нерального  штаба   (благодаря  тому,   что   основные   офицерские  кадры
создаваемой армии  учились во  французской академии) вскоре  потерпели крах.
Виновниками были  сами  французы.  Они  пытались использовать свое влияние в
Польше  для  захвата  поставок на  польскую армию,  для  овладения ключевыми
позициями  польского  хозяйства.  Общественное мнение  еще  не  окончательно
фашизированной армии быстро разоблачило корни французских симпатий и военных
"услуг"  Вейгана.   Отказавшись  от   корыстной  помощи  Франции,   польский
генералитет метнулся к дружбе с еще более опасным "благодетелем" - Гитлером.
Наследники  Пилсудского  не  хотели  считаться  с  заведомой  агрессивностью
гитлеровской  Германии.   Они  наивно  полагали,   что,  выслуживаясь  перед
Гитлером,  можно направить его захватнические аппетиты в сторону Прибалтики,
Чехословакии, а быть может, послужить ему в "походе на Москву". Так началась
серия всяческих "услуг" и  одолжений,  оказываемых немцам в  обмен на пустые
обещания.  Ворота  Польши  были  распахнуты для  проникновения гитлеровского
влияния на всю политическую жизнь страны и армии, для бредовых идей расизма,
оголтелого национализма и  антисемитизма.  Пошли "охоты" нацистских вельмож.
Геринг  повадился в  Беловежскую пущу  стрелять заповедных зубров.  Начались
идеологические и  краеведческие визиты  многочисленных немецких разведчиков.
Формировались  отряды   фашистского  хулиганья.   Национальные  противоречия
искусственно обострялись.
     Плачевные  результаты  предательства,   совершенного  "полковниками"  в
отношении братской Чехии,  не привели в себя правящую верхушку. Только часть
армейского  командования поняла,  что  совершилось  непоправимое:  спокойная
ранее граница со Словакией превратилась теперь в  ворота для проникновения с
юга   все   того  же   злого  западного  соседа  -   Гитлера.   Общая  длина
германо-польской границы  увеличилась на  пятьсот километров.  Перед  армией
встала тяжкая задача:  растянуть и без того недостаточные силы на две тысячи
километров вместо  прежних тысячи пятисот.  На  каждую дивизию падало теперь
семьдесят километров обороны.  Это  было бы  непосильно и  для первоклассной
современной армии.
     Гитлеровцы  не   хуже   самих   хорохорившихся  "полковников"  понимали
безнадежность  военного  положения  Польши.  Тон  их  становился  все  более
хозяйским.  Этот тон  отрезвил многих поляков.  Даже кое-кто из  заносчивых,
лишенных политической дальновидности министров,  и  те  стали понимать,  что
безграничное потакание  прогитлеровским элементам в  правительстве и  стране
ведет к катастрофе Речи Посполитой.  Снова началась полоса англо-французской
ориентации.  Наиболее разумные элементы склонялись к тому,  что единственным
действительным средством  обуздания Гитлера  было  бы  искренное сближение с
СССР.  Но,  поддерживаемые американским посольством в Варшаве,  английский и
французский послы  сделали все  от  них  зависящее,  чтобы заставить поляков
уклониться  от  военной  помощи  против  агрессора,  предлагаемой  Советским
Союзом. Взамен они предложили свои собственные гарантии, хотя заранее знали,
что эти гарантии не  будут осуществлены и  Польша будет покинута на произвол
судьбы.
     Тем временем нацисты не  теряли времени.  Купленные ими темные элементы
проникали   во   все   поры   общественной  жизни   Польши,   пробирались  в
правительственный аппарат,  в армию. Продажная государственная администрация
разваливалась.  Армейское командование,  офицерство,  даже  солдатскую массу
раздирала   искусственно  раздуваемая  национальная  распря.   Несмотря   на
непосредственную близость войны,  требовавшую объединения всех патриотически
настроенных элементов страны и армии, польские расисты требовали удаления из
армии   евреев   и   украинцев.    Учинялись   демонстрации   националистов,
организовывались убийства антифашистски настроенных людей.  Правительство не
принимало никаких мер против преступников. Главнокомандующий Рыдз-Смиглый не
пользовался в  армии  авторитетом.  Солдаты  ему  не  верили,  офицерство не
уважало его.  В военной среде не существовало ни дружбы, ни доверия. Солдаты
боялись офицеров и ненавидели их.  Офицеры опасались друг друга и завидовали
чиновникам  военного  министерства,  богатевшим  на  взятках  с  поставщиков
интендантства  и  на  солдатских  кормовых  деньгах.   Благодаря  фашистским
порядкам народ не  имел  представления о  том,  что  интендантские запасы не
обеспечивают армии ни сапог, ни шинелей, ни тем более питания даже на первый
день мобилизации.  Сама армия,  включая командующих округами,  не знала, что
новобранцы,  которые пополнят ее  ряды накануне войны или в  ее первый день,
останутся без винтовок и патронов, без ручных гранат. Никто не понимал, куда
ушли  миллиардные кредиты  на  вооружение,  контролируемые только  маршалом.
Инженерная служба  армии  непозволительно отставала.  Она  не  знала  других
средств борьбы с танками,  кроме бутылок с бензином.  Бронесил фактически не
существовало.  Кадровый генеральский состав, имевший хотя бы устаревший опыт
прошлой   мировой  войны,   замещался  молодыми  генералами-политиками,   не
нюхавшими  пороха.  Их  единственной заслугой  являлось  то,  что  они  были
"пилсудчиками". Это не только обескровливало штабы и командование частей, но
и создавало невыносимые отношения между обиженными и выскочками.
     Наконец,    что   самое   важное,   польский   народ,   любивший   свою
многострадальную отчизну,  утратил уважение и любовь к мундиру. Связи народа
с армией были нарушены. Армия перестала быть частью нации там, где проходила
грань,  резко  разобщающая  солдатскую  массу  от  фанфаронов  в  офицерских
мундирах.   Солдатская  масса   не   хотела  и   не   могла   понять  корней
националистической пропаганды.  Польский крестьянин издавна жил бок о  бок с
украинцем и  белорусом.  Он не видел в них ни врагов,  ни людей низшей расы.
Польский рабочий не мог итти по следам антисемитствующих молодчиков,  так же
как он не мог стать врагом украинца или белоруса.
     В  довершение  дезорганизации,  сознательно вносимой  в  армию  врагами
Польши и  ее тупыми и  корыстными правителями,  армия была далека от мысли о
возможности войны с Германией. Вся политическая служба работала на то, чтобы
насторожить армию  против воображаемой опасности с  востока.  Эта  подрывная
деятельность  зашла   очень   далеко.   Она   дала   ужасные  плоды:   вдоль
польско-советской  границы  выросли  линии   оборонительных  сооружений,   а
единственно   опасная   западная   граница   оставалась   незащищенной.   На
польско-немецкой границе не было ни одного сапера даже тогда, когда, начиная
с марта 1939 года,  всем стало ясно,  что нападение Гитлера на Польшу только
вопрос времени.
     Спор о  том,  можно ли  при угрожающей протяженности фронта и  слабости
польских сил  отказаться от  устаревшей доктрины позиционной войны в  пользу
войны маневренной,  в пользу возможности действовать сосредоточенными силами
в надлежащем месте и в надлежащее время, - этот удивительный спор не был еще
окончен к 30 августа. А 1 сентября стало поздно спорить о чем бы то ни было:
немецко-фашистские войска вторглись в Польшу.
     Поспешная мобилизация,  несмотря на энтузиазм,  с  каким польский народ
шел  защищать свою  родину от  нацизма,  провалилась.  Людей,  являвшихся на
сборные пункты,  приходилось отпускать обратно. Их не во что было одеть, для
них не было оружия,  их не на чем было перевезти к линии фронта. Наконец, их
нечем  было  накормить.  А  шептуны  и  прямые  агенты  врага,  вскормленные
предательским правительством,  продолжали подрывную работу. Война уже шла, а
желтые  листки,  вроде  фашистской "Самообороны",  призывали  к  погромам  и
уничтожению евреев,  к  недопущению украинцев в  ряды армии,  к  борьбе не с
немцами,  а "с внутренним врагом, скрывающимся на фабриках и заводах Лодзи и
Варшавы, с красными, засевшими в деревнях восточных кресов..."
     С  таким-то  "противником" встретились  гитлеровские  армии  вторжения.
Девяти  бронетанковым  дивизиям  Гудериана  противостояли двенадцать  бригад
польской кавалерии. Их пики и сабли не могли остановить бронированных машин.
Девятьсот польских самолетов первой линии были предательски уничтожены на их
аэродромах,  прежде чем  раздалась боевая тревога.  Через два  дня  ни  один
польский самолет уже  не  поднимался в  воздух.  Люфтваффе занялась войной с
польской пехотой и  с  мирным  населением.  За  неделю германская армия,  не
встречавшая серьезного сопротивления,  продвинулась в глубь Польши.  Остатки
польских войск,  вытянутых тонкой  линией вдоль  границы,  были  отброшены к
востоку. Удержавшаяся на месте Познанская группа была обойдена и отрезана от
своих.   10-я  германская  армия,   вклинившись  в  линию  обороны  польской
Лодзинской группы, разрезала ее надвое. Одна часть поляков стала отступать к
северу,  другая  к  югу.  В  образовавшийся промежуток ринулись гитлеровские
танки.  Силами двух  дивизий они  спешили к  Варшаве.  Туда  же  рвалась 4-я
немецкая армия вдоль берегов форсированной ею Вислы.  На первый взгляд могло
показаться,   что  не  существует  силы,   способной  противостоять  натиску
бронированного кулака  нацистов.  Но  в  действительности там,  где  фашисты
наталкивались на  организованное сопротивление,  они тотчас останавливались.
Так  было на  северном участке фронта,  где  застряла немецко-фашистская 3-я
армия.
     Тем  временем  Гаусс  со  своими  четырнадцатью  дивизиями  методически
продвигался к  реке  Сад,  имея  первой,  главной целью украинский Львов как
отправную точку для дальнейшего движения на  восток.  По пути ему удалось во
взаимодействии с  соседней группой Пруста окружить и  до последнего человека
уничтожить четыре польские дивизии, искавшие спасения в отходе к Радому.
     10-я  немецко-фашистская армия остановилась у Варшавы.  Столица Польши,
покинутая  правительством и  командованием,  брошенная на  произвол  судьбы,
оказала  неожиданное для  немцев  упорное сопротивление.  Вырвавшаяся вперед
бронетанковая дивизия  10-й  армии  немцев  не  могла  пробиться  к  городу,
защищаемому самоорганизовавшимся населением  и  остатками  воинских  частей,
стянувшихся со  всех  сторон  к  символу польской независимости -  красавице
Варшаве.  Понадобилось окружение города  с  севера  подоспевшими частями 3-й
германской армии, чтобы замкнуть кольцо осады. В этом кольце силами танковых
соединений, авиации и артиллерии фашистов беспощадно уничтожалось все живое,
что еще способно было сопротивляться.
     Но,  вопреки  ожиданиям  Гитлера  и  его  генералов,  даже  подавляющее
превосходство техники и  несоизмеримое численное преимущество фашистов перед
поляками оказалось недостаточным,  чтобы считать задачу решенной.  Там,  где
машинам и  жестокости противостояли патриотизм,  мужество и организованность
защитников,  пасовали и  техника и  нахальства.  Как  только к  отрезанной с
севера  и  юга  Познанской группе  поляков  присоединились остатки  разбитых
Лодзинской и  Торунской группировок и в познанском мешке образовалась сила в
двенадцать дивизий, немцы споткнулись. Во фланг их наступающей на варшавском
направлении 10-й  армии ударили познанцы.  В битву оказалась вовлеченной вся
8-я армия немцев и часть 4-й, оперировавшей на севере. В течение десяти дней
поляки яростно сопротивлялись.  Кровь поляков и  немцев десять дней обагряла
воду  Бзуры.  Понадобилось привлечение новых  немецко-фашистских сил,  чтобы
стереть с  лица земли эти двенадцать дивизий.  Сломить их упорство так и  не
удалось: они дрались за свою Польшу!
     Борьба  остатков польской конницы под  Кутно  и  защита Вестерплятте от
соединенных сил немецко-фашистской армии и  флота должны были показать всему
миру, что может сделать мужество солдат, защищающих свою землю, даже если ею
управляют министры-изменники.
     В  те дни генерал Гаусс испытал неприятное разочарование.  Его дивизии,
приблизившиеся  к  самым  воротам  Львова,   вдруг  остановились.  Население
незащищенного города  не  пожелало принять,  победителей.  Дороги  оказались
перерытыми глубокими рвами, город опоясали наскоро сооруженные укрепления. В
этих окопах рядом с  касками немногочисленных солдат виднелись шляпы и  кепи
горожан.  Это было до  смешного нелепо.  Гаусс мог ждать чего угодно,  но не
того,  что его моторизованные части будут остановлены сборищем штатских. Это
не укладывалось в представления Гаусса о войне.
     Получив такое донесение, Гаусс 16 сентября приехал на место и предложил
командующему обороной Львова немедленно сдаться.  Он не собирался мириться с
тем,  что "какие-то украинцы" желают урезать размер жертвы,  предназначенной
Германии в оплату ее похода на восток.
     Но исторические решения,  принятые в ту ночь,  с 16 на 17 сентября 1939
года,  в  Московском  Кремле,  изменили  весь  ход  событий,  спланированный
заговорщиками против мира. 17 сентября эфир принес заговорщикам убийственное
для них известие.  Великим разочарованием для них были услышанные всем миром
по радио слова Молотова:
     "...События,  вызванные польско-германской войной,  показали внутреннюю
несостоятельность и  явную недееспособность польского государства.  Польские
правящие круги обанкротились...  Никто не знает о  местопребывании польского
правительства.  Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на
произвол  судьбы.   Польское  государство  и  его  правительство  фактически
перестали  существовать.  ...В  Польше  создалось  положение,  требующее  со
стороны  Советского правительства особой  заботы  в  отношении  безопасности
своего государства.  Польша стала  удобным полем  для  всяких случайностей и
неожиданностей,  могущих создать угрозу для СССР. Советское правительство до
последнего  времени  оставалось  нейтральным.   Но  оно  в   силу  указанных
обстоятельств  не   может   больше  нейтрально  относиться  к   создавшемуся
положению.
     От   Советского  правительства  нельзя  также  требовать  безразличного
отношения к судьбе единокровных украинцев и белорусов,  проживающих в Польше
и  раньше  находившихся на  положении бесправных наций,  а  теперь  и  вовсе
брошенных на  волю  случая.  Советское правительство считает своей священной
обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам,
населяющим Польшу.
     Ввиду  всего  этого...   Советское  правительство  отдало  распоряжение
Главному командованию Красной армии  дать  приказ  войскам перейти границу и
взять  под  свою  защиту  жизнь  и  имущество населения Западной  Украины  и
Западной Белоруссии..."
     18 сентября телеграф подтвердил,  что Красная Армия вступила в  пределы
оторванных от  Советской Украины  и  Советской Белоруссии областей  Западной
Украины  и  Западной  Белоруссии  и  преградила  немецко-фашистским  войскам
дальнейший путь к востоку.
     Вместо штатских шляп и кепи горожан Львова против подтягивавшихся войск
Гаусса оказались каски  красноармейцев.  Одна  немецкая дивизия,  сунувшаяся
нахально дальше  дозволенной линии,  была  разбита вдребезги в  ночном  бою.
Гаусс понял, что еще один такой случай - и начнется война с Россией, то-есть
произойдет то,  чего он  страшился больше всего:  война на  два  фронта.  Он
послал парламентеров к старшему командиру советских войск. Для переговоров с
этими  парламентерами  выехали  два   советских  майора.   Гаусс  в   полной
растерянности  расхаживал  по  комнатам  помещичьего  "палаца"  близ  Янува,
служившего пристанищем его  штабу.  Он  ждал инструкций гитлеровской ставки,
стараясь предугадать их  содержание.  Перспектива борьбы  с  Красной  Армией
повергала его в ужас.
     В  эти часы ожидания приказов из  Берлина Гаусс не в  первый раз ставил
перед собою вопрос: как могло случиться, что он, генерал-полковник Гаусс, за
спиной  которого  были  традиции  и  опыт  многих  поколений  военных,  член
сильнейшей  в  Германии  военной  касты,  мечется  тут  в  ожидании  решения
какого-то  жалкого  ублюдка,  чья  военная  карьера  закончилась на  нашивке
ефрейтора?   Почему  этот  недоучившийся  фантазер  нагло  отвергает  мнения
генералов  и   фельдмаршалов?   Какою   страшною  силой  он   подчинил  себе
генералитет?  Что  дает  ему  силу  принимать политические решения  огромной
важности,  зависящие от обстоятельств чисто военного характера?  Почему этот
кретин смеет и может отдавать приказы армиям в сотни дивизий?
     Все  это  было  и  оставалось для  Гаусса  путаницей противоречий,  над
которой он  не только много думал,  но которую уже пытался однажды разрубить
подобно гордиеву узлу.  Тогда  попытка окончилась провалом.  Но  означает ли
это,  что он не должен повторить подобную попытку? Не предоставит ли военная
обстановка условий более  подходящих,  чем  мирное  время  для  того,  чтобы
отделаться от  Гитлера?  Не  наделает ли  этот  дилетант роковых ошибок,  не
подпишет  ли  он  сам  себе  смертного приговора?..  Разве  нет  уже  налицо
крупнейшей политической ошибки  Гитлера,  которая  может  повлечь  за  собою
непоправимую  военную  катастрофу?   Англия  и  Франция  объявили  же  войну
Германии.  Можно ли верить тому, что война на западе - простая формальность,
которую английскому и  французскому правительствам необходимо было  соблюсти
перед лицом своей общественности? А если дело там под нажимом народов пойдет
всерьез?  А если,  в добавление ко всему, завяжется еще драка с русскими вот
здесь,  под  Львовом?  Ведь  тогда действительно сбудутся все  самые мрачные
предсказания...  Чорт  возьми,  нельзя забывать,  что  войны ведутся людьми.
Нельзя предаваться иллюзии,  будто,  заранее обеспечив себе  превосходство в
танках и  самолетах,  тем самым обеспечивают и  верную победу.  Уроки первой
мировой войны  достаточно наглядно опровергают такое заблуждение.  В  каждой
войне есть победитель,  но ведь есть и  побежденный.  Быть слепо уверенным в
том, что стать побежденным может только противник, значит быть кретином...
     ...Наконец прибыл приказ:  отходить,  в  бой  с  советскими войсками не
вступать Гаусс вздохнул с  облегчением.  Этот  приказ вскоре стал известен в
Париже  и  Лондоне,   и  это  была  далеко  не  последняя  неприятность  для
англо-французских заговорщиков против мира.


        "2"

     - Трум-туру-рум-тум-тум... Трум-туру-руммм...
     Жизнь прекрасна!  Снова Берлин,  снова своя  прекрасная квартира,  свои
старые испанцы!
     - Трум-туру-рум...
     Винер,  приплясывая,  переходил из комнаты в  комнату,  с  наслаждением
втягивая  широкими раздувающимися ноздрями немного  затхлый  воздух  комнат,
долго стоявших запертыми.
     К чорту провинциальную Чехию! Все, что можно было извлечь из комбинации
с Вацлавскими заводами, извлечено. Это - прошлое. С тех пор как стало широко
известно,  что Винеру удалось привлечь Ванденгейма к  участию в  делах фирмы
"Винер",  отношение к нему, как ее главе, не только в деловых кругах, но и в
военном  министерстве резко  изменилось.  Не  он  посылал теперь  розы  Эмме
Шверер,  а  сам Шверер привез Гертруде в  день ее  рождения огромную корзину
орхидей.  Винер  испытывал  злорадное удовлетворение при  мысли,  что  такая
корзина должна была обойтись старому филину по крайней мере в сто марок!
     - Трум-туру...
     Жизнь прекрасна!  Пусть Гитлер и  его  генералы называют польский поход
"контратакой" или как им  угодно еще,  -  первый же день этой войны показал,
что значит военная конъюнктура на полном ходу:  самолеты, самолеты и еще раз
самолеты!
     - Трум-туру-рум...
     Ах,  если  бы  сбросить с  плеч  хотя  бы  десяток лет!  Можно было  бы
по-настоящему использовать то,  что  Гертруда уехала  в  Карлсбад.  Аста  не
помеха. Девчонка сама воспринимает возвращение в Берлин, как праздник.
     Конечно,  было  бы  интересно взглянуть,  как  работают  в  Польше  его
самолеты,  но  на  это  ушли  бы  как  ра