волю себе сказать с особенной настойчивостью, - Харада поклонился.
     Ударить его  по  темени или пустить в  это темя пулю -  вот чего больше
всего на  свете хотелось сейчас Бельцу.  Но  он не мог себе позволить такого
удовольствия. Только сказал:
     - Вы не сделаете дальше ни одного шага.
     - Мы можем опоздать к цели.
     - Когда я отдохну, мы пойдем к границе... Садитесь!
     Харада послушно опустился на  корточки.  Его силуэт стал похож на  кучу
камней,  о  какие  поминутно спотыкался Бельц.  Немец  сразу успокоился:  он
заставит японца вывести его к границе. До всего остального ему нет дела.
     Бельц пошарил вокруг себя ногою,  пытаясь отыскать что-нибудь,  на  что
можно было бы сесть. Ничего не нащупав, опустился прямо на землю.
     - Как хотите,  а я должен закурить,  - сказал он через несколько минут,
снова вынув смятую пачку, и стал на ощупь расправлять сломанную сигарету.
     Так же на ощупь Бельц чиркнул спичкой и прикурил из горсти.
     - Хотите? - спросил он японца, протягивая сигареты.
     Харада не дотронулся до пачки и ничего не ответил.
     Бельц, докурив, повторил:
     - Отдохнем и пойдем к границе.
     Он сказал это больше для самого себя, чем для японца.
     И снова не получил ответа.
     Бельц  передвинул кобуру с  пистолетом на  живот.  Он  пожалел,  что  в
темноте японец не может видеть его движения: это было бы полезно.
     Бельц опустил голову на руки,  упертые в неудобно растопыренные колени.
Он  задумался.  Одна  мысль была противнее другой.  Было просто удивительно,
сколько прожитых лет может пробежать в памяти человека за несколько минут. В
эти  мгновения,   когда,   борясь  с  усталостью,   Бельц  пытался  отогнать
овладевавшую им сонливость, его взор уходил в прошлое.
     Как  в  окне  мчащегося поезда,  мелькали  события  детства,  кадетский
корпус,  служба в авиации.  Западный фронт первой мировой войны, поражение и
скучная работа в Люфт-Ганзе,  год почти ничегонеделания рядом с запутавшимся
в своих сомнениях Эгоном Шверером, и опять война. Тут воспоминания сделались
более отчетливыми:  Польша в  развалинах от немецких бомб,  горящая Варшава,
оккупация  Франции,   воздушный  блиц  над  Англией,   оказавшийся  кровавой
опереткой,  рассчитанной на  обман простаков,  которым незачем было  знать о
том,  что  творится за  кулисами этой  "битвы  за  Англию"...  Возвращение в
транспортную авиацию,  вызов к рейхсмаршалу и посылка в личный отряд фюрера;
за этим снова приятная служба пилотом рейхсмаршала,  производство в генералы
и  командование личным отрядом Геринга,  многочисленные полеты во все страны
Европы  и   неизменное  возвращение  с  трофеями.   Потом  пожар  от  бомбы,
уничтожившей квартиру вместе  со  всеми  трофеями,  метание между  ставкой и
Восточным фронтом...  Темные слухи,  идущие с востока;  превращение немецкой
авиации из ястреба,  безнаказанно клюющего добычу, в затравленную ворону, от
которой во  все стороны летят окровавленные перья.  Немцы,  которые хотели и
отважились следить  за  передачами радиостанций "Свободная Германия",  могли
слышать советские сводки.  А эти сводки говорили,  что события развиваются с
молниеносной быстротой.  21 апреля слово "Берлин" уже упоминалось в  связи с
действиями советской пехоты и танков.
     "...Гитлеровцы пытались любой  ценой не  допустить выхода наших войск к
Берлину.  Они сняли с  других участков фронта ряд дивизий и  ввели в бой все
запасные   части.   Гитлеровцы  построили  огромное   число   долговременных
сооружений,  а  также широко разветвленные полевые укрепления.  Наши  войска
мощным  ударом сломили ожесточенное сопротивление противника...  Места  боев
завалены   тысячами   трупов   немецких  солдат   и   офицеров...   Немецкое
командование,  стремясь преградить путь советским войскам, бросило в бой все
имеющиеся силы.  Берлинские военные школы прекратили занятия,  а  курсанты и
обслуживающий персонал  посланы  на  фронт.  Гитлеровцы объявили  в  Берлине
поголовную мобилизацию мужчин от 15 до 65 лет..."
     Эфир все чаще доносил до  слуха немцев слово "Берлин".  Оно звучало уже
не  только  в  устах  дикторов-подпольщиков  "Свободной  Германии",  а  и  в
сообщениях  самого  гитлеровского командования.  Но  нацисты  умудрялись так
затемнять истинный смысл событий,  что подчас создавалось впечатление, будто
осталось несколько минут до окончательной победы Германии.  Однако тот,  кто
хотел знать,  что его ждет,  закрывал двери подвала,  втайне прижимал к ушам
наушники радио и слушал суровую правду возмездия:
     "Слушайте сводку Советского информационного бюро...
     Наши танки и  пехота,  наступающие с  северо-востока,  заняли пригороды
Берлина Бланкенбург,  Мальхов и  ворвались в пригород Вейссензее.  Весь день
шли  ожесточенные  бои.  Советские  штурмовые  группы,  усиленные  орудиями,
очищали квартал за кварталом, подавляя вражеские узлы сопротивления".
     "Вражеские" узлы сопротивления... "Вражеские"!
     Мысль берлинца, дрожащими пальцами прижимающего наушник, спотыкается об
эти  слова.  Он  старается  понять  смысл  термина  "вражеский",  пропускает
несколько слов сообщения и, окончательно освоившись с тем, что "вражеский" -
это значит гитлеровский, слушает дальше:
     "Заняты  фабрика  "Ределер",  трамвайный  парк,  электростанция  и  ряд
промышленных предприятий,  превращенных немцами в опорные пункты обороны.  К
исходу дня наши части..."
     Такие знакомые места!
     "Наши части"... "наши"?.. Ах да, ведь это же русские!
     "...наши  части  полностью заняли  пригород Вейссензее и  ведут  бои  в
районе окружной железной дороги.  Наши войска, наступающие с востока, мощным
ударом  прорвали  долговременную оборону  немцев  в  полосе  озер  и  заняли
пригороды Берлина Мальсдорф,  Фихтенау и  Вильгельмсхаген.  Ожесточенные бои
произошли также  за  Фюрстенвальде -  мощный  опорный  пункт  обороны немцев
юго-восточнее Берлина.  Сильными ударами советские части  выбили гитлеровцев
из  северной части города.  К  исходу дня  вражеский гарнизон был  полностью
разгромлен и  отступил в  беспорядке.  Противник несет  огромные потери.  По
неполным данным,  за  день  уничтожено до  восьми  тысяч  немецких солдат  и
офицеров. Бои на Берлинском направлении продолжаются днем и ночью, не стихая
ни на час..."
     Господи боже,  восемь тысяч немцев в день!  Восемь тысяч...  Еще восемь
тысяч  к  тем  миллионам,  которые уже  заплатили своей  кровью  за  безумие
Гитлера... Кровь, кровь, кровь!..
     Обессилевшие пальцы  берлинца выпускают наушники,  и,  уронив голову на
приемник,  он  разражается истерическим рыданием.  Но  его  рыданий никто не
слышит.  Они  заглушаются грохотом канонады,  громом авиабомб,  воем  мин  и
рокотом непрекращающихся обвалов. Падают стены, рушатся дома, горят кварталы
и  целые предместья.  Германия платит камнями и кровью Берлина по последнему
счету народов.
     С  этой адской музыкой смешивается стук ротационной машины в  подземной
типографии  геббельсовской газетенки  "Ангрифф".  Полумертвый  от  страха  и
голода  печатник  глазами  сумасшедшего смотрит  на  мчащуюся ленту  бумаги.
Краска оставляет на ней последние паскудные следы творчества пьяницы Роберта
Лея:
     "Священная миссия фюрера.
     Вчера,  в день рождения фюрера,  я думал об этом несравненном муже,  об
его исторической миссии и  о  сверхчеловеческих усилиях,  затраченных им для
спасения германского народа.
     Что было бы, если бы Адольф Гитлер не принес нам свою идею? Что сталось
бы с германским народом, если бы провидение не подарило нам этого человека?
     Сопротивление германского народа не будет сломлено,  ибо нельзя сломить
Адольфа Гитлера".
     Ни  "Ангрифф",  ни  какую-либо  другую  газету уже  нельзя разносить по
Берлину.   Штабеля   свежих   номеров,   распространяющие   клозетную   вонь
краски-эрзаца,  загромождают улицу возле типографии. Проползающий мимо взвод
фольксштурмистов расхватывает газеты и  тут же,  под стеной,  утилизирует их
для своих надобностей. У солдат почти непрерывный понос от животного страха,
эрзацев хлеба, эрзацев масла и эрзацев правды, которыми их пичкает Гитлер.
     - Бумага теперь такая редкая штука в Берлине!  Если она есть,  нужно ее
использовать!..
     - Эй, Ганс, - кричит один фольксштурмист другому, - лик дорогого фюрера
оставил у тебя черный след...
     Но  ни  один из  них не решается произнести,  хотя оба думают про себя.
"Господи,  хоть бы нашелся кто-нибудь,  кто пустил бы в эту рожу пулю. Может
быть, я еще остался бы тогда жив..."
     Такие  мысли в  головах девяти из  десяти берлинцев уже  катастрофа для
гитлеровского режима,  но  господа на  нацистском Олимпе еще не представляли
себе ее  истинных размеров или  сознательно закрывали на  нее глаза,  хотя и
самый  Олимп  уже  переехал  под  землю  и  скрывается  в  бункере  Гитлера.
Потерявшие рассудок божки еще грызутся за власть. Едва ли не все действующие
лица кровавого фарса являются тайными соперниками друг друга.
     Гиммлер настороженнее чем  когда-либо следит за  Герингом,  намереваясь
использовать момент,  когда "наци Э 2" всадит нож в спину "наци Э 1".  Тогда
Гиммлер попробует влезть на вершину кучи, повесив Геринга.
     Борман следит и за Герингом и за Гиммлером.
     Втихомолку наушничает Гитлеру на  всех  трех  адмирал без  флота Дениц,
рассчитывая принять от фюрера власть в приближающийся неизбежный день, когда
Гитлер должен будет исчезнуть.
     Все это в  большей или меньшей степени ясно уже всякому наблюдательному
человеку,   который,   подобно  Бельцу,   повседневно  трется  среди   кукол
берлинского гиньоля.  Можно было только удивляться тому,  что Геринг был еще
способен острить:
     - Чорт побери,  если бы в  свое время покушение на фюрера удалось,  мне
ведь пришлось бы теперь действовать!..
     Слушатели опускали глаза.  Ни у кого нехватало духу ответить,  хотя все
понимали,  почему  именно теперь рейхсмаршалу приходят на  память панические
дни сорок четвертого года. Только Гиммлер шептал на ухо Деницу:
     - Не знаю, что знает Геринг, а я-то знаю: только не он!
     Но и  Дениц молчит.  Он знает то,  чего еще не знает и Гиммлер.  Гитлер
сказал адмиралу с глазу на глаз в своем бункере под имперской канцелярией:
     - Только не  Геринг и  не Гиммлер!..  Я  говорю это вам,  так как хочу,
чтобы именно вы были готовы ко всему.
     Дениц  слушает  теперь  Гиммлера с  неподвижным лицом.  Он  еще  боится
рейхсфюрера СС. Он не хочет стать объектом его охоты.
     Геринг  мечется  между  имперской канцелярией и  Каринхалле,  где  Эмма
Зоннеман наблюдает за укладкой всего,  что ее "милый Герман" хочет спасти от
русских.  Багаж все  сокращается и  сокращается.  Сначала его  упаковывали в
огромные ящики,  которые хотели вывезти на  грузовиках:  тут  было все,  что
свозилось в замки Геринга на протяжении пяти лет войны. Потом эти ящики были
заброшены:  не  осталось шоферов,  которым можно было доверять,  не  стало и
грузовиков.  Под надзором Эммы заготовили длинные чехлы и  кожаные сумки для
картин и  драгоценностей -  единственного,  что  уже  можно было  вывезти на
нескольких  легковых   машинах;   наконец,   прижимая  к   себе   испуганную
восьмилетнюю Эдду, Эмма принялась сортировать и драгоценности, чтобы решить,
что можно увезти на самолете.  И  вот наступил час бегства Геринга с Эммой и
Эддой.  Гитлер принял это бегство за  попытку рейхсмаршала захватить власть,
сговорившись с американцами...
     Борман с  радостью поддержал слух об  измене Геринга.  Он  тут  же,  23
апреля, позвонил Гитлеру в подземелье имперской канцелярии:
     - Герман организовал путч.  Он намерен обосноваться на юге. Он приказал
большей  части  правительства,  переехавшей на  север,  немедленно явиться к
нему.  Мы  должны  помешать вылету  членов правительства на  юг.  Необходимо
лишить Германа всех  постов и  чина  рейхсмаршала.  От  вашего имени  я  уже
поручил генерал-фельдмаршалу Грейму командовать воздушными силами.
     - Он не генерал-фельдмаршал! - сварливо заметил Гитлер.
     Это было единственное, что он нашелся возразить.
     - Ваш приказ об его производстве в  генерал-фельдмаршалы уже передан по
телеграфу, - ответил Борман. И так, поспешно, чтобы не дать Гитлеру перебить
себя,  продолжал:  -  Через  офицера связи  вице-адмирала Фосса  Деницу  уже
приказано принять меры  к  тому,  чтобы ни  один  самолет на  севере не  мог
подняться без его личного разрешения.
     - Расстреливать  в  воздухе...   -   прохрипел  Гитлер.  -  Сейчас  же,
немедленно отдайте приказ:  "В  случае  моей  смерти все  лица,  совершившие
предательство 23 апреля,  должны быть расстреляны без суда и  следствия там,
где будут застигнуты".  -  И после минутного молчания продолжал:  -  Борман,
составьте документ,  о  котором должны знать мы двое:  если я  умру.  Геринг
должен быть уничтожен,  где бы его ни нашли.  Слышите,  Борман: уничтожен во
что бы то ни стало!  Власть не достанется ему, даже в случае моей смерти, не
достанется!
     - Будет сделано, - с готовностью согласился Борман.
     Можно было подумать,  будто ни Гитлер, ни Борман, ни остальные не имеют
представления о творящемся на фронте.  Но даже если бы им не говорили правды
их  генералы,  то  перед  всеми  главарями нацистской шайки  лежали немецкие
переводы сводок советского командования за то же самое 23 апреля:
     "Войска  1-го  Белорусского  фронта,   развивая  успешное  наступление,
ворвались в  столицу Германии Берлин.  Противник яростно сопротивляется,  но
под ударами советских войск оставляет одну позицию за  другой.  Ожесточенные
бои  происходили  в  северо-восточной  части  Берлина.  Немцы  ввели  в  бой
несколько  пехотных  полков  и  до  40  отдельных  батальонов.  Опираясь  на
укрепления,   построенные  у  линии  окружной  железной  дороги,   противник
неоднократно переходил в контратаки. После сильного артиллерийского обстрела
вражеских позиций  наши  войска  прорвали вражескую оборону.  Занят  газовый
завод и ряд городских кварталов. Занят аэродром. Места боев завалены трупами
немецких солдат и офицеров.
     Немецкое  командование  принимает  самые   крутые   меры   к   усилению
сопротивления своих войск.  Вчера немецким артиллерийским частям был передан
по  радио  приказ  -   стрелять  по  своей  отступающей  пехоте  осколочными
снарядами.  На  все  просьбы  командиров  частей  разрешить  отход  немецкое
командование неизменно отвечает:  "Держитесь при любых обстоятельствах.  Кто
отойдет - будет расстрелян".
     И  Гитлер,  и Борман,  и Геринг,  и остальные -  все они знали,  что на
улицах  Берлина появились виселицы:  на  них  болтаются немцы,  не  желающие
больше защищать эту шайку;  все они знали, что эсесовцы тратят почти столько
же   зарядов  на  расстрел  отступающих  солдат,   сколько  на  стрельбу  по
наступающим русским. Сидя в своих бункерах, разбойники знали все...
     Теперь,  раздумывая среди черной, как чернила, монгольской степи, Бельц
отлично понимал, что Геринг и не помышлял об "измене". Он никогда не решился
бы  на  нее,  боясь пули  Гиммлера,  только и  искавшего повод отделаться от
самого сильного соперника. Геринг, вероятно, вздохнул бы с облегчением, если
бы  знал,  что случилось на  севере после его бегства на  юг.  Уже 30 апреля
Дениц получил радиограмму из имперской канцелярии:
     "Раскрыт  новый  заговор.  Согласно  сообщению  неприятельского  радио,
рейхсфюрер СС Гиммлер сделал через посредство Швеции предложение союзникам о
капитуляции.  Фюрер не был об этом информирован и с этим не согласен.  Фюрер
ждет,  что  вы  будете  действовать  против  всех  изменников  молниеносно и
решительно. Борман".
     Геринг плясал бы  от удовольствия,  если бы мог видеть Деница в  минуту
получения этого радиоприказа:  "действовать молниеносно и решительно" против
Гиммлера,  в подчинении которого находились полиция,  СС, гестапо, вся армия
запаса,  все силы внутренней охраны!  Чем мог действовать Дениц: артиллерией
стоявших  на  приколе  старых  броненосцев?  Торпедными аппаратами подводных
лодок?  Чего стоила вся власть Деница? Борман, под влиянием уговоров Шпеера,
30  апреля послал все-таки  депешу о  назначении адмирала преемником фюрера,
который уже не мог об этом и знать, так как был мертв.
     Телеграмма от имени трупа гласила:

     "Гроссадмиралу Деницу.
     Господин  гроссадмирал!   Вместо  бывшего  рейхсмаршала  Геринга  фюрер
назначил вас  своим  преемником.  Письменные полномочия высланы.  Отныне  вы
должны принимать все необходимые меры, вытекающие из нынешнего положения.
                                                                    Борман".

     "...Меры,  вытекающие из нынешнего положения"!  -  если бы адмирал имел
хотя бы приблизительное представление о положении!  Что-нибудь,  кроме того,
что на него свалился весь позор и ужас Германии,  груза которых не выдержали
другие главари.
     Наконец на следующее утро прибыла еще одна радиограмма:

     "Гроссадмиралу Деницу.
     Завещание вступило в  силу.  Я  прибуду к вам как можно скорее.  До тех
пор, по моему мнению, опубликование следует задержать.
                                                                    Борман".

     Это было запоздалым сообщением о том,  что Гитлер больше не существует.
Дениц окончательно растерялся. Его руки дрожали, принимая столь долгожданную
власть.  Он  вызвал  для  совещания  Кейтеля  и  единственного находившегося
поблизости члена правительства министра финансов Шверина фон Крозиг.  Шверин
фон  Крозиг согласился возглавить кабинет министров,  но  при  условии,  что
будут  немедленно арестованы Геббельс  и  Борман.  Дениц  обещал.  Но  когда
Кейтель и Крозиг ушли, он сказал своему флаг-капитану:
     - Мне  вскоре придется вступить в  контакт с  противником,  быть  может
через того же Бернадотта,  которого не сумел использовать Гиммлер Риббентроп
для этого не годится.  Из-за его тупости мы и  оказались втянутыми в  войну.
Учитывая предстоящие переговоры, на посту министра иностранных дел необходим
человек,  с которым согласятся говорить иностранцы.  Узнайте,  где находится
фон Нейрат.
     Попытки найти Нейрата ни  к  чему не  привели.  Он тщательно скрывался,
очевидно  стараясь  остаться в  стороне  от  развязки,  неизбежность которой
понимал.  Дениц приказал привлечь к этим поискам Риббентропа.  Обеспокоенный
таким поручением,  Риббентроп тотчас явился к Деницу.  Адмирал объяснил ему,
зачем понадобился Нейрат, и приказал, в случае если так и не найдут Нейрата,
назвать другую кандидатуру.
     Риббентроп вернулся в тот же вечер и предложил в качестве единственного
кандидата самого себя. Но Дениц приказал ему сдать пост министра фон Крозигу
и  велел установить неотступное наблюдение за  самим Риббентропом,  чтобы не
дать ему  возможности войти в  контакт с  Гиммлером.  Дениц боялся,  что эти
двое,  сговорившись,  сумеют не только устранить его самого,  но и физически
уничтожить.
     За  час  до  времени приема,  назначенного Гиммлеру,  к  Деницу  пришел
гаулейтер Вегенер и предупредил, что, по имеющимся у него данным, Гиммлер не
намерен сдаться без боя.
     Тотчас был образован отряд из надежных подводников-нацистов и  размещен
в  комнатах рядом с  той,  где Деницу предстояло принять бывшего рейхсфюрера
СС.  Под  бумаги,  разложенные на  письменном столе,  Дениц  сунул пистолет.
Гиммлера ввели в  кабинет два адъютанта Деница.  Адмирал колебался несколько
мгновений,  прежде чем  решился отпустить адъютантов и  остаться с  глазу на
глаз со "страшным Генрихом". Затем Дениц дал ему телеграмму Бормана. Гиммлер
прочел,  смертельно  побледнел,  но  после  некоторой  задумчивости встал  и
официально поздравил Деница.
     - Позвольте мне в таком случае, - добавил он, - быть вторым человеком в
государстве.
     Чувствуя, как холодеют у него кончики пальцев, Дениц решился ответить:
     - Нет, я обойдусь без вас.
     - Едва ли,  - нагло з