Погода здесь, в Берлине, чудесная. Я сижу, закутанный пледом, на балконе, на
свежем воздухе,  и пью кофе.  Вскоре мне предстоите выступать.  Птицы кругом
поют... Это грандиозно!
     Риббентроп: - О, это чудесно!


                                     7

     Бережно,  методически Энкель брал из папки лист за листом и,  держа его
за  угол,   поджигал  от  поленьев,  догоравших  в  полуразвалившемся  очаге
пастушьей хижины.  Это был последний привал бригады,  до которого ей удалось
довести  свой  транспорт.  Дальше  -  через  перевалы и  пропасти Пиренеев -
предстояло итти пешим порядком:  в  баках автомобилей не  осталось ни  литра
бензина.  Разведывательный эскадрон Варги был  спешен,  кони  расседланы.  В
самодельные люльки уложены раненые...
     Нелегко  было  жечь  собственное сочинение,  плод  походных  раздумий и
бессонных ночей,  но  рука  Энкеля не  дрожала и  черты его  лица  сохраняли
обычное выражение спокойной сосредоточенности.  Он не торопился и не медлил,
прежде чем взять очередной лист.  Он совершенно точно знал,  сколько времени
есть еще в его распоряжении,  чтобы уничтожить свое детище, - на то он и был
бессменным начальником штаба бригады.
     По мере того как бригада пробивалась к северу,  ее движение становилось
все  трудней.  С  момента выхода в  Каталонию она  дралась,  чтобы выполнить
решение о выводе из Испании иностранных добровольцев,  не складывая оружия к
ногам франкистов,  пытавшихся отрезать им выход.  В то время,  когда бригада
стремилась вырваться из окружения,  борьба на фронтах Испании продолжалась с
неослабевающей силой,  и ее конечный результат все еще не был ясен, несмотря
на усилия мировой реакции помешать защите республики.
     По соглашению,  достигнутому в  лондонском Комитете по невмешательству,
ни  одному из  уходящих из  Испании иностранных добровольцев республиканской
армии не угрожали репрессии фашистов,  но все отлично знали, что ни испанцы,
ни подданные "дуче" и  "фюрера",  -  будь то итальянцы,  немцы,  мадьяры или
новые  "возлюбленные дети"  Гитлера  -  австрийцы,  -  не  избегнут тюрем  и
концлагерей. Поэтому для людей семнадцати национальностей из двадцати одной,
входивших в  состав  бригады,  этот  поход  был  не  столько  борьбою за  их
собственную жизнь, сколько битвою солидарности, битвою за свободу товарищей.
Батальоны Чапаева, Андрэ, Ракоши, Линкольна, Жореса и Домбровского совершали
тяжелый  горный  поход  к   французской  границе  во  имя  боевой  дружбы  с
батальонами Тельмана и Гарибальди.
     Энкель понимал,  что на нем лежит ответственность за то,  чтобы все эти
люди  благополучно достигли французской границы.  Там  им  будут  обеспечены
неприкосновенность жизни и свобода, дружеский прием, пища и кров.
     Лично для себя он не предвидел ничего хорошего и во Франции. Там у него
не было ни близких,  ни друзей,  ни возможности получить какую бы то ни было
работу,  -  ведь он  не  знал французского языка.  Что  такое литератор,  не
знающий языка страны, в которой живет?
     Листы его сочинения,  с таким нечеловеческим спокойствием сжигаемого на
огне,  который  Энкелю,  быть  может,  в  последний раз  удалось развести на
испанской земле, были для него едва ли не самой большой личной жертвой.
     Он был старым солдатом я знал,  на что идет;  он не собирался цепляться
за  жизнь.  Но  мог ли  он  подумать,  что не сумеет сдержать слово,  данное
генералу Матраи,  -  довести до последнего дня повесть -  дневник бригады, -
сделать то, на что сам генерал не считал себя вправе тратить время?..
     Огонь осторожно лизал листы,  нехотя сворачивал их в трубку,  словно не
желая  показать  писателю,  как  закипают чернила  написанных им  слов,  как
исчезают, сливаясь в одну черную рану, строки.
     Один  за  другим  сгоревшие листы  либо  уносились комком в  черный зев
очага,   либо,  выброшенные  обратно  порывом  ветра,  опадали  прозрачными,
красными,  как раскаленный металл,  лепестками.  Энкель притрагивался к  ним
концом штыка,  и они распадались впрах.  Он не хотел,  чтобы врагу,  если он
придет сюда, досталось хоть одно слово.
     Ветер пронзительно взвизгивал над крышей и постукивал грубо сколоченной
дверью.  В  хижине было  темно.  Только огонь  очага бросал красные блики на
черные от  копоти стены,  на  серое  одеяло в  углу,  мерно  вздымавшееся от
дыхания лежавшего под  ним человека.  Когда вспыхивал очередной лист,  блики
делались ярче,  потом тускнели,  укорачивались,  гасли.  Так  до  следующего
листа.
     Энкель был  уверен,  что  лежащий в  углу  командир штабного эскадрона,
ставшего теперь,  как и вся бригада,  пешей командой,  спит. Он не знал, что
Варга  внимательно  следит  за  каждым  его  движением.   Не  видел,   каким
негодованием горят глаза мадьяра,  не  видел,  как  сдвинуты его брови,  как
сердито топорщатся знаменитые на всю бригаду гусарские усы Варги.
     Когда  распался пепел последнего листа,  Энкель взял  переплет и  после
секунды раздумья аккуратно переломил его  на  четыре части и  тоже  бросил в
очаг.  Не  глядя на то,  как огонь охватывает картон,  он застегнул походную
сумку  и  перекинул ее  на  ремне  через плечо.  При  свете последних языков
пламени посмотрел на часы.
     - Не тужи,  Людвиг,  -  неожиданно послышалось за его спиною. - Я верю,
что настанет день,  когда мне удастся вернуться в  Венгрию и  ты приедешь ко
мне!
     - Если буду к тому времени жив.
     - Будешь,  -  уверенно бросил Варга и,  поднявшись на  локте,  принялся
скручивать  сигарету.   -   Я  отведу  тебе  комнату  наверху,  с  окном  на
виноградник,  за которым видны горы.  Ты будешь смотреть на них,  потягивать
вино моего изделия и, слово за словом, вспоминать все, что сжег сегодня!
     Энкель  слушал с  сосредоточенным лицом.  Он  редко  улыбался,  и  даже
сейчас, когда слова Варги доставили ему искреннее и большое удовольствие, он
не мог воспринять их иначе, как с самым серьезным видом.
     Подумав, он сказал:
     - Это неверное слово,  Бела:  "вспоминать".  И  я  и ты тоже -  мы оба,
наверно,  будем думать о том, что происходит здесь. Ибо мы уходим отсюда, но
сердца наши остаются здесь, с этим замечательным народом.
     Варга с удивлением посмотрел на всегда холодного немца:  слово "сердце"
он слышал от него в первый раз.
     - Хорошо, что ты так думаешь, Людвиг. Если испанцы будут знать, что все
мы, побывавшие здесь, душою с ними, им будет легче.
     - А  разве они могут думать иначе?  Какой залог мы  им оставляем:  прах
наших товарищей -  немцев,  и венгров,  и болгар,  и итальянцев, и поляков -
лежит ведь в  испанской земле.  Я верю,  Бела,  мы еще когда-нибудь вернемся
сюда,  чтобы возложить венок на их могилы.  И  не тайком,  а  с развернутыми
знаменами.
     - Да будет так! - торжественно воскликнул Варга.
     - Мы уходим,  но это не значит,  что прогрессивное человечество бросает
испанскую революцию на  произвол судьбы.  Помнишь?  Гражданская война -  это
"тяжелая  школа,   и  полный  курс  ее  неизбежно  содержит  в  себе  победы
контрреволюции,  разгул  озлобленных реакционеров..."  Временные  победы!  -
Энкель  по  привычке  поднял  палец.  -  Временные,  Бела!  Конечная  победа
непременно будет за нами. So!
     - Я никогда не отличался терпением.
     - Тот, кто делает историю, должен видеть дальше завтрашнего утра.
     - Может быть,  ты и  прав,  ты даже наверно прав,  но я всегда хочу все
потрогать своими руками. Я думаю, что мы будем свидетелями полной победы над
фашизмом.
     - А ты мог бы усомниться в этом?
     Варга не ответил. Они помолчали.
     - А Зинна все нет...  -  Варга обеспокоенно взглянул на часы. - Куда он
мог деться?
     - Он с Цихауэром ищет скрипача,  -  помнишь,  того,  что аккомпанировал
певице.
     - Француз, которому оторвало пальцы?
     - Они хотят держать его ближе к себе, чтобы не потерялся в горах.
     - Надо пойти поискать Зинна. Вокруг нашего лагеря всегда шныряет разная
сволочь. Того и гляди, пустят пулю в спину!
     Варга сбросил одеяло и  с  неожиданною для  его  полного тела легкостью
поднялся на ноги. Словно умываясь, чтобы разогнать сон, потер щеки ладонями.
Раздался такой звук, будто по ним водили скребницей.
     - У тебя, видимо, нет бритвы? - спросил Энкель.
     - Не буду бриться, пока не попаду в Венгрию!
     И  Варга рассмеялся,  потому что это показалось ему самому до  смешного
неправдоподобным, но Энкель не улыбнулся и тут.
     Поддев штыком уголек, Варга старался прикурить от него сигарету.
     - Проклятый климат,  -  ворчал он между затяжками. - Или пересыхает все
до  того,  что мозги начинают шуршать от  каждой мысли,  или отсыревает даже
огонь... А у нас-то, в Венгрии... - мечтательно проговорил он.
     Сигарета затрещала и выбросила пучок искр.
     Варга в испуге прикрыл усы и рассмеялся.
     - Все фашистские козни... Петарды в табаке!
     И  рассмеялся  опять.   В  противоположность  Энкелю  он  мог  смеяться
постоянно, по всякому поводу и в любых обстоятельствах.
     - Пойду поищу Зинна,  -  повторил он, когда, наконец, удалось раскурить
сигарету, и, подобрав концы накинутого на плечи одеяла, вышел.
     Его коротенькая фигура быстро исчезла из поля зрения Энкеля,  стоявшего
у  хижины  и  молча  смотревшего на  север,  стараясь восстановить в  памяти
сложный рельеф тех  мест,  по  которым предстояло итти бригаде.  Он  был ему
хорошо знаком по карте.
     Ветреная и не по-весеннему холодная ночь заставила его поднять воротник
и  засунуть  руки  в  карманы.   Он  стоял,  слушал  рокот  горного  потока,
доносившийся так  ясно,  словно вода  бурлила вот  тут,  под  самыми ногами,
смотрел на звезды и думал о печальном конце того, что еще недавно рисовалось
им  всем,  как  преддверие победы.  Они  думали,  что  многое  простится  их
несчастной родине за то,  что они,  тельмановцы, водрузят свое знамя рядом с
победным стягом  Испанской республики...  Тельмановцы!  Сколько человеческих
жизней!  Неповторимо сложных в  своей  ясности и  простоте.  Сколько больших
сердец!  Тельман!  Для  многих из  них  он  был олицетворением самых светлых
мечтаний о  жизни,  которая придет  за  их  победой,  -  он,  носитель идей,
завещанных Лениным,  идей Сталина...  Он,  знаменосец, которого они мысленно
всегда представляли себе идущим впереди их батальона...
     В темноте послышались шаги,  стук осыпающихся камней. Энкель хотел было
по  привычке окликнуть идущего,  но  услышал перебор гитары и  хриплый голос
Варги:

                Товарищи, мы обнимаем вас.
                Прощаемся с испанскими друзьями
                Возьмите чаше боевое знамя,
                Шагайте с ним в сраженье в добрый час
                Во имя братства, что связало нас...

     Из темноты вынырнул силуэт Варги.
     - Посмотри-ка,  что за инструмент.  -  И  Варга придвинул к самому лицу
Энкеля гитару, на которой тускло поблескивала инкрустация из перламутра.

                ...Два жарких года схваток и побед
                Мы с вами честно шли сквозь смерть и пламя,
                В сердцах боев жестоких выжжен след.
                И где могил любимых братьев нет!
                Так жили мы, так умирали с вами...

     Варга умолк, прислушиваясь к утихающему звону струн. Негромко повторил:

                И где могил любимых братьев нет!..

     И Энкель так же тихо:

                И горе у живых в груди теснится,
                Нам незачем сегодня слез стыдиться...

     - А Варга неожиданно резко:
     - Слез нет!.. Нет, и не будет!..
     - Нет... не будет... А где Зинн и другие?
     - Тащат своего цыпленка.
     Варга исчез в хижине и через минуту сквозь звон гитары весело крикнул:
     - А ты знаешь,  Людвиг,  моего эскадрона прибыло!  Они ведут сюда еще и
того чешского летчика Купку,  которого, помнишь, вытащили из воронки... - Он
расхохотался.  - Бедняга тоже безлошадный, как и я. Говорит, что, как только
вырвется отсюда,  раздобудет новый самолет и  перелетит обратно в  Мадрид...
Вообще говоря, неплохая идея, как ты думаешь?
     - Вопрос о выводе добровольцев решен, - размеренно произнес Энкель, - и
мы не можем...
     - Ты не можешь,  а мы можем!  -  нетерпеливо крикнул Варга.  - Чорт нам
помешает!.. Вернемся - и больше ничего... Плевать на все комитеты! Только бы
вывести отсюда немцев,  а там,  честное слово,  вернусь в Мадрид! Непременно
вернусь!
     - Верхом? - иронически спросил Энкель.
     - Чех возьмет меня с собою на самолете.
     Пальцы Варги проворней забегали по струнам.
     - Эх, нет Матраи!.. Без него не поется.
     Из темноты хижины до Энкеля донесся жалобный гул отброшенной гитары. Он
пожал плечами и сказал:
     - Пожалуйста,  минуту  внимания,  майор...  Я  изменяю порядок движения
бригады. Твои люди поведут лошадей с больными.
     В дверях выросла фигура Варги.
     - Мы условились: эскадрон отходит последним. Мы прикрываем тыл!
     - Нет, - голос Энкеля звучал сухо, - последними идут немцы.
     - А  что,  по-твоему,  мои кавалеристы...  -  начал было Варга,  однако
Энкель, не повышая голоса, но так, что Варга сразу замолчал, повторил:
     - Последними идут тельмановцы... So!
     Варга шумно вздохнул.
     - "So",  "so"!  -  передразнил он Энкеля.  - Значит, мы... госпитальная
команда?!
     Он хотел рассмеяться, но на этот раз не смог.
     Это  был  уже третий пограничный пункт,  к  которому французские власти
пересылали бригаду,  отказываясь пропустить ее  через  границу в  каком-либо
ином месте.  И вот уже третьи сутки,  как бригада стояла перед этим пунктом.
Полосатая балка шлагбаума была опущена;  в  стороны,  насколько хватал глаз,
тянулись  цепи  сенегальских  стрелков,  виднелись  свежеотрытые  пулеметные
гнезда. Вдали, на открытой позиции, расположилась артиллерийская батарея.
     Истомленные  горными   переходами,   лишенные  подвоза   провианта,   в
износившейся  обуви,  ничем  не  защищенные  от  ночного  холода,  даже  без
возможности развести костры на  безлесном каменистом плато,  бойцы бригады с
недоуменной грустью смотрели на ощетинившуюся оружием границу Франции.
     У  сенегальцев был  совсем  нестрашный вид:  забитые,  жалкие  в  своих
шинелях не по росту,  в  ботинках с  загнувшимися носами и в нелепых красных
колпаках, они часами неподвижно стояли под палящим солнцем. В их глазах было
больше удивления, чем угрозы.
     Даррак,  Лоран и другие французы пытались вступить с ними в переговоры,
но африканцы только скалили зубы и поспешно щелкали затворами.  С испугу они
могли и пустить пулю...
     Энкель и Зинн третьи сутки напрасно добивались возможности переговорить
с  французским комендантом.  Он  передавал через пограничного жандарма,  что
очень сожалеет о задержке, но еще не имеет надлежащих инструкций.
     Солнце село за  горы.  Энкель,  упрямо поддерживавший в  бригаде боевой
порядок,  лично проверил выдвинутые в стороны посты сторожевого охранения. А
наутро  четвертых суток,  едва  край  солнца  показался на  востоке,  посты,
расположенные к северо-востоку,  донесли,  что слышат приближение самолетов.
"Капрони"  сделали  три  захода,  сбрасывая бомбы  и  расстреливая людей  из
пулеметов.
     Не обращая внимания на ухавшие с разных сторон разрывы и визг осколков,
Варга подбежал к  Зинну.  Багровый от негодования,  с  топорщившимися усами,
венгр крикнул:
     - Посмотри!..
     И  показал  туда,  где  на  открытой вершине холма  стояла  французская
батарея.  Зинн навел бинокль и  увидел у  пушек группу французских офицеров.
Они  все  были  с  биноклями в  руках и,  оживленно жестикулируя,  обсуждали
повидимому, зрелище бомбежки бригады. Со всех сторон к этому наблюдательному
пункту мчались верховые и автомобили.
     - Знаешь, - в волнении произнес Варга, - мне кажется, это они и вызвали
"Капрони"!
     - Все возможно.
     - Посмотри,  они  чуть  не  приплясывают от  удовольствия после  каждой
бомбы! Если бы здесь могли появиться еще и фашистские танки, те сволочи были
бы в полном восторге.
     - Ты не считаешь их за людей?
     - Люди?!.  - Варга плюнул. - Вот!.. Если бы они были людьми, республика
имела бы  оружие.  От  них  не  требовалось ни  сантима,  -  только открытая
граница.  Они продали фашистам и ее.  Проклятые свиньи!  Ты мне не веришь, я
вижу.  Идем же...  -  И он увлек Зинна к группе бойцов,  прижавшихся к земле
между двумя большими камнями.
     Когда Зинн спрятался за  один из  этих камней,  первое,  что он увидел,
были большие, удивленно-испуганные глаза Даррака.
     - И  эти  негодяи называют себя французами!  -  сквозь зубы пробормотал
Даррак.
     За его спиною раздался неторопливый, уверенный басок каменщика Стила:
     - Посмотри на их рожи - и ты поймешь все.
     Увидев комиссара, Даррак поспешно сказал:
     - Прошу вас,  на одну минутку!  -  и потянулся к биноклю,  висевшему на
груди Зинна.  Он  направил бинокль на  ту  же  группу французов,  на которую
показывал Зинну Варга. Он смотрел не больше минуты.
     - И это французы...  это французы!..  - растерянно повторял он, опуская
бинокль.
     Лоран сидел, прижавшись спиною к камню и молча глядя прямо перед собой.
     Все так же неторопливо раздался голос Стила:
     - А  тебе,  Лоран,  это  еще один урок:  теперь ты  видишь,  что если в
Испании фашизм официально и носил итало-германскую этикетку,  то, содрав ее,
ты  мог  бы  найти еще довольно много других названий -  от  французского до
американского!  Фашизм,  дружище,  - это Германия Гитлера и Тиссена, Франция
Фландена и Шнейдера.  Это Англия Чемберлена и Мосли... Это, наконец, Америка
Дюпона и Ванденгейма!..
     - Тошно!.. Помолчи!.. - крикнул Лоран.
     - Эх ты, простота! Дай нам попасть во Францию...
     - Я мечтаю об этом,  мечтаю,  мечтаю!  - кричал Лоран. - Дай нам только
пробраться за эту проклятую полосу с черномазыми -  и ты увидишь,  что такое
Франция, ты увидишь...
     В  волнении он  было поднялся,  но  Стил сильным рывком посадил его  за
камень.
     Зинн перебежал к единственной палатке, сооруженной из одеял. Здесь было
жилище и штаб командующего бригадой.  Энкель стоял у палатки во весь рост и,
что  удивило Зинна,  тоже внимательно разглядывал в  бинокль не  удаляющиеся
итальянские самолеты, а все ту же группу офицеров на французской земле.
     - Смотри,  -  сказал он,  увидев Зинна,  -  они спешат к  холму даже на
санитарных автомобилях,  но  ни  одну из  этих машин они не подумали послать
сюда!
     Но Зинн его не слушал,  он спешил организовать помощь бойцам,  раненным
во время налета.
     - Что я говорил?  Ага!  Что я говорил?!  - услышал Энкель торжествующий
возглас Варги  и,  взглянув по  направлению его  вытянутой руки,  увидел  на
дороге,  ведущей к  пограничной заставе,  колонну конницы.  Накинутые поверх
мундиров бурнусы развевались, подобно сотне знамен, за спинами всадников.
     - Стоило им  дождаться спектакля,  который сами же  они и  устроили,  -
захлебываясь, говорил Варга, - как они, повидимому, готовы открыть границу и
выразить сожаление,  что  опоздали на  полчаса.  О,  это они сумеют сделать!
Скоты, проклятые скоты!
     - Меня интересует другое,  -  проговорил Энкель. - Чтобы задержать нас,
они  не  решились поставить на  границе  ни  одного  французского пехотинца.
Смотри: сенегальцы и спаги. Я не удивлюсь, если следующих, кто идет за нами,
здесь встретит иностранный легион.
     Между  тем  автомобиль,  мчавшийся впереди конной  колонны,  подъехал к
пограничному столбу.  Прибежал жандарм и  пригласил Энкеля для переговоров с
французским комендантом.
     Переход мог состояться только на следующий день.
     - Помяни мое слово,  -  сказал Варга.  - Сегодня вечером опять прилетят
"Капрони"!
     Энкель не спорил. Он отдал приказ рассредоточить людей и надежно укрыть
раненых.
     Но  оказалось,  что  на  этот  раз  ошибся Варга.  Вечером прилетели не
"Капрони",  а  "Юнкерсы".  Они  точно так  же  проделали три  захода и