. Перебои,
несколько коротких перебоев